Поменяй воду цветам

– В сентябре сад словно в насмешку «одарил» меня одной-единственной морковкой. Увидев жалкий пучок увядшей ботвы над сухой, какой-то даже спекшейся почвой (я ничего не понимал в аэрации), я выдернул овощ, сгорая от стыда, и уже собирался бросить его курам, но тут заметил, что бедный уродец окольцован. Настоящим серебряным обручальным кольцом, которое много лет назад кто-то потерял на моей земле. Оно блеснуло на солнце, и я почистил морковку и съел ее, а кольцо взял себе. Счел находку знаком свыше. Я как будто профукал первый год «брака», потому что не разобрался в своей «жене», но впереди у меня были десятки лет, чтобы попытаться сделать ее счастливой.





54




Она прятала свои слезы, но делилась улыбками.



Постирать белье стиральным порошком, высушить его – все, кроме пуловеров, разложить на полках по цветам. Сходить в магазин, купить зубную пасту, журнал «Авто-Мото», бритвенные станки «Жиллетт», ромашковый шампунь от перхоти, пену для бритья жесткой щетины, освежающе-смягчающий гель, крем для обуви, мыло «Dove», упаковку светлого пива, молочный шоколад, ванильные йогурты.

Все, что он любит. Сорта, которые предпочитает.

В ванной – щетка для волос и чистые расчески. Щипчики для эпиляции и маникюрные ножнички.

Хрустящий багет. Вишневый джем. Порезать мясо, не дыша носом. Обжарить его и потомить в чугунной гусятнице. Снять крышку, проверить готовность кусочков… мертвых животных, добавить муки, быстро перемешать, выложить на тарелку, бросить лаврушку в луковый соус.

Подать на стол.

Есть только овощи, пасту, пюре. Гарнир. То, чем я являюсь – гарниром, сопутствующим товаром.

Убрать со стола.

Вымыть полы, навести порядок на кухне. Пропылесосить. Проветрить. Вытереть пыль. Мгновенно переключить телевизор на другой канал, если ему не нравится программа. Убрать музыку. Никакой музыки, когда он дома: от моих «дурацких» певцов у него болит голова.

Он уезжает проветриться, я остаюсь дома. Ложусь спать. Он возвращается поздно. Будит меня, потому что шумит, умывается, писает, хлопает дверьми. Ложится, прижимается ко мне, от него пахнет другой женщиной. Притвориться спящей. Иногда он изъявляет желание. Хотя только что занимался с кем-то любовью. Он настаивает, проникает в меня, ворчит. Я закрываю глаза. Отправляюсь далеко-далеко – плавать в Средиземном море.

Я не знала ничего другого. Только этот запах. Только этот голос, его слова, его привычки. О последних годах совместной жизни я помню больше, чем о первых, они пролетели очень быстро, казались короткими и были наполнены беззаботностью – благодаря любви. Наши «молодости» сливались воедино.

Филипп Туссен заставил меня постареть. Молодой остаешься, только когда тебя любят.

Я впервые предаюсь любви с деликатным мужчиной. До Филиппа Туссена у меня были отношения с несколькими парнями из общежития и Шарлевиля. Неловкими, неумелыми, грубыми, шумными, не знающими, что такое ласки. Они плохо учили в школе родной язык и совсем не усвоили науку любви.

Жюльен Сёль любить умеет.

Он спит. Я слышу его дыхание – оно для меня ново. Я слушаю его кожу, вдыхаю движения, ощущаю на себе его руки, одна обнимает левое плечо, другая покоится на правом бедре. Он повсюду. Рядом со мной. Но не во мне.

Он спит. Сколько жизней мне понадобится, чтобы снова научиться засыпать рядом с кем-нибудь? Доверять настолько, чтобы закрыть глаза и отпустить призрачные души? Я голая под простыней. Такое случалось на заре времен.

Я сполна насладилась этим проявлением жизни, нежданным любовным всплеском.

А теперь хочу вернуться домой. К Элиане и моей одинокой постели. Хочу уйти из номера, не разбудив его, попросту сбежать.

Я не вынесу, если придется прощаться завтра утром. После смерти Леонины я точно так же не могла встречаться взглядом со Стефани.

Что я ему скажу?

Мы выпили бутылку шампанского, чтобы набраться смелости и прикоснуться друг к другу. Мы оба боялись – как люди, испытывающие подлинную симпатию. Как Ирен Файоль и Габриэль Прюдан.

Мне не нужен роман. Я вышла из возраста любовных историй. Упустила случай. Моя худосочная любовная «биография» напоминает пару старых носков, лежащих на дне гардероба. Я не смогла от них избавиться, хотя никогда больше не надену. Ничего страшного. В жизни есть всего одна страшная вещь – смерть ребенка.

У меня впереди жизнь, но не отношения с мужчиной. Холостяк ни с кем не уживется, в этом я уверена.

Мы в двадцати километрах от Брансьон-ан-Шалона, рядом с Клюни, в отеле «Арманс». Пешком я не пойду – возьму такси. Спущусь к портье и вызову машину.

Принятое решение побуждает к действиям. Осторожно выскальзываю из постели, как делала, чтобы не будить Филиппа Туссена.

Я надеваю платье, хватаю сумочку, туфли и выхожу из номера. Я знаю, что он смотрит мне вслед. Ему хватает деликатности промолчать, мне недостает духу, чтобы обернуться.

Непочтительная, вот что я о себе думаю.

В такси я пытаюсь читать дневник Ирен Файоль, открывая страницы наугад, но ничего не получается – не хватает света. Время от времени уличный фонарь высвечивает какое-нибудь слово.

«Габриэль… руки… свет… сигарета… розы…»






55




Ее жизнь – прекрасное воспоминание.

Ее уход – безмолвная боль.



Я покинула Сашино кладбище в 18.00. Села за руль «Фиата Панды» и поехала в сторону Макона, чтобы попасть на национальное шоссе.

Белый тигренок, висевший на зеркале, весело болтал лапками и подмигивал мне.

Я вспоминала Сашу, его сад, улыбку, слова. Забастовка подарила мне Селию, а смерть дочери – садовника в соломенной шляпе. Личного доктора Уилбера Ларча. Человека, существующего между жизнью и мертвецами, своей землей и своим кладбищем. «Правила виноделов».

Я размышляла о персонале летнего лагеря. Они наверняка хорошие, порядочные люди. Директриса Эдит Кроквьей, повар Сван Летелье, прислуга Женевьева Маньян, две молодые воспитательницы Элоиза Пти и Люси Лендон, управляющий Ален Фонтанель. Их лица наслаивались одно на другое.

Что мне делать с адресами? Встретиться с каждым по очереди?

В голову пришла неожиданная мысль: Сван Летелье работает в маконском ресторане, в центре города, на улице Леритан.

Я забыла о шоссе, въехала в Макон, бросила машину на парковке, в двухстах метрах от ресторана и мэрии. Меня встретила любезная официантка. За столиками сидели две пары.

В последний раз я была в ресторане с родителями Анаис – в пиццерии Джино. Леонина ужасно веселилась, когда желток растекался по тарелке. Я тысячи раз заново переживала тот день, вспоминала еду, платье дочери, ее косички, улыбку, фокусы, счет, момент, когда Лео села в машину Коссенов, помахала мне рукой и спрятала под коленками любимого серого кролика. От старости у него грозил вывалиться правый глаз, а стирала я его так часто, что он лишился одного уха. Некоторые моменты человек должен забывать очень быстро. Увы, решаем не мы.

Я не увидела Свана Летелье: скорее всего, он был на кухне. В зале суетились только официантки. «Четыре девушки, как в могиле», – подумала я.

Я выпила полбутылки вина, но почти ничего не съела. Официантка спросила, что не так, и я ответила: Просто нет аппетита. Она сочувственно улыбнулась и отошла. Я смотрела, как входят и выходят посетители, и подливала себе вина, хотя много месяцев не брала в рот спиртного.

Около девяти вечера я, чуть пошатываясь, вышла на улицу, села на скамейку и стала ждать, глядя в темноту.

Рядом текла Сона, и мне вдруг захотелось броситься в воду. Воссоединиться с Лео. Сумею ли я найти мою девочку? Может, лучше сделать это в море? Что, если она все еще там? Но в какой форме? А где я сама? Что за жизнь веду? Чему и кому она нужна? Зачем меня положили на батарею в тот день, когда я родилась? Она сломалась 14 июля 1993 года.

Что я собираюсь сказать бедняге Свану Летелье? Что хочу выяснить? Комната выгорела, к чему ворошить прошлое и вопрошать настоящее? Не зря говорят: «Не тронь дерьмо…»

Я не могла заставить себя сесть за руль и ехать сквозь ночь, чтобы вернуться к своему шлагбауму. Оставалось одно – собрать последние силы, подняться на ноги, перелезть через стенку и прыгнуть в черную воду. В тот момент, когда я наконец решилась, передо мной возникла сиамская кошка. Она замурлыкала и посмотрела на меня чудесными голубыми глазищами. Я нагнулась, дотронулась до мягкой, теплой, восхитительной шкурки, и кошка вдруг запрыгнула ко мне на колени. Я изумилась этому знаку доверия и замерла, а палевая красавица с коричневыми ушками вытянулась во всю длину, изобразив перила. Кошка спасла мне жизнь – то малое, что от нее осталось.

Последние клиенты покинули ресторан, свет в зале погас, и появился Сван Летелье.

Я осталась сидеть на скамейке.

Повар был в куртке из блестящего черного материала, джинсах и кроссовках, шел он враскачку.

Я окликнула его – и не узнала собственный голос, как будто со Сваном заговорила другая, незнакомая женщина, поселившаяся в моем теле. Наверное, я слишком много выпила – все казалось искаженным, нереальным.

– Сван Летелье!

Кошка спрыгнула на землю и уселась у моих ног. Летелье повернул голову и несколько секунд молча смотрел на меня, не зная, как поступить, но в конце концов сказал:

– Да?

– Я – мать Леонины Туссен.

Он окаменел. Смотрел на меня, как те подростки, которых я до смерти напугала на кладбище, одевшись Дамой в белом. Повар был в ужасе и пытался разглядеть меня, но я находилась в темной зоне, а он стоял на свету, так что я видела его лицо, а он мое – нет.

На улице появилась одна из четырех официанток, подошла к Свану, прижалась к его спине.

– Иди, я тебя догоню, – сухо бросил он.

Девушка поняла, куда он смотрит, узнала меня и шепнула ему что-то на ухо. Наверняка наябедничала, мол, эта баба одна выдула полбутылки вина, смерила меня неласковым взглядом и пошла прочь, крикнув:

– Жду тебя у Тити!

Сван Летелье подошел ко мне и остановился, ничего не говоря.

– Вы знаете, зачем я здесь?

Он покачал головой.

– Вы знаете, кто я?

– Вы же сказали: мать Леонины Туссен, – холодно бросил он.