После долго и счастливо

– Знаю, я вам не нравлюсь, но я ее люблю. Я совершаю ошибки – слишком, черт возьми, много ошибок, но, Кэрол, если вы думаете, что я оставлю ее здесь с вами после всего того, что она видела, после всего того, что она испытала, значит, вы еще более ненормальная, чем я думал. – Я забираю стакан, просто чтобы позлить ее, и делаю еще один глоток.

– С ней все будет в порядке, – холодно произносит Кэрол. На секунду она замолкает, и в ней будто что-то меняется. – Люди умирают, и она это переживет!

Последнюю фразу она произносит громко, очень громко. Надеюсь, Тесса не услышала ее бездушное замечание.

– Вы серьезно? Черт, да она же ваша дочь, а он был вашим мужем… – Я умолкаю, вспомнив, что эти двое даже не были официально женаты. – Ей больно, а вы ведете себя как бессердечная стерва, и именно поэтому я не оставлю ее здесь с вами. Лэндону не стоило позволять вам ее забрать.

Кэрол возмущенно откидывает голову:

– Позволять? Она моя дочь.

Стакан в моей руке дрожит, и вода проливается на пол.

– Может, тогда следует вести себя соответственно и помочь ей?!

– Помочь ей? А кто поможет мне?

Ее бесчувственный голос надламывается, и я потрясенно наблюдаю, как женщина, по моему глубокому убеждению, сделанная из камня, опирается на стол, чтобы не упасть. Слезы катятся по ее лицу, скрытому за внушительным слоем макияжа, несмотря на то что сейчас только пять утра.

– Я не видела этого человека много лет… Он бросил нас! Он бросил меня после стольких обещаний, что все будет хорошо! – Ее руки мечутся по столу, сбивая кухонные принадлежности на пол. – Он лгал – лгал мне, бросил Тессу и разрушил всю мою жизнь!

Когда она хватается за мое плечо и прячет голову у меня на груди, захлебываясь от рыданий, то на какое-то мгновение становится так похожа на девушку, которую я люблю, что я не могу заставить себя ее оттолкнуть. Не зная, что еще сделать, я молча обнимаю ее одной рукой.

– Я желала этого – хотела, чтобы он умер, – признается она сквозь слезы. Судя по голосу, ей стыдно. – Я столько его ждала, убеждала себя, что он вернется. Делала это годами, и теперь он мертв, и я не могу больше притворяться.

Мы стоим так еще довольно долго. Она плачет у меня на груди, разными способами и разными словами признаваясь, как сильно она ненавидит себя за то, что рада его смерти. Я не могу подобрать слов, чтобы ее успокоить, но впервые за все время нашего знакомства под маской видна сломленная женщина.





Глава 25

Тесса




Посидев со мной несколько минут, Ной встает и потягивается.

– Пойду принесу тебе что-нибудь попить. Тебе и поесть нужно.

Мои кулачки сжимаются на его рубашке, и я качаю головой, умоляя его не оставлять меня одну.

– Если ты не поешь, тебе станет плохо, – вздыхает он, но я знаю, что на этот раз победила. Ной всегда поддавался на уговоры.

Меньше всего мне сейчас хочется есть или пить. Я хочу только одного: чтобы он уехал и никогда не возвращался.

– Наверняка твоя мама устроила Хардину разнос. – Ной пытается улыбнуться, но у него ничего не получается.

Я слышу ее крики и как что-то гремит, но отказываюсь отпустить Ноя и остаться в комнате одной. Если я останусь одна, придет он. Так он всегда и поступает: подбирается к людям, когда они слабее всего. А я была слаба с того момента, как встретила его. Я кладу голову на подушку и отключаюсь от всего: от криков матери, от низкого голоса с британским акцентом, отвечающего на ее вопли, и даже от успокаивающего шепота Ноя.

Закрываю глаза и плыву между кошмарами и реальностью, пытаясь решить, что хуже.



Когда я снова просыпаюсь, яркие солнечные лучи пробиваются сквозь тонкие занавески на окнах. В голове пульсирует, во рту пересохло, я в комнате одна. На полу лежат теннисные кроссовки Ноя, и после секунды безмятежного замешательства вес последних двадцати часов обрушивается на меня, выбивая весь воздух из груди. Я прячу лицо в ладонях.

Он был здесь. Он был здесь, но Ной и мама помогли…

– Тесса, – прерывает мои мысли его голос.

Мне хочется притвориться, что он мне только привиделся, но, разумеется, это не так. Я чувствую его присутствие, но не поднимаю взгляда, когда слышу, как он входит в комнату.

«Почему он здесь? Почему он думает, что может выкинуть меня, как ненужную вещь, а потом поманить обратно, когда ему вздумается?»

Этого больше не будет. Я уже потеряла и его, и отца и не хочу снова переживать потери.

– Убирайся, – говорю я.

Солнце исчезает, прячась за облаками. Даже солнце не хочет быть рядом с ним.

Чувствуя, как прогибается под его весом кровать, я пытаюсь сохранять самообладание и скрыть охватившую меня дрожь.


– Попей воды.

Моей руки касается холодный стакан, но я его отталкиваю и даже не вздрагиваю, когда слышу, как он падает на пол.

– Тесса, посмотри на меня. – Я чувствую на себе его ледяные, чужие руки и отстраняюсь.

Я одинаково сильно хочу как остаться на месте, так и забраться к нему на колени и позволить ему успокоить меня. Но я этого не сделаю. Никогда. Даже учитывая, что с головой у меня сейчас не все в порядке, я знаю, что никогда не позволю ему быть со мной снова. Не могу и не хочу.

– Возьми. – Хардин подает мне другой стакан воды с тумбочки, не такой холодный.

Машинально я его принимаю. Не знаю почему, но имя Хардина эхом отдается у меня в голове. Я не хотела слышать это имя, только не в моей собственной голове – единственном месте, где я могу от него спрятаться.

– Ты должна попить воды, – мягко требует он.

Я молча подношу стакан к губам. У меня нет сил отказаться из принципа: очень хочется пить. Не отрывая глаз от стены, я за несколько секунд опустошаю целый стакан.

– Знаю, ты сердишься на меня, но я просто хочу быть рядом, – лжет он.

Все его слова – ложь, так всегда было и так всегда будет. Я сижу тихо, только короткий смешок вырывается в ответ на его заявление.

– То, как ты вела себя прошлой ночью, когда увидела меня… – начинает он. Я чувствую на себе его взгляд, но продолжаю смотреть на стену. – То, как ты кричала… Тесса, я никогда не чувствовал такой боли…

– Хватит, – не выдерживаю я. Мой голос не похож на мой собственный, и я невольно спрашиваю себя, наяву ли все это или я сплю и вижу очередной кошмар.

– Я просто хочу убедиться, что ты меня не боишься. Ведь не боишься?

– Дело не в тебе, – выговариваю я.

И это правда, абсолютная правда. Он пытался перевести внимание на себя, на свою боль, но это все из-за смерти отца и из-за того, что больше боли мое сердце принять не в состоянии.

– Черт, – вздыхает он, и я уверена, что в этот момент он проводит рукой по волосам. – Знаю, что не во мне. Я не это имел в виду. Я волнуюсь за тебя.

Я закрываю глаза и слышу вдалеке гром.

«Он волнуется за меня?»

Если он так волновался, может, не стоило отправлять меня одну обратно в Америку? Почему со мной ничего не случилось по дороге? Тогда ему, а не мне пришлось бы переживать эту потерю.

Хотя, наверное, ему было бы все равно. Он был бы слишком занят очередным косяком. Он бы даже не заметил.

– Ты сама не своя, детка.

Я начинаю дрожать от того, как он меня назвал.

– Тебе нужно поговорить об этом – обо всем, что связано с твоим отцом. Тебе станет легче. – Он говорит слишком громко. По старой крыше барабанит дождь. Я хочу, чтобы буря ворвалась внутрь и унесла меня подальше отсюда.

Кто этот человек рядом? Я совершенно уверена, что не знаю его, а он не знает, о чем говорит. Мне нужно поговорить об отце? Кто он вообще такой, чтобы сидеть здесь и делать вид, будто ему есть до меня дело, будто он хочет помочь? Мне не нужна помощь. Мне нужна тишина.

– Я хочу, чтобы ты ушел.

– Нет, не хочешь. Ты просто злишься на меня, потому что я облажался и вел себя как урод.

Боли, которую я должна бы испытывать, нет. Я совсем ничего не чувствую, даже когда в памяти всплывают картины его руки на моем бедре, пока мы едем в машине, его губ, мягко скользящих по моим, моих пальцев в его густых волосах. Ничего.

Я ничего не чувствую, даже когда приятные воспоминания сменяются другими: его кулак врезается в гипсокартонную стену, та девица в его футболке. Он переспал с ней всего несколько дней назад.

Ничего. Я ничего не чувствую, и это так приятно наконец ничего не чувствовать, наконец обрести контроль над эмоциями. Уставившись в стену, я понимаю, что мне необязательно чувствовать то, чего я не хочу. Необязательно помнить то, чего я не хочу. Можно все забыть и больше не позволять воспоминаниям преследовать меня.

– Нет.

Я не произношу больше ни слова, и он снова пытается дотронуться до меня. Я не двигаюсь. Кусаю щеку, хочется закричать, но я не собираюсь потакать его желаниям. Спокойствие, охватывающее меня при прикосновении его пальцев, сразу после того, как я решила ничего не чувствовать, только подтверждает, насколько я слаба.

– Мне очень жаль, что так случилось с Ричардом. Я знаю, как…

– Нет. – Я выдергиваю руку. – Нет, не нужно этого делать. Не нужно приходить сюда и притворяться, будто ты хочешь помочь, когда на самом деле именно ты причинил мне больше всего боли. Я не буду повторять. – Мой голос такой же безжизненный, неубедительный и пустой, как и я сама изнутри. – Убирайся.

От такой длинной речи начинает саднить горло, и мне больше не хочется произносить ни слова. Я просто хочу, чтобы он ушел и оставил меня в покое. Я сверлю взглядом стену, не позволяя рассудку снова пытать меня воспоминаниями о теле отца. В голове все перемешалось. Я оплакиваю две смерти, и это мало-помалу разрывает меня на части.

У боли нет ни капли милосердия: ей требуется обещанный кусок плоти, и она отрывает от него кусочек за кусочком. Она не успокоится, пока от тебя не останется лишь пустая оболочка, жалкое подобие того, кем ты был когда-то. Когда тебя предают или бросают, это невыносимо, но ничто не сравнится с той болью, когда чувствуешь себя пустым изнутри. Ничто не ранит сильнее, чем отсутствие боли. Для меня в этом заключается смысл, но одновременно это и полная бессмыслица, и я убеждаюсь, что действительно схожу с ума.

Но я даже не возражаю.

– Хочешь, принесу тебе что-нибудь поесть?

«Он меня не слышал? Он что, не понимает, что я не хочу его видеть?»