Прежде чем мы стали чужими

– Мэтт, я не могу. Я должна это сделать. Я должна забрать виолончель обратно.

– Откуда забрать?

– Я ее заложила, чтобы заплатить остаток за обучение.

– Погоди, а что с твоим студенческим займом и финансовой помощью?

– Я отдала часть маме, потому что моя сестренка сломала зуб, а у них нет денег. – Слезы потекли у нее по щекам. Я потянулся вытереть их, но она отстранилась.

– Грейс, этого нельзя делать, я тебе не позволю. Клянусь тебе, мы что-нибудь придумаем.

Мысль о Грейс, продающей виолончель, казалась мне безумием, ведь она занималась музыкой. Мне трудно было даже осознать уровень ее отчаяния.

– Ты не понимаешь.

– Ну так объясни мне.

Она скрестила руки на груди.

– Я помогаю своим родителям. У них там ужасная ситуация, хуже, чем было при мне, и я посылаю им что могу из моего студенческого займа. У меня почти кончились деньги на семестр, а тут позвонила мама и сказала, что их вот-вот выселят из дома. У них были деньги на аренду, но тут сестра сломала зуб, который надо было чинить, а кредит им не дали, и пришлось заплатить чем было. Я не могла вынести мысли, что моя сестренка будет ходить в школу, мучаясь от боли, со сломанным передним зубом.

Я был потрясен, но это не значило, что Грейс должна подвергаться каким-то небезопасным медицинским экспериментам.

– Это не твоя проблема.

– Это моя семья. Я прочла про это исследование, и поняла, что могу заработать нужное за неделю. Они платят за каждый день. Я быстро все соберу, выкуплю виолончель, и все будет в порядке. Но я должна это сделать, Мэтт. Нет тут ничего страшного.

– Это очень страшно, Грейс. Ты же не знаешь, как на тебя подействует это лекарство.

– Ты все равно не понял.

– Я пытаюсь. У меня есть какие-то деньги. Я выкуплю твою виолончель.

– Я не могу тебе этого позволить. Тебе самому нужно на пленку и фотобумагу.

– Не волнуйся, у меня есть запас. – Я понимал, что Грейс страшно неприятно позволить мне выручить ее. Она была очень независимой. – Иди переодевайся. Со мной все будет нормально.

Она скрылась и зашуршала за занавеской. Скоро она появилась оттуда, неуверенно улыбаясь.

– Ты небось думаешь, я ненормальная.

– Мне нравится твой психоз, – я обхватил ее за плечи. – Но я никому не позволю делать из тебя подопытную крысу.

Когда мы проходили мимо стола с закусками, она прихватила горсть пакетиков с сухими сливками для кофе из миски и спрятала к себе в сумку. Она таскала эти пакетики везде, где могла, размешивала в воде и заливала хлопья на завтрак. Я улыбнулся и покачал головой. Дурацким голосом она сказала:

– Ничего такого, я просто делаю покупки.

Настроение внезапно поднялось, мы оба засмеялись и выбежали из дверей. Но мысль, что Грейс посылает родителям деньги, которые ее отец, скорее всего, тратит на свое пиво, продолжала убивать меня.

Мы пошли в банк, где я снял со счета последние три сотни долларов. Я не сказал Грейс о том, что на моем счету осталось минус восемь центов. Она отвела меня в ломбард, куда заложила виолончель. Мужчина средних лет, стоявший за стойкой, приветствовал нас, как старых знакомых.

– Привет, Грейс.

Я неодобрительно поглядел на нее и прошептал:

– Он тебя знает? – Она нахмурила брови:

– Типа того.

– Пришла забрать виолончель?

– Ага, – кивнула Грейс.

Я передал человеку за стойкой триста долларов. Он ушел в заднюю комнату и через минуту вернулся, неся виолончель в ее огромном чехле. Грейс подписала бумаги, и мы вышли. Оказавшись на улице, я обернулся к ней:

– Постой тут. Я на минутку.

Я снова зашел в ломбард и попросил у человека листок бумаги.

– Вот мой телефон. Пожалуйста, не давайте Грейс больше закладывать виолончель. Она – замечательный музыкант. Виолончель нужна ей для занятий. Пожалуйста, просто позвоните мне, я приду, и мы все уладим.

Тем вечером, когда Грейс ушла к себе, я спустился в лобби и позвонил отцу из телефона-автомата.

– Сын?


– Привет, пап.

– Ну здравствуй. Как в Нью-Йорке, уже на всех произвел впечатление? – Сарказм сочился из каждого его слова. Он никогда не умел скрывать свое пренебрежение.

– Я звоню, потому что мне нужно помочь одному другу. Не мог бы ты одолжить мне денег, чтобы ссудить ей? – Я совершенно наплевал на свою гордость. Просто закрыл глаза и ждал, что он ответит.

– Ей? Это твоя подружка?

– Нет, пап. Это совсем другое.

– Ты хочешь мне сказать, что у девушки из-за тебя проблемы?

Я глубоко вздохнул.

– Она мой самый близкий друг здесь, и у нее нет никаких средств к существованию. Не как у нас с Алексом. Она учится только на свои деньги. Она изучает музыку, она музыкант, и ей нужна новая виолончель, но не на что ее купить.

Мне пришлось немного соврать, но я не хотел вдаваться во все детали.

– Знаешь, я должен еще платить за свадьбу твоего брата.

– А что, родители Моники не принимают участия в оплате свадьбы?

– Ну, мы хотели пригласить их на вечеринку по случаю обручения, а потом еще предварительный обед, и открытый бар для всех, и…

– Ладно, пап. Я понял. Нет проблем.

Секундная пауза.

– Ну ладно. По крайней мере ты начинаешь ценить то, что мы делаем для тебя. Сколько тебе нужно?

– Несколько сотен долларов.

– Я переведу их завтра тебе на счет. Знаешь, Маттиас, я ведь хочу тебе помочь. Только потому, что ты избрал для себя самый сложный из возможных путей…

Я рассмеялся. Он был неисправим.

– Я найду работу и все тебе верну. Спасибо, пап. – Я повесил трубку.

Как ни противно было звонить отцу, но все это теперь уже было не важно. Все, о чем я мог думать, была Грейс с ее тяжелой работой и всеми жертвами, на которые она шла ради того, чтобы играть свою музыку. Она верила в нее, верила, что все будет стоить того, а что такое вера без испытаний? Вот чему я у нее научился – верить в себя и в свое искусство.

Я чувствовал к Грейс то, чему еще не было определения. Я мог произносить это слово миллион раз, но теперь, когда я осознал это, оно звучало совсем по-другому. Когда я думал о том, что было между нами, мне было не важно, что это выглядело как дружба. Я любил ее.





8. Ты изменил меня




ГРЕЙС

Хоть я и довела до мастерства умение быстро передвигаться в толпе с огромной виолончелью в чехле, тем утром я все же опоздала на занятие. К счастью, профессор Порнсайк хорошо ко мне относился; его уроки всегда были удовольствием для меня, хотя и не потому, что я была его любимчиком, как дразнила меня Татьяна. Все, что надо было делать, – это играть на виолончели, единственная вещь, которая всегда легко мне давалась. Обычно я просто закрывала глаза, забывала обо всем и уносилась вместе с музыкой. Но в эту пятницу все пошло не так.

– Вы снова опоздали, Грейсленд.

– Грейс, – поправила я, вытаскивая виолончель и смычок из чехла. На смычке висело несколько порванных струн. Я попыталась быстро их натянуть, но Дэн подошел и навис прямо надо мной. Его защитного цвета штаны были затянуты ремнем выше чем надо, а оранжевая рубашка-поло маловата на пару размеров. Я раздраженно посмотрела на него, чтоб дать ему понять – мне мешает его ненужное внимание.

– Ну что? – спросила я.

Он выхватил смычок у меня из рук и начал его рассматривать.

– Да он нейлоновый.

– Я знаю.

– Грейс, ты играешь ведущие партии. Для этого нужен хороший смычок. Зачем ты пользуешься этим дерьмом? – Часть его усов прилипла к верхней губе и дрожала в такт словам.

– Я член Общества защиты животных. Я не могу пользоваться смычком из конского волоса.

Я видела, как Татьяна, сидевшая впереди меня, затряслась всем телом от беззвучного смеха.

Порнсайк тоже осклабился: