При свете луны

Дилан поднял запотевший стакан со «Сьерра Невадой»:

– За психотропные интоксиканты.

– Но только не за вдыхаемые, парообразные, – уточнила Джилли.

Дилан обнаружил на стакане слабые психические следы. Возможно, кого-то из сотрудников кухни, определенно официантки. Когда он приказал себе не чувствовать эти следы, новые ощущения исчезли. Он обретал контроль над приобретенным, спасибо субстанции, шестым чувством.

Джилли чокнулась с бутылкой и жадно выпила.

– Ехать нам отсюда некуда, не так ли?

– Разумеется, есть куда.

– Да? И куда же?

– Точно не в Финикс. Это чревато. У тебя выступления в Финиксе, так что они обязательно будут тебя там искать, чтобы узнать, почему Франкенштейн взял именно твой «Кадиллак». Захотят провести анализ твоей крови.

– Эти парни на «Субербанах».

– Это могут быть другие парни, на других автомобилях, но наверняка из одной команды.

– И кто же они, по-твоему? Рыцари плаща и кинжала? Сотрудники тайного полицейского ведомства? Или какой-нибудь корпорации, выдавливающей с рынка конкурентов?

– Они могут быть кем угодно. И необязательно плохишами.

– Они взорвали мой автомобиль.

– Разве я могу об этом забыть? Но они взорвали его лишь потому, что в нем сидел Франкенштейн. А вот в том, что он был плохишом, уверенность у нас есть.

– Они не могут стать хорошими парнями только потому, что взорвали плохиша, – заметила Джилли. – Плохишей иной раз взрывают такие же плохиши.

– Даже очень часто, – согласился Дилан. – Поэтому, чтобы избежать всех этих взрывов, Финикс мы объедем.

– Финикс объедем и двинем куда?

– Думаю, будем держаться второстепенных дорог, поедем на север, где мало городов и людей и нас едва ли будут искать. Может, к национальному парку «Окаменелый лес»[26]. Мы доберемся туда за несколько часов.

– Тебя послушать, так мы обсуждаем отпускную поездку. Я говорю о другом – что мне делать с моей жизнью?

– Ты акцентируешь внимание на общем. Не надо, – посоветовал он. – Пока мы побольше не узнаем о том, что случилось с нами, акцентироваться на общем бессмысленно… становится грустно.

– Так на чем мне тогда акцентироваться? На частном?

– Именно.

Она выпила пива.

– И что ты подразумеваешь под частным?

– Пережить эту ночь и остаться в живых.

– Знаешь, частное у тебя не менее грустное, чем общее.

– Отнюдь. Мы просто должны найти убежище и подумать.

Официантка принесла обед Шеперда.

Дилан заказывал исходя из вкуса младшего брата и некоторых других специфических кулинарных требований Шепа.

– С точки зрения Шепа, – объяснял Дилан, – форма даже более важна, чем вкус. Он любит квадраты и прямоугольники, терпеть не может закругления.

На тарелке лежали два тонких овальных куска мяса в подливе. С помощью ножа и вилки Шепа Дилан подровнял каждый кусок, превратив их в прямоугольники. Переложив обрезки на тарелку для хлеба, разрезал прямоугольники на более мелкие кусочки, каждый из которых Шеп мог сразу положить в рот.

Берясь за столовые приборы, вновь почувствовал гудение психических следов, но усилием воли подавил его, свел на нет.

Ломтики картофеля, которые принесли с мясом, были с закругленными, а не прямыми торцами. Дилан быстро обрезал кончики, превратив каждый ломтик в параллелепипед с прямыми углами.

– Шеп съест и обрезки, – он собрал отрезанные кончики в горку, – но только в том случае, если они будут лежать отдельно.

Морковь, уже нарезанную кубиками, Дилан не тронул. А вот зеленые горошины отделил, смял в лепешку, придал ей прямоугольную форму, потом разрезал на квадраты.

Вместо рогалика Дилан заказал хлеб. Три стороны каждого ломтя были прямыми, четвертая – полукруглой. Он отрезал арку-корочку и положил ее рядом с обрезками мяса.


– К счастью, масло не взбито и не в виде шара. – Он снял фольгу с трех кусочков масла и поставил их на попа рядом с хлебом. – Готово.

Шеперд отложил книгу в сторону, как только Дилан пододвинул к нему тарелку. Взял вилку и нож и принялся за геометрическую трапезу столь же сосредоточенно, как недавно читал Диккенса.

– Это происходит всякий раз, когда он ест? – спросила Джилли.

– Это или что-то похожее. Некоторые блюда требуют иных правил.

– А если ты не будешь устраивать этот спектакль?

– Для него это не спектакль. Привнесение порядка в хаос. Шеп любит, чтобы все было как положено.

– А если ты просто поставишь перед ним тарелку и скажешь: «Ешь»?

– Он не прикоснется к еде, – заверил ее Дилан.

– Прикоснется, если как следует проголодается.

– Нет. День за днем будет отворачиваться от тарелки, пока не потеряет сознание от голода.

Дилан решил, что в ее взгляде сочувствие преобладало над жалостью, когда она спросила:

– Тебе нечасто удается вырываться на свидание, не так ли?

В ответ он лишь пожал плечами.

– Я хочу еще пива, – объявила Джилли, когда официантка принесла обед Дилана.

– Я за рулем, – отказался он от второй бутылки.

– Да, но с учетом того, как ты сегодня вел машину, вторая бутылка пива только пойдет на пользу.

Возможно, он признал ее правоту, возможно – и нет, но решил, что нет нужды себя ограничивать.

– Две бутылки пива, – сказал он официантке.

Когда Дилан принялся есть курицу и блины, не обращая никакого внимания на форму кусков, которые отправлял в рот, Джилли нарушила повисшую над столиком тишину.

– Итак, мы проедем на север пару сотен миль, найдем убежище и подумаем. Только о чем мы будем думать, помимо того, что мы в полной заднице?

– Ну почему ты такая пессимистка!

– Я – не пессимистка! – сразу ощетинилась Джилли.

– Но оптимизма у тебя определенно меньше, чем у Далай-ламы.

– К твоему сведению, я когда-то была ничтожеством, никчемной, никому не нужной девчонкой. Застенчивой, всего боящейся, неприметной, прямо-таки невидимой. Иногда думала, что солнечный свет проходит сквозь меня. Могла бы давать уроки скромности мышке.

– Наверняка это было давно.

– И можно было без опаски ставить миллион долларов на то, что я не поднимусь на сцену, более того, даже не буду петь в церковном хоре. Но во мне жила мечта, жила надежда, что я стану артисткой, и, слава богу, я вытаскивала себя из трясины неизвестности, пока моя мечта не стала явью.

Вылив в стакан остатки пива, она посмотрела на Дилана поверх перевернутой бутылки.

– Спорить тут не о чем – у тебя высокая самооценка. Пессимизм твой обращен не к себе самой, а к остальному миру.

На мгновение создалось ощущение, что Джилли сейчас бросит в него пустую бутылку, но она перевернула бутылку, поставила на стол, отодвинула ее и удивила Дилана.

– Ты прав. Мы живем в жестоком мире. И большинство людей в нем тоже жестоки. Если ты зовешь это пессимизмом или негативным мышлением, то я – реализмом.

– Многие люди жестоки, но не большинство. Большинство просто испуганы, одиноки или чувствуют себя потерянными. Они не знают, зачем они здесь, для какой цели, по какой причине, так что внутри у них все умирает.

– Полагаю, ты знаешь, зачем ты здесь и по какой причине.

– Ты приписываешь мне грех самодовольства.

– Не собиралась. Мне любопытно, вот и все.

– Каждый должен решить это сам, – ответил он, не кривя при этом душой. – И тебе по силам найти ответ на этот вопрос, если только ты этого хочешь.

– А вот теперь в твоем голосе звучит самодовольство. – Похоже, она все-таки могла стукнуть его бутылкой.

Шеп взял один из трех столбиков масла и бросил в рот.

Когда Джилли скорчила гримаску, Дилан объяснил: