Поменяй воду цветам

* * *


Подъехав к дому, он несколько минут смотрел через стекло на родителей. Они были в гостиной, сидели рядом на диване с обивкой в бессмертниках. Такие стоят на заброшенных могилах. Виолетта терпеть не может увядшие цветы и всегда их выбрасывает.

Отец уснул, мать смотрела какой-то старый сериал. Виолетта его уже видела. История любви священника и девушки, действие происходит в Австралии или какой-то другой дыре[100]. В некоторых местах Виолетта беззвучно плакала, вытирая лицо рукавом. Мать Филиппа смотрела на актеров, поджав губы, явно не одобряя их поступки. Зачем она выбрала эту сентиментальную картину? При других обстоятельствах Филипп посмеялся бы.

Он вырос в доме, который теперь казался ему старой декорацией. Кусты разрослись, живые изгороди давно не стригли. Решетку заменили белым заборчиком, как в американских поместьях, подновили фасад и поставили двух львов по обе стороны от входной двери. Гранитные хищники явно скучали в этом особнячке 70-х годов. Ничего не поделаешь, нужно держать фасон перед соседями. Отец когда-то работал почтальоном, мать – клерком в этом же ведомстве, они вступили в профсоюз работников почтовой, телеграфной и телефонной службы, сделали небольшую, но все-таки карьеру, жили экономно и сумели кое-что отложить.

У Филиппа были ключи от дома. Он всегда носил их на связке с брелоком в виде миниатюрного регбийного мяча, утратившего первоначальные цвета и форму. Кто мог захотеть вломиться в непритязательное жилище и встретить там молящегося святошу и его злобную женушку – два корнишона в банке с уксусом.

Филипп не был здесь много лет. Со дня встречи с Виолеттой. Виолетта… Родители ни разу не удостоили ее приглашением в свой дом. Слишком уж презирали. Брезговали.

Шанталь Туссен вскрикнула, увидев на пороге гостиной сына. Ее крик разбудил мужа, он вздрогнул и заморгал глазами.

Филипп открыл было рот и тут заметил на стенах фотографии Леонины, две из которых были сделаны в школе. В памяти всплыло улыбающееся лицо Женевьевы Маньян, и у него закружилась голова. Да так сильно, что пришлось ухватиться за буфет.

Виолетта убрала все снимки дочери в ящик прикроватной тумбочки, в бумажник, разложила между страницами книги, которую читала и перечитывала.

Мать подошла к нему, спросила – совсем тихо: «Все в порядке, малыш?» Филипп выставил перед собой руку с развернутой ладонью, приказывая ей остановиться. Родители переглянулись. Их сын заболел? Сошел с ума? Таким бледным он был утром 14 июля 1993-го, когда они привезли его на место трагедии. Он выглядит постаревшим на двадцать лет.

– Что вы делали в замке вечером, незадолго до пожара?

Отец бросил взгляд на мать, ожидая указаний. Заговорила – как всегда – она. Голосом жертвы или жеманной милой маленькой девочки, которой никогда не была.

– Армель и Жан-Луи Коссены встретились с нами в Ла Клейет перед тем, как везти Катрин… то есть Леонину и Анаис в замок. Мы назначили встречу в кафе, мы не сделали ничего плохого.

– Что-вы-там-де-ла-ли?

– Мы были на свадьбе кузины Лоранс… ехали в Шарлевиль, ну, и воспользовались случаем, чтобы побывать в Бургундии.

– Вы никогда НИЧЕГО не делали случайно. Мне нужна правда.

Мать заколебалась, поджала губы, глубоко вздохнула, но Филипп сразу окоротил ее:

– Будь так любезна, не начинай хныкать!

Сын никогда не говорил с ней подобным тоном. Вежливый, хорошо воспитанный мальчик, отвечавший: «Да, мама», «Нет, мама», «Хорошо, мама», – умер. Он начал меняться, потеряв дочь, и окончательно исчез, когда похоронил себя рядом с той женщиной. Филипп сразу предупредил их: «Не смейте появляться на кладбище, я не хочу, чтобы вы пересекались с Виолеттой…»

До трагедии он не подчинялся матери в одном-единственном случае, когда проводил каникулы у своего дяди Люка и его молодой жены, любительницы слишком коротких юбок. Его всегда влекло к плебейкам, дешевкам и нищебродкам.

Шанталь Туссен продолжила прокурорским тоном:

– Я хотела встретиться с Коссенами, чтобы проверить, что твоя жена положила в чемодан нашей внучки. Убедиться, что ей всего хватает. Я не могла допустить, чтобы девочке было стыдно перед подружками. Твоя жена молода и часто… плохо следила за Катрин… Длинные ногти, грязные уши, платья, севшие при стирке… Я от этого начинала болеть.

– Ты бредишь, мама! Виолетта прекрасно заботилась о нашей дочери! Ее звали Леонина! Слышишь, ты? Леонина!

Женщина неловким судорожным движением запахнула полы халата.

– Армель Коссен открыла багажник, и я все проверила, пока малышки играли в тени, рядом с твоим отцом и Жаном-Луи. Многого не хватало, и мне пришлось выбросить старье и заменить его вещами.

Филипп Туссен представил, как мать перебирает маленькие вещички его дочери. Он всегда ненавидел ее бесцеремонность, а сейчас ему и вовсе хотелось придушить это… существо, привившее ему высокомерное презрение к окружающим. Она опустила глаза, не в силах выносить ненавидящий взгляд сына.

– Около четырех Коссены уехали в замок с детьми. Мы с твоим отцом не хотели отправляться в путь раньше ночи – из-за жары. Вернулись в кафе съесть что-нибудь легкое. В туалете я увидела игрушку Леонины, она забыла ее рядом с раковиной. Малышка без нее не засыпала, я постирала эту… этого кролика, решив, что он быстро высохнет.

Шанталь Туссен села на тахту, как будто ей вдруг стало тяжело выносить груз собственных слов. Муж последовал за ней, как верный песик, ожидающий награды, взгляда, ласки, которых никогда не получал.

– Мы вошли в замок, как на мельницу, не увидели никакой охраны, все двери были открыты настежь. Леонину мы нашли в первой же комнате. Она уже лежала и очень удивилась, увидев нас. Но игрушке обрадовалась, правда, взяла ее незаметно от девочек. Должно быть, искала повсюду, но никому не сказала, боялась насмешек.

Мать Филиппа начала всхлипывать. Муж обнял ее за плечи, но она отодвинула его.

– Я спросила девочек, хотят ли они послушать сказку. Они сказали «да», и я прочла «Мальчика-с-пальчик». Потом они почти сразу уснули. На прощание я поцеловала внучку. Последний раз в жизни.

– А нагреватель? – рявкнул Филипп.

Заплаканные, жалкие родители съежились, напуганные яростью сына.

– Что – нагреватель? Какой нагреватель? – пролепетала Шанталь между двумя всхлипами.

– Водонагреватель в ванной! В комнате была ванная! И чертов нагреватель! Вы к нему прикасались?


Отец открыл рот – впервые за вечер – и произнес со вздохом:

– Ах, это…

Филипп готов был отдать все на свете, чтобы папаша заткнулся и молчал – как обычно. Или начал молиться. Но несчастному показалось, что он наконец-то будет полезен жене, и решил опередить ее:

– Твоя мать спросила Леонину, хорошо ли она почистила зубки перед сном, и малышка кивнула, но другая девочка пожаловалась, что вода в кране ужасно холодная. Твоя мать попросила меня взглянуть, в чем дело, и я обнаружил, что фитиль не горит…

Филипп схватил отца за воротник халата и произнес умоляюще, как заклинание:

– Молчи, молчи, молчи, молчи, молчи, молчи, молчи, молчи, молчи, молчи, молчи…

Родители были так напуганы, что не могли шевельнуться. Филипп пробормотал еще несколько неразборчивых слов и молча покинул комнату.

Садясь на мотоцикл, он уже знал, что не поедет в Брансьон. Понимал, что лишился дома – отныне и навсегда. С того момента, когда попросил Элоизу Пти позвонить Виолетте и сказать: «Ваш муж не явился на встречу со мной…» Виолетта давно не ждет его.

Утром он сказал жене, что хочет все начать с нуля и переехать на юг, и ее взгляд подарил ему надежду, но сегодня он понял, что не может с ней встретиться.

Шанталь Туссен выбежала на улицу в халате, надеясь урезонить сына. Опасно садиться за руль в таком состоянии. «Ты слишком устал, ты раздражен, отдохни, я приготовлю тебе бефстроганов и карамельный десерт, ты его обожаешь, завтра ты на все посмотришь иначе и…»

– Лучше бы ты умерла, рожая меня, мама. Это была бы самая большая удача в моей жизни.

Он стартовал и помчался в Брон, успев увидеть в зеркале, как мать рухнула на тротуар. Филипп понимал, что своей последней фразой подписал ей смертный приговор. Сегодня, завтра или через много дней он будет приведен в исполнение. Отец последует за ней. Он всегда следовал за женой.

Его единственным желанием было оказаться рядом с Люком и Франсуазой и все им рассказать. Они найдут нужные слова, скажут, что ему делать, оставят в своем доме, потому что ему не перед кем отчитываться. Филипп хотел стать ребенком, сыном Люка, и покончить с прежней жизнью.





91




Когда на моем могильном холмике приляжет отдохнуть обнаженная ундина, я попрошу Иисуса простить меня за то, что радуюсь, глядя, как тень креста падает на ее тело.



Дневник Ирен Файоль



2013

Я вошла в дом дамы с кладбища. Она взглянула на меня, узнавая лицо, но не понимая, кто я такая. Она была одна, сидела за столом и листала каталог по садоводству.

– Я выбираю весенние луковицы. Вы больше любите нарциссы или крокусы? Я обожаю желтые тюльпаны.

Она погладила ладонью цветные фотографии ярких цветов.

– Нарциссы. Пожалуй, я предпочитаю нарциссы. Я тоже люблю цветы. Раньше у меня был розарий.

– Где?

– В Марселе.

– О, я бываю в Марселе каждый год. В бухте Сормиу.

– Я ездила туда с моим сыном Жюльеном, когда он был маленький. Очень давно.

Дама с кладбища улыбнулась мне, как сообщница.

– Хотите что-нибудь выпить?

– Зеленого чая, если можно.

Она встала, чтобы поставить чайник. Я подумала: «Она могла бы быть моей дочерью, ей примерно столько же лет, сколько Жюльену. Но мне вряд ли понравилось бы иметь дочь. Не знаю, что смогла бы рассказать ей о жизни, какие дала бы советы. Мальчик похож на дикий цветок, на боярышник, он будет расти сам по себе, если его кормить, поить и одевать. Если говорить ему, что он красивый и сильный. Мальчик хорошо растет, если у него есть отец. С девочкой всегда намного сложнее.

Дама с кладбища красавица. Она была в прямой черной юбке и тонком сером свитере. Элегантная. Деликатная. Я почти пожалела, что у меня не было дочери. Она насыпала чай в чайничек, залила кипятком и поставила на стол мед. У нее было хорошо. Вкусно пахло. Она сказала, что любит розы. Их аромат.

– Вы живете одна?

– Да.