Призрак Канта
Часть 35 из 59 Информация о книге
— Смотри, для себя я это объясняю так: вот есть человек, допустим, великий врач Парацельс. Или философ Кант. Или математик Бессель. Или писатель Толстой. — Ну, ну?… — Каждый из них предназначен для определённого дела, и только для него. Толстой не годился для составления неравенств, Кант не мог написать про Наташу Ростову, Парацельс не способен сочинять сонеты. — Так, и что? — Так вот никаких этих людей нет и никогда не было, — неожиданно заключила Мура. — Подожди, не возмущайся! Есть определённый набор молекул или каких-то волновых схем, не знаю чего, который отвечает за медицину, математику, литературу. Эти молекулы или схемы появляются здесь, в нашем мире, чтобы создать Сикстинскую капеллу, «Евгения Онегина» и аэроплан. У них на это есть определённое время. Потом они отправляются туда, откуда пришли. — То есть куда? — Я не знаю! — умоляюще произнесла Мура. — Там они занимаются тем же, чем и здесь, — живут, думают, сочиняют. Потом, когда у них всё придумается, их опять отправляют сюда. И так до бесконечности. — Н-да, — протянул Василий Васильевич, помолчав. — Теория. — Поэтому они никакие не призраки в… привычном для нас понимании. В белых саванах не ходят, в воздухе не висят. Они такие же, как мы, только не мы. Их можно увидеть, услышать, поговорить. Не всегда, разумеется!.. Они не очень любят общаться с нами вот так, оттуда, между… длительными визитами сюда, которые называются человеческая жизнь, понимаешь? Может, у них правила такие, чтобы сюда особенно не соваться, когда они там. — Правила кто устанавливает? Мура посмотрела на него и сказала, совсем как Бессель: — Догадайся сам. — Так, — подвел черту Меркурьев. Голова у него трещала. — То есть все люди на самом деле не люди, а призраки с того света. Прибывают в командировку и убывают обратно. — Я не уверена, что все, — призналась Мура. — Может, только некоторые. А может, нас, если допустить, что со временем мы все станем, как они, считаное количество. Не бесконечное множество. — У-у, — протянул Василий Васильевич. — Начались сказки про реинкарнацию и переселение душ. Мура покачала головой. — Нет никакого переселения, Вась. Этот набор молекул или волновых схем всё время одинаковый. Ты видел Бесселя, как на портрете, потому что это он и есть. — Какая ахинея! — пробормотал Василий Васильевич. — А я, главное, её слушаю!.. Тут она, кажется, обиделась. — Ну и не надо, — сказала Мура. — Сам спрашиваешь и сам не хочешь слушать!.. Меркурьев встал, прошёлся по комнате и взялся за богдыхана с отломленной головой. — Что ты все ходишь вокруг него?! Зачем он тебе?… Василий Васильевич приставил к туловищу голову, которая сразу же опять отвалилась. — Приклеить, что ли? — сам у себя спросил он. — Какую же девушку я должен искать, а? И зачем? — Я не знаю, — пожала плечами Мура. — Я подумаю и спрошу. Меркурьев усмехнулся: — Канта спросишь? И она кивнула. — У меня есть клей универсальный, — сообщил Меркурьев. — Я принесу и приклею ему голову. И ещё нам нужен градусник. — Не нужен! Но Василий Васильевич не слушал. Он сбежал по лестнице, разыскал Нинель Фёдоровну, очень озабоченную по утреннему времени, и сказал, что Мура болеет и её нужно спасать. При этом он впился взглядом в доброе морщинистое лицо, словно намеревался найти следы преступного умысла — если кто и подмешивал галлюциногенные препараты в еду, то только домоправительница! Нинель заохала, закачала головой, произнесла всё, что в таких случаях произносят взрослые заботливые женщины в адрес бестолковых детей: что нужно было как следует одеваться — и обязательно надеть шапку! — не таскаться вдоль моря на ветру, надеть носки, а уж если простыла, полоскать горло и нос, вон, хоть содой, полежать на диване под пледом, а Мура с Василием вчера притащились в самую дождину, и так далее. Она дала ему термометр и сказала, что завтрак принесёт в комнату. — Тебе тоже принести, Вася? Он подумал и согласился. — Молока горячего и кашки, да? Василий Васильевич попросил яичницу с колбасой, булку с маслом и кружку кофе со сливками и сахаром, большую. Она рассмеялась, а он спросил: — Вы не знаете, где Кристина, Нинель Фёдоровна? — Должно быть, в город уехала, — ответила та. — Вещи все здесь, вернётся!.. Как бы заявлять не поехала, что перстень-то пропал. Понаедут дознаватели, расследователи, что делать тогда?… Всех гостей распугают. — Не распугают, — успокоил ее Василий Васильевич. — Мы все уже прижились, Нинель Фёдоровна. Или вы новых ждёте? — Так ведь не последний день живём, Вася! А на следующий год кто к нам поедет, если узнают, что здесь воруют? — Всё равно Виктор Захарович дом продаёт, — осторожно напомнил Василий Васильевич. — Какой следующий год?… Она посмотрела на него, хотела что-то сказать, удержалась и махнула на него рукой. — Ступай, завтрак вскоре будет!.. Меркурьев побежал было на второй этаж, но с полдороги вернулся, прошёл коридором, заглянул в камин — его явно давно не топили, — и вышел в вестибюль. Книга «Философия Канта» лежала страницами вверх на круглом столе возле готического окна. — Страница пятьдесят семь, — неизвестно для кого объявил Василий Васильевич, в вестибюле было пусто. — «Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти». — Оглянулся по сторонам и спросил, задрав голову: — Я угадал? Словно в ответ тихонько звякнули подвески на старинной люстре. Он подошел и прочитал: «Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия… В глазах современников Кант представлял образец мудреца…» — А Бессель сказал, что ничего подобного, — так же громко продолжал Василий Васильевич. — Он вообще признался, что в университете считал философию лженаукой!.. И прислушался. Ничего не происходило, даже подвеска не звякала. — Не хотите, как хотите, — пробормотал Василий Васильевич, захлопнул книгу и сунул ее на подоконник. — Постой пока тут. Кто может с ним играть? Кто его дразнит? Кристины со вчерашнего дня в доме нет. Мура-Антипия уходила на маяк, и оттуда он её почти на руках принёс, точно не она! Тогда кто? Лючия? Софья? Меркурьев был уверен, что таким образом ставить его в тупик может только женщина. Он зашёл в свой номер, разыскал клей и спирт и постучал к соседке. Мура сидела возле окна и смотрела на улицу. Выражение лица у неё было странное. — Ты чего? — удивился Василий Васильевич. — Я думаю, — сказала она, и больше Меркурьев к ней не приставал. Он разложил на салфетке тюбик, спички и пузырёк со спиртом, в ванной, оглядевшись по сторонам, добыл пару ватных дисков и устроился клеить богдыхана. Когда в дверь постучали, он крикнул: — Войдите! Мура даже не шевельнулась. Нинель Фёдоровна внесла уставленный поднос, поставила его на стол и первым делом пощупала Мурин лоб. — Ты температуру мерила? Та посмотрела так, словно ее не узнала. — Есть, но невысокая, — не обращая внимания на странную Муру, продолжала Нинель Фёдоровна. — Вася, я там вареньица положила в маленькую баночку, малинового. Пусть она с чаем выпьет, а потом сразу под одеяло! Верное средство, температуру снимет как рукой. Слышишь, Вася? — Слышу. — Меркурьев спиртом протирал голову богдыхана. — Нинель Фёдоровна, вот эта штука где стояла? Она подошла и посмотрела. — Это не наша, — сказала она уверенно. — А где ты ее взял? — Нашёл, — буркнул Василий Васильевич. — Да и бросил бы там, где лежала. Ещё клеить её!.. — Точно она не из дома? Домоправительница ещё раз посмотрела. — Надо у Вити спросить, может, с чердака или из подвала. Я там порядок давно не наводила!.. Побегу, некогда мне.