Поступь хаоса

Но вместо этого…

– Я бы сделал это, – сказал я. – Я был готов.

Она уставилась на меня расширенными глазами:

– Тодд?

– Я бы убил его сам. – Голос у меня предательски полез вверх. – Я был готов это сделать!

И тогда у нее задрожал подбородок – не как если бы она собиралась заплакать, а прямо затрясся, – а вслед за ним и плечи, и глаза сделались еще шире, и ее затрясло еще сильнее потому как ничто не покидает Шум и оно все еще там но зато в него входит што-то новое и это ее и я хватаю ее и прижимаю к себе и мы какое-то время просто раскачиваемся взад и вперед штобы она могла стряхнуть все што хочет.

Она долго молчала, только тихо постанывала горлом, а я вспоминал как сразу после того как я убил спакла этот хруст взбирался у меня по руке от ножа вверх как я видел его кровь и как он умирал и опять умирал и опять.

Как я вижу это до сих пор.

(Но я бы все равно – да.)

(Я был готов.)

(Но ножа больше все равно нет.)

– Убивать кого-то – это совсем не похоже на чужие рассказы, – сказал я ей в макушку. – Ничего общего.

(Но я бы все равно – да.)

Она все еще дрожала, и мы все еще сидели в каком-нибудь футе от стены бешеной, ревущей воды, и солнце взбиралось на небо, и теперь в церкви было меньше света, и мы были мокрые и все в крови и мокрые и в крови.

И вдобавок замерзшие и дрожащие.

– Пойдем, – сказал я, с трудом подымаясь. – Нам прежде всего нужно высохнуть.

Поднял ее на ноги, сходил за сумкой, валявшейся на полу между двух скамей, вернулся, протянул ей руку.

– Солнце уже высоко. Снаружи будет тепло.

Она, наверное, минуту смотрела на руку, прежде чем ее взять. Но взяла.

Мы обошли кафедру с другой стороны – не могли даже смотреть туда, где недавно был Аарон. Кровь его уже смыло водной моросью.

(Я бы это сделал.)

(Только вот нож…)

Моя рука сама затряслась в ее… уже непонятно, чья на самом деле.

Мы добрели до ступеней и уже были на полпути по коридору, когда она впервые заговорила:

– Меня тошнит.

– Я знаю.

Она наклонилась поближе к воде, и ее вырвало. Очень круто вырвало.

Наверное, так всегда бывает, когда кого-то убиваешь в реальной жизни.

Волосы у нее промокли и спутанной массой падали на глаза. Она сплюнула.

Но глаз так и не подняла.

– Я не могла дать тебе сделать это, – сказала. – Так он бы победил.

– Я бы сделал, – снова повторил я.

– Знаю, – сказала она волосам, водопаду. – Именно поэтому это сделала я.

Я выпустил воздух.

– Тебе надо было оставить это мне.

– Нет. – Она так же, не распрямляясь, посмотрела наконец на меня: – Я не могла тебе этого позволить.

Она вытерла рот, закашлялась.


– Но дело не только в этом.

– А в чем еще?

Она посмотрела мне в глаза. Ее собственные до сих пор были расширенные и все красные от рвоты.

И они были гораздо старше. Старше, чем раньше.

– Я хотела этого, Тодд. – Лоб ее пошел морщинами. – Я хотела это сделать. Хотела его убить.

Она закрыла лицо руками.

– О господи. О господи, о господи, о господи.

– Прекрати. – Я крепко взял ее за руки и отвел их от лица. – Прекрати. Он был злой. Он был чокнутый, злой…

– Я знаю! – закричала она. – Но я до сих пор его вижу! Я вижу, как нож входит в…

– Да, хорошо, хорошо, ты этого хотела, – поспешно прервал ее я, пока не стало хуже. – И што? Я тоже хотел. Он заставил тебя этого захотеть. Он все так устроил, што либо он, либо мы. Именно поэтому он был – зло. Дело не в том, што сделал я или сделала ты; дело в том, што сделал он, поняла?

Она подняла на меня глаза.

– Он сделал ровно то, что обещал, – уже чуть тише произнесла она. – Он заставил меня пасть.

Снова застонала, зажала рот руками, вытаращила глаза.

– Нет, – очень твердо сказал я. – Нет, послушай меня. Послушай, што я тебе скажу, хорошо?

Я посмотрел на воду, на тоннель. Нет я не знал што сказать не знал што я думаю но она была рядом и я ее видел и я не знал што она думает но я знал што она думает и я ее видел и она балансировала на самом краю и смотрела на меня и просила меня просила ее спасти.

Спасти ее, как она спасла меня.

– Вот што я думаю, – сказал я, и голос почему-то окреп, и мысли пошли в голову, мысли потекли в Шум, как струйки чистой правды.

– Я думаю, што, возможно, падают все. Все мы, наверное, падаем. И вопрошание не в этом, понимаешь?

Я даже за руку ее слегка потянул – убедиться, што она слушает.

– Я думаю, вопрошание в том, поднимаемся ли мы после этого снова.

Вода падала мимо мы дрожали от холода и всего остального она смотрела на меня во все глаза я ждал и надеялся.

И она сделала шаг от края. Она вернулась ко мне.

– Тодд, – сказала она, и это было совсем не вопрошание.

Просто мое имя. Просто кто я есть.

– Пойдем, – сказал я. – Убежище ждет.

Я взял ее за руку, мы одолели остаток лестницы и всю ровную часть уступа, дугой гнувшуюся от центра, осторожно ступая по скользким камням. Прыжок через провал на сей раз дался труднее – мы были слишком мокрые, слишком слабые, – но я сумел разбежаться и поймал Виолу, когда она свалилась на меня. На той стороне.

Вокруг было солнце.

Мы просто дышали им, долго, сняв с себя самое мокрое, а потом собрались и вскарабкались к кустам, продрались через них кое-как и оказались на дороге.

Оттуда мы посмотрели вниз, на склон, на зигзаги.

Все было на месте. И Убежище на месте.

– Последний бросок, – сказал я.

Виола потерла руки, штобы еще немного подсушиться. Прищурилась на меня, осмотрела внимательно.

– Тебе много раз прилетело в лицо, ты в курсе?

Я поднял руки, попробовал. Глаз уже начал заплывать, а в зубах сбоку была дыра, где я потерял несколько штук.

– Шпашибо, – сказал я. – Оно не болело, пока ты не сказала.

– Ну, прости.

Она улыбнулась чуть-чуть, пощупала собственный затылок, поморщилась.

– Как сама? – поинтересовался я.