Порвали парус
Часть 28 из 65 Информация о книге
– Да просто крепкий, – ответил я. – С Синтией могут быть напряженные? Мне казалось, она со всеми ладит. – Не напряженные, – сообщила она, – другие. – Сложности человеческих отношений, – сказал я неодобрительно. – Ученым не понять. – Наши родители, – объяснила она, – разошлись давно. Каждый взял по ребенку. Жили хоть и не в разных городах, но Москва с ее пятнадцатью миллионами – это же целая страна! Не встретишь один другого случайно. Да и потом… – Что? – Мне предлагали участие в конкурсе «Мисс Москва», – сказала она, – а потом «Мисс Россия», но я отказалась, заявив, что это несовместимо с женской гордостью, когда нас оценивают мужчины, как породистых коз на базаре… Зря я такое, конечно, брякнула. – Ну… с точки зрения феминистки права? – Но Синтия не феминистка, – напомнила она. – После меня предложили ей, она тут же пошла… – Но твои слова ее задели? Она кивнула. – Ты сразу все понимаешь верно. Это свойство ученого или просто умного человека? – А можно то и другое? Она расхохоталась. – Тебе можно, ты такой и есть. – Вы обе блистаете, – сказал я дипломатично, – только в разных кругах… Понятно, ей хотелось бы оказаться в твоем. Да знаю-знаю, чтобы оказаться в твоем, нужно для начала хотя бы закончить универ и получить степень, а не просто диплом двухнедельных курсов ландшафтных дизайнеров… Но теперь я знаю, за кем твоя сестра старается угнаться! Она посмотрела на меня критически. – Странный ты разведчик… Другой бы давно навел справки о всех своих знакомых. А ты даже о родне своей невесты не выяснил! – Да какой из меня разведчик, – ответил я. – Так, консультант… Уже видела моих мышек? – Не вживую, – ответила она. – Но они у тебя вон на всех экранах!.. Да, поняла, ты весь там. И все успехи разведок не стоят и… верно? Я кивнул. – Видишь ли, если изменить всего один ген… пусть два, у тебя никогда не появятся морщины. И в девяносто лет будешь выглядеть, как восемнадцатилетняя девушка. Мне кажется, абсолютное большинство населения охотнее допустило бы еще десяток таких терактов, как те, что завалили башни-близнецы, или еще пару войн на Ближнем Востоке, но только бы ученые эти гены открыли поскорее. Она посмотрела на меня испытующе. – А что… в самом деле уже близко? – Мышки мои внешне не стареют, – заверил я. – А сейчас заканчиваю эксперимент поважнее. Они будут жить до двадцати-сорока лет. Это значит, что если такое удастся с человеком, его жизнь удлинится до тысячи, а то и полутора тысяч лет! Она смотрела исподлобья. – И не будет стареть? – Вот именно, – ответил я серьезно. – Зачем человечеству старики? Нужны крепкие и работоспособные мужчины и женщины, у которых и мозги в порядке, и навык работы за пару сот лет труда отшлифован до совершенства! Она сказала медленно: – Знаешь, это кощунственно о таком даже подумать… но рискну сказать даже вслух… ты же ученый, что значит не совсем человек… я бы допустила уничтожение половины населения Земли, лишь бы оказаться в числе тех, кто будет жить вечно молодым и сильным. Она поспешно замолчала, вижу по лицу, уже жалеет о такой откровенности. Я проговорил успокаивающе: – Ты не одна так думаешь. Милосердие, основанное на постулатах девятнадцатого века, растаяло, как утренний туман под жаркими лучами близкого и беспощадного будущего. Сейчас люди, как никогда, искренни. Она сказала тихо: – Да. Старшее поколение в шоке. – Искренность принесла множество неудобств, – согласился я, – но здорово облегчила существование. Меньше конфликтов, драк, войн, самоубийств из-за ревности, глупых ссор… Сейчас немыслимы обычные для прежнего мира ситуации, когда блестящий математик Галуа вынужден был принять вызов на дуэль и был убит в свои двадцать лет! Так же были убиты Пушкин, Лермонтов и масса других гуманитариев, но их не жалко, а вот когда гибли ученые… Она сказала со вздохом: – Ты искренен, но ты в разведке, а там это может привести к катастрофе. Думаешь, почему я поспешила увести тебя, как только ты появился?.. – Потому что я такой нарядный, – предположил я. – Потому что на тебя не просто начали обращать внимание, – ответила она серьезно, – а уже расставили сети. И ты бы попался, как человек умный, но недостаточно ориентирующийся в незнакомом для тебя мире. Я сказал сокрушенно: – Эх, только размечтался… – Работа не всегда бывает тяжелой, – сообщила она с улыбкой. – Я получила удовольствие, мне с тобой было приятно общаться на всех уровнях. Ты и умен, и вообще хорош… И кофе у тебя замечательный. Я смотрел, как она собрала пустые чашки и, повинуясь женскому инстинкту, переставила в раковину. – Пока я был в ванной, – сказал я, – ты звонила… – Слышал? – Только голос, – сообщил я. – Такой веселый… – Потому что говорила с подругой, – сказала она. – Самой болтливой в мире. Я спросила, догадается ли она, из чьей постели звоню? – Ох, – сказал я с опаской. – Это мне реклама или предостережение? – Второе, – пояснила она. – Не тебе, а другим. Обо мне идет слух, что если ухвачу кого-то, то из моих нежных рук с острыми костями вырваться трудно. Так что с этой стороны ты защищен. Насчет других… увы, позаботься сам. Я вздохнул. – Даже не знаю, поблагодарить или удушить прямо сейчас и закопать труп в огороде? Питекантроп во мне воет, представляя упущенные возможности. – Да ладно, при твоих скромных запросах у тебя хватает женщин. Ты их всех называешь одним именем? – У меня хорошая память, – похвастался я. – Но, конечно, чтобы не сбиваться, всех называю «милая», «лапушка» и так далее. Так проще и безопаснее. – Ничего страшного, – заверила она. – Бытует мнение, что все ученые – рассеянные. Это повышает самооценку простому народу, хоть в чем-то да выше профессоров. – Вот видишь, милая, – сказал я, – какая ты у меня умная лапушка! Она понимающе улыбнулась, в самом деле прекрасная, гордая и полная той дикой силы, что привела Рюрика на земли славян, а Ролло на земли Франции. Хотя, конечно, как человек не просто живущий, но еще и мыслящий, что встречается все реже, я прекрасно понимаю, насколько все эти древние представления о великих или не великих предках моего рода сейчас смешны. Раньше человек чувствовал себя веточкой на могучем дереве, гордился славными именами и старался изо всех сил не опозорить честь рода, но теперь вот наконец-то свободен, каждый из нас – личность… Сейчас модно вообще не знать своего биологического отца, это уже окончательная победа над дикостью. Каждый из нас – вселенная, автономная вселенная, а не веточка на могучем дереве! Однако же чем ближе подходит к концу жизнь, тем человек больше находит утешение в том, что жизнь продолжается и без него, мир будет меняться и дальше к лучшему. И что жизнь вообще-то продолжается, хотя совсем недавно, когда был моложе, уверенно считал, что с моей жизнью в самом деле заканчивается все. Но вот стоит представить, что Солнце вдруг вспыхнет раньше, чем предполагается, и тогда все планеты нашей системы просто испарятся. Человечество исчезнет целиком… вот это как раз и ввергает в настоящий ужас. То есть, смиряясь с собственной смертью, мы все же подсознательно верим, что не умираем целиком, а часть нас продолжает жить в человечестве. А вот если и человечество погибнет, тогда да, окончательно погибнем и мы. И единственное, что может спасти, это даже не поселения на Марсе, он тоже испарится в доли секунды, если вспыхнет Солнце, вообще все планеты сгорят, вплоть до Плутона, а переход в сингулярность, когда сможешь жить в космосе точно так же, как живешь на поверхности нашей планеты. Население планеты об этом не знает, что хорошо, а правительства строят долгосрочные планы на сто лет вперед, хотя уже через десять-пятнадцать лет мир будет совсем-совсем другим… Я тряхнул головой, стараясь выбросить лишние мысли. Это все так, сингулярность придет, но сейчас я, способный приближать мир к сингулярности, должен выполнять отвратительную черную работу по защите человечества от всяких маньяков, отчаявшихся влюбленных и просто придурков, заполучивших возможности, которых не было даже у величайших тиранов прошлых веков. Глава 6 Из автомобиля, что припарковался чуть раньше, вышел майор Ковальский, я его часто видел в коридорах Управления, тихий и малозаметный служака, исполнительный, но старающийся не попадаться на глаза, идеальный шпион, вот только работает всего лишь в отделе кадров, редко покидая свой кабинет и почти не показываясь за стенами здания ГРУ. Своему авто я дал команду отыскать место на стоянке, а сам двинулся за Ковальским, что-то в нем не так, а я хоть и не оперативник, но повышенная сенситивность сказала четко и громко: присмотрись, он сильно взволнован, очень агрессивен и вообще как-то неадекватен, что почти незаметно, но все же заметно. В руке у Ковальского его привычный потертый кейс, однако на этот раз, как мне показалось, несет с заметным напряжением, словно там не привычный бутерброд и бутылка козьего молока, а слитки свинца. Я ускорил шаг, у самого подъезда догнал, Ковальский бросил в мою сторону настороженный взгляд, а я сказал бодро: – Хорошие у вас сегодня бутерброды! Как будто бомбу несете! Его лицо дернулось, а в глазах метнулся откровенный страх.