Прогулка

Он бегом вернулся к номеру 906 и отчаянно попытался снова вставить ключ-карту. На этот раз – слава богу – загорелся зеленый. Он повернул дверную ручку, влетел в номер, с треском захлопнул дверь, запирая ее на все замки и цепочки. Рты… О господи, рты. Ему продолжали мерещиться рты и их жуткие, ядовитые выдохи. Никто его не услышит в этом непритязательном гостиничном номере. Ничего страшного. Бен визжал и бился головой о дверь, а потом достал настоящий пистолет и быстро приставил его к сердцу.

После пятого яростного удара головой о дверь он вспомнил…

…ткань другой нежити…

Ингредиент раскаленного яда для Вориса находился прямо за дверью. Кто знает, сколько еще он там пролежит? Возможно, какая-нибудь дьявольская уборщица подметала гостиничные коридоры раз в час и убирала останки нежити. А этот яд ему понадобится.

Он взял банку из-под маринованных овощей и приоткрыл дверь. Мертвое тело по-прежнему лежало в коридоре. У него вновь выступили нос и глаза. Теперь оно походило на обычного человека. Бен опустился рядом с ним на колени и коснулся его щеки – холодной и застывшей.

Бен развернул салфетку, которую прихватил снизу. Нож оказался зазубренным и острым, как бритва.

– Извини, – обратился Бен к телу, вонзив нож ему в руку и вырезая небольшой кусочек плоти оттуда, где когда-то был рот. Кровь в теле уже свернулась и загустела. Из надреза не вытекло ни капли. Бен бросил кусок плоти в банку и рванулся обратно в номер. И снова заперся на все замки и цепочки.

Ему хотелось спать. И поспать на самом деле было нужно. Но как? Он поглядел на нож. Он так легко рассек человеческую плоть, словно прошел через слой арахисового масла. Легче легкого провести им себе по шее и поглядеть, как оттуда хлынет кровь, – недолгая боль в обмен на вечный сон. Нож мог освободить его. Никаких ртов. Никаких великанов. Никаких восхождений на горы и форсирований мостов. И никакой неопределенности.

Нет.

Он вытер нож о салфетку и снова аккуратно завернул его в нее вместе с вилкой и ложкой, приготовив все для еды в номере.

Его временное жилище представляло собой апартаменты, гораздо более красивые, чем любой гостиничный номер, где ему довелось побывать раньше. Он и представить себе не мог, что в гостиницах могут быть такие светлые и просторные помещения. Там имелись кухня, огромная ванна-джакузи, две большие кровати в главной спальне, обе застеленные и украшенные шоколадкой в серебристой фольге. На столике, стоявшем в углу, возвышалась ваза со свежими цветами рядом с блюдом с сырным и фруктовым ассорти по соседству с бутылкой шампанского, охлаждавшегося в ведерке со льдом. Из-под блюда торчал небольшой конверт. Бен положил рюкзак на кровать, подошел к столу, вытащил конверт и, надорвав его, прочел написанное на небольшой карточке:

С наилучшими пожеланиями от Постановщика.

Позади стола располагались створчатые двери от пола до потолка, выходящие на балкон. Он открыл одну из них и увидел в темноте очертания живописных холмов, вдохнув свежий воздух, напоенный ароматом оливковых деревьев. Этот Постановщик, кто бы он ни был, издевался над Беном в самом что ни на есть классическом смысле. Сначала унижение, потом награда, снова унижение и вновь награда. Совершенно четкая модель.

За пределами отеля не обнаруживалось никаких признаков или следов тропы. То ли она отпустила его, то ли ему придется разрешить какую-нибудь головоломку, чтобы вымолить себе возвращение, – он слишком устал и вымотался, чтобы об этом думать.

И как раз в этот момент пролетела ворона и уронила на балкон рулончик красной бумаги для аппликаций. Бен нагнулся и развернул его. На нем красовались два отпечатка ладоней в краске для рисования, а под ними – приклеенное стихотворение, вырезанное из какой-то книжки:

Расстроен ты порой –

Я маленький такой!

И пачкаю я двери

Невымытой рукой.

На мебели и стенах

Везде мои следы,

Но вот мои ладошки,

Чтобы увидел ты.

Большим я скоро стану,

Ну просто великаном,

И отпечаток этот

Я шлю тебе с приветом.





В самом низу стояло слово «РУДИ», написанное черным маркером воспитательницей детского сада.

– Черт бы тебя подрал, – тихо прошептал Бен. – Спасибо, но черт бы тебя подрал.

Он положил бумагу на одну из кроватей и пристроил рядом с ней плюшевую лисичку Флоры. Бен знал наизусть массу детских книжек. И в ту ночь он читал их по памяти лисичке и отпечаткам ладошек. Он спрашивал лисичку, выступавшую в роли Флоры, как у нее прошел день. Он пошутил насчет отпечатков. Он укладывал оба сувенира спать минут двадцать, прежде чем чмокнул их на ночь и укрыл одеялами. Затем он быстро принял душ, переоделся в чистые трусы и белую футболку, лег на соседнюю кровать и долго смотрел на дверь, ожидая, что в нее начнут барабанить.

Но ничего такого не произошло. Он крепко заснул, оставив открытой балконную дверь.





* * *


Проснулся он десятиклассником. В школе. В кабинете директора, если точнее. Он сидел напротив сурового вида женщины.


А-а, так это директор Блэкуэлл. Так вот как ее звали. Эй, погоди-ка секундочку…

Директор вызвала Бена к себе в кабинет и, что хуже всего, позвонила в больницу его матери, заставив и ее приехать. Очевидно, кто-то из учителей Бена прочел его дневник и пришел в ужас от содержания. Теперь директор Блэкуэлл выложила открытый дневник себе на стол, чтобы Бен и его мать полюбовались. Отрезанные головы. Лужи крови. Агрессивные записи и угрозы убить других школьников. Жуткие твари с исходящими пеной пастями. Это ведь ты нарисовал. Ты, наверное, уже и не помнишь, да? Депрессия обычно испаряет огромные массивы памяти. Важные массивы.

– Это твой дневник? – спросила директор у Бена.

– Да, мэм.

– Зачем ты рисовал в нем все эти гадости?

– Не знаю. Иногда я злюсь.

– Ты задумал на ком-нибудь сорвать свою злость?

– Нет! Нет! Клянусь!

Он не врал. Это же просто дневник. Ведь можно выплескивать туда свои мысли, а потом в них копаться, да? Именно так учителя и говорили, брат. Он был одиноким ребенком, одолеваемым депрессией. Самым одиноким на свете. Что эти идиоты ожидали найти у него в дневнике, единорогов? Он никогда не хотел никому причинить боли, разве что, может, себе самому. Это что, не очевидно? Вы же не видите, как я шляюсь по улицам и мучаю кошек, так ведь?

Директор ласково похлопала Бена по плечу.

– Если когда-нибудь захочешь поговорить, – обратилась она к Бену, – моя дверь всегда для тебя открыта. Или можешь обратиться к нашему психологу, миссис Фазио. Договорились? Мы знаем, как тебе сейчас нелегко, Бен. Мы готовы помочь.

Но ведь тогда все случилось совсем по-другому, верно? Совсем иначе. Директор ничего такого не говорила. Когда они видят у парня в дневнике угрозы убить кого-то, а у парня на пол-лица чуть не тюремный шрам и привод в полицию за умышленную порчу муниципального имущества… Ну да, с такими они особо не миндальничают. Тебя на два дня исключили из школы. Другие ребята вызнали, за что. Потом с тобой в школе почти никто не разговаривал. Футбольная команда подвергла тебя бойкоту. Вот что произошло. Вот что оказалось для тебя реальным миром. Всегда готовься к худшему.





* * *


Когда Бен проснулся, над ним нависал Ворис. Бен сразу определил, что это именно он: черные глаза, зрачки, горящие, словно фары во тьме, черные крылья за спиной размахом почти четыре метра. Лицо белое. Мертвенно-белое. Черные перчатки, обтягивавшие, казалось, бесконечные пальцы.

Бен выкатился из-под Вориса, схватил с соседней кровати лисичку и лист бумаги с отпечатками детской ручонки и сунул их в рюкзак. Ворис повернул голову и с любопытством поглядел на Бена. Свет в его зрачках представлялся другим, отдельным чудищем. Ему не было нужды объяснять, что Бен вскоре окажется в его полной и безраздельной власти. Зрачки овладели им. Вориса нельзя было одолеть.

– Что тебе нужно? – спросил Бен.

Ворис перелетел с кровати, сложил крылья и принял стоячее положение на полу апартаментов. Он все так же смотрел на Бена. И с тем же интересом. Бен потянулся к прикроватному столику за пистолетом. Но едва он успел его схватить, как стало слишком поздно. Ворис обхватил Бена длинными, как лапки богомола, пальцами и оторвал от пола, обжигая смертельным жаром сквозь черные перчатки. Бен вскрикнул от боли и выронил пистолет. Еще чуть-чуть, и Ворис расплавит ему кожу и обуглит ребра.

Затем Ворис широко расправил крылья и вылетел в створчатые двери на балкон, затем взмыл в небо, держа Бена своими когтями так же легко, как ворона листок бумаги.





Глава двадцать третья. Работа




Занимался рассвет, и холодный воздух больно хлестал Бена по лицу и телу, пока Ворис нес его в обжигающих когтях между двух белых полос в небе, похожих на выхлопы реактивных двигателей: по тропе. Они летели над идиллическими невысокими горами, а за этим калифорнийским миражом простиралась красноватая, с растрескавшейся землей пустыня, тянувшаяся вокруг насколько хватало глаз. В лицо Бену хлестал ревущий ветер, заглушая все остальные звуки. Примерно через час Бен почувствовал, как у него начало нестерпимо жечь сухожилия между ребрами, и он принялся отчаянно ловить ртом воздух, пока Ворис все ниже и ниже спускался над пологими барханами, аккуратно опустив его на землю перед небольшим участком бурой пустыни, огороженным тонкой желтой веревкой.

Участок оказался квадратной формы площадью примерно четыре десятых гектара. Слева от него помещались тридцать поддонов, нагруженных пирамидами белых камней. Над участком нависали два небольших черных облачка со сверкающими глазами, белыми, как зрачки у Вориса. Ртов у них не было. Это Дымки.

Никто не произнес ни слова, пока Бен сидел на земле, постанывая и ощупывая ребра. Боль пронизывала его, как электрический ток. Песок еще не нагрелся после ночных ветров, но солнце уже припекало. Очень скоро пустыня превратится в сплошное пекло. Поблизости не было видно ни единого живого существа или растения: ни кактусов, ни колючек, ни скорпионов, ни гремучих змей. Был просто плоский кусок выжженной земли, вот разве что…

Тропа. Чуть дальше Бен заметил две параллельные линии в песке, как тогда, в Кортшире. Но не только их. Еще он увидел грузовик. Красивый красный грузовик-пикап с высоко смонтированной кабиной и шинами толщиной с коровье брюхо. В кузове у него теснились десятки мешков с сухой цементной смесью. Под их весом пикап так прогнулся назад, что задние колеса едва не лопались. Грузовик и тропа глядели на Бена, словно маня его.

Но не тут-то было.

Из тел Дымков вытянулись черные полупрозрачные ложноножки, способные захватывать материальные объекты. Они бросили к ногам Бена кирку, лопату и пару крепких рабочих ботинок. Бен поднялся, бросил на землю рюкзак и замахнулся лопатой на Вориса, который шутя увернулся от удара.

– Чтоб тебе сгнить в аду! – заорал Бен.

Ворис наклонил голову и снова с любопытством пристально поглядел на Бена, словно врач, делающий биопсию. Он не произнес ни слова, а просто ворвался в Бена своими зрачками, намертво захватив его глаза, вцепившись в зрительные нервы и передавая мысли прямо ему в мозг.

Откуда ты знаешь, что это не ад?

Именно эту мысль Ворис внедрил в Бена. Затем снял черную перчатку и обнажил бледную руку с невероятно длинными пальцами, кончики которых алели, словно сталь, только что вытащенная из кузнечного горна. Ворис указал на огороженный квадрат, а потом на брошенные Бену инструменты.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спросил Бен.

Ворис указал в ту сторону, откуда он перенес Бена по воздуху, а затем своей омерзительной рукой величественно описал направленную вверх заостренную дугу.

– Ты хочешь, чтобы я тебе построил замок?