Проклятие ночного волка

 * * * 



Глава 1




Знаете ли вы, каково это? Хоть раз такое испытывали? Как будто с вас медленно сдирают кожу? Когда мышцы – ноют и набухают, а кости изнутри словно прорывают плоть? Вы хоть раз чувствовали, как натягиваются до предела сухожилия? Хоть раз боялись, что ваш скелет сейчас раскрошится – прямо внутри тела?

Я всё это испытал и до конца своих дней не забуду того, что со мной произошло.

Помню лунный свет. Он ударил мне в глаза. Огромный серебряный диск полной луны надо мной. Этот ядовитый свет просачивается сквозь кожу, бежит по венам, пробуждая нечто, спрятанное глубоко внутри.

А потом – боль. Страшные конвульсии терзали моё тело, кожа горела. Я опустил глаза и в ужасе увидел, что пальцы на руках и на ногах вытягиваются, конечности превращаются в мощные когтистые лапы. На шее вздулись вены, живот свело судорогой, мышцы напряглись и задрожали – казалось, под кожей у меня копошатся полчища проворных крыс.

Я почувствовал жжение в горле, весь язык раздуло, да так, что стало трудно дышать. Я закашлялся, язык вывалился и повис меж разомкнутых губ в уголке рта. На пол капала слюна, блестя в лунном свете.

Сколько боли я перенёс. Сколько лютой боли. Череп словно зажали в столярные тиски и сжимали, всё сильнее и сильнее.

А потом я услышал странный звук…

То ли хруст, то ли треск – я ощутил, что челюсть моя вытягивается вперёд, как, впрочем, и нос – теперь я мог их видеть сквозь сузившиеся глаза.

Я резко встряхнул головой и попытался закричать, однако, звук, который мне удалось выдавить, был больше похож на тявканье. Да, сначала я тявкал. Потом завыл. Как зверь.

Я хотел убежать, но не тут-то было: навалилась неописуемая тяжесть, я с места сдвинуться не мог. Меня словно заперли внутри собственного тела, претерпевающего метаморфозы: я бушевал и неистовствовал, но на деле не мог пошевелить и пальцем. Моё тело больше мне не подчинялось.

Слух внезапно обрёл доселе неведомую чуткость. Обострилось зрение: всё вокруг стало чётким и выразительным, хотя и любопытно вытянутым, как будто я смотрел сквозь слегка искривлённую линзу. Ноздри вздрагивали: несметные запахи ударили мне в нос.

Резкий – олифа, лакированное дерево. Сладкий – женские духи. Кислый – так на самом деле пахла та женщина, духами она пыталась скрыть собственный запах. Полировка. Пролитое молоко. Смятая трава. Голубиные перья. Сажа. Пыль. Щебёнка. Рвота. Собачья…

А потом – начался зуд. По всему телу. Невыносимый. Я скоблил себя, что есть мочи, расчёсывал, где выходило достать, когтями до крови. И тут меня взяла оторопь. Собственными глазами я увидел, как сквозь мою мягкую, почти безволосую кожу прорастает тёмная густая шерсть.

В ужасе я уставился на это, а потом снова взвыл. Разорванная одежда свисала с меня лохмотьями, некоторые лоскуты валялись рядом на полу.

Тесная и мрачная комната. Стены, пол, потолок – всё обито плотным грязновато-серым стёганым войлоком, очевидно, чтобы заглушить звуки. Кое-где на обивке виднелись засохшие пятна крови.

Над головой моей виднелся просвет – слуховое окно с толстым двойным стеклом, прорубленное в низком скошенном потолке. Окно напоминало глаз чудовища. И я, заворожённый, не в силах пошевелиться, глядел в этот магический глаз, из которого лились лунные лучи.

А потом за спиной кто-то противно усмехнулся. Превозмогая боль, медленно я повернул голову…

Какой-то человек. Смотрит на меня в упор.

Одет в халат. На голове – странный мешок, под которым не видно лица. Лунный свет отражался от стеклянной поверхности тёмных вставок, скрывающих глаза. В руке, обтянутой перчаткой, человек держал огромный шприц из стекла и серебра.

Я таращился на неизвестного в оцепенении.

В следующую секунду жуткий призрак направился ко мне. Он ступал неспешно, аккуратно, держа шприц перед собой. Я затрясся от страха и заскулил.

Тук-тук-тук.

Призрак подходил всё ближе, поднимая шприц. На кончике длинной иглы выступили капли серебристо-белой жидкости.





Лунный свет отражался от стеклянной поверхности тёмных вставок, скрывающих глаза



Я навострил уши и грозно заворчал. А что ещё мне оставалось делать – убежать-то я не мог. Я словно прирос к полу. Тело прошила новая судорога.

Тук-тук-тук.

Откуда же этот звук? Что-то колотится по обитому тканью полу, вторя ритму сумасшедше бьющегося сердца. Я тщетно старался вновь обрести контроль над своим истязаемым болью телом. Призрак поднял в воздух шприц, увенчанный острой иглой.

Тук-тук-тук.

Ну вот, опять. Я вздрогнул. И вдруг понял, где колотится – у меня за спиной…


Я обернулся.

Это стучал мой хвост.





Глава 2




Покуда жив, я буду помнить события той ужасной ночи. Даже сейчас, когда я рассказываю о них, на лбу у меня выступает холодный пот, а руки дрожат. И всё же рассказать я должен – ведь, может статься, именно моё повествование прольёт свет на червоточины этого беспокойного великого города.

Да, город этот – целый мир, полный тайн: уж мне-то, как настоящему тик-такеру, пришлось изучить его отменно. В такие страшные переделки я попадал, такие кошмары со мной приключались, что и злейшему врагу не пожелаешь. Об одном из этих кошмаров и пойдёт речь в моём рассказе…

Как вы уже поняли, я – тик-такер. Профессия такая, отчасти – курьер, отчасти – посыльный: только тик-такер должен быть шустрее первого и гораздо выносливее второго. Работа не для слабаков и недотёп, уж будьте уверены.

Город я знаю, как свои пять пальцев: каждую дорожку, каждый закуток, каждую улочку. Не знать – права не имею: дело профессиональной чести. Что ни говори, это уже у меня в крови. Как будто карта в меня вшита. Назовите два любых места, и я, ни секунды не раздумывая, скажу, как быстрее всего добраться из одного в другое. Время – деньги. Тик-так, тик-так – отсчитывают часы.

Вот потому нас и называют – тик-такерами.

Мы не просиживаем штаны за письменными столами в конторах, похожих на тюрьмы. Мы – другие, мы всегда – на свободе, на бегу, на лету. Присутствуем при составлении завещаний, вручаем повестки, записываем показания, собираем заявления, раздаём выписки, носимся с разными бумагами – вот будни тик-такеров. Но, смею вас заверить, на мою долю выпадали и самые что ни на есть необыкновенные поручения.

Один раз, например, я должен был доставить партию голубых в крапинку, ещё тёплых яиц мускусных уток в Орнитологическое Сообщество Топей и Болот – минута в минуту к началу Ежегодного Торжественного Обеда в честь Вылупления. Был ещё случай с тайным маскарадом, который устраивала леди Фицровия, – тогда мне пришлось под покровом ночи разносить две сотни приглашений с золотыми краями, стараясь ускользнуть от вездесущих щелкопёров из светских новостей. А однажды ко мне обратились с просьбой отнести по подписке знаменитую брошюру полковника Уайбриджа-Тонкса под названием «Систематические повреждения невычищенного водостока», и уже в пути я обнаружил, что по канализационным трубам за мной неотступно следует стайка плотоядных саламандр…

Но эта повергающая в трепет всякого слушателя история заслуживает отдельной книги.

А нынешний мой страшный рассказ я начну с того, что вспомню о невинной, на первый взгляд, моде на меховые воротники и манжеты – такой тип оторочки называли «вестфальская отделка». Не так давно она была невероятно популярна – но мода вообще штука переменчивая. На этой неделе, например, на Гэллоп-роу пруд пруди франтоватых молодчиков в цилиндрах с двойным ободом, а уже на следующей те же молодчики вот так запросто фланируют в соломенных шляпах с кистями. А эти распрекрасные юные особы, которые прогуливаются по Хай-маркет и Ридженси-молл, – такие непостоянные! Сегодня все, как одна, щеголяют в кружевных митенках и ботиночках из тюленьей кожи, а завтра – вдруг в юбках на восточный манер и с карманными, не крупнее кротов, собачками.

Что до меня, мой неизменный костюм – охотничий жилет с двенадцатью карманами, угольно-чёрный цилиндр и старая-добрая трость из чёрного дерева с вкладной шпагой. Я за модой никогда не гнался. Уж увольте, вся эта мода пусть остаётся франтоватым молодчикам да юным прелестницам. А они тогда, что и говорить, словно помешались на вестфальской отделке.

Густой, мягкий, богатый мех. Но что действительно отличало этот мех от до смерти надоевшего кролика или, положим, белки – а то и кошки бродячей – так это блеск. Право слово, не увидев собственными глазами, как блестел мех вестфальской отделки, невозможно представить себе, о чём я говорю. Блеск столь восхитительный, что, казалось, из самого меха исходит свечение.

Говорили, что для вестфальской отделки требуется шкура редкого вида волка – ночного. Это огромное животное рыщет в лесах, обступающих далёкий город Танненбург, что на востоке, в горах. Шкура зверя ценилась так высоко, что ладно скроенное пальто с оторочкой из вожделенного меха стоило в тысячу раз дороже, чем такое же – но без вестфальской отделки.





А они тогда, что и говорить, словно помешались на вестфальской отделке



В те дни франты и модницы на Гэллоп-роу и Ридженси-молл состязались: у кого воротник выше, а манжеты – пышнее. Однако, как я уже заметил, мода есть мода, и я бы не уделил этому столько внимания, если бы не жуткий случай, который произошёл со мной одним промозглым весенним днём, когда я направлялся в юридическую контору Брэдстока и Клинка.

С молодым Брэдли Брэдстоком и старым Алоизиусом Клинком я работал давно. С утра я забрал у них партию повесток и уже успел разнести их по адресам, а теперь возвращался в контору обычным маршрутом. Обычный день, обычная работа – подумал я на ходу.

Но никогда ещё я так не ошибался.

Ничто не могло подготовить меня к тому, что предстало перед моими глазами на старых крышах, когда я шёл своим привычным – кратчайшим – путём. Это было леденящее кровь зрелище.





Глава 3




Но чтобы в полной мере передать ужас невероятной истории, начало которой было положено той ночью, я должен рассказать вам о моём друге, старике Бенджамине.

Старик Бенджамин занимал пару обшарпанных комнатушек в высоком скошенном доме, что на углу Уотэр-лейн и переулка Чёрной Собаки. Жил он там с незапамятных времён. Долгие годы ездил извозчиком на четвёрке. Голову его увенчивала огромная копна непослушных волос, лицо было всё в морщинах. Он всегда казался мне старым – много позже я вдруг подумал, что дети считают всех взрослых глубокими стариками. Наверное, так оно и есть.

Когда я только начинал работать и был подручным на побегушках, то часто встречал старика Бенджамина. Если у него случался выходной, он вытаскивал из своего жилища древнее, видавшее виды извозчичье кресло и ставил его на мостовую, прямо перед домом. И тогда в любой час дня и ночи можно было приметить, как, устроившись на своём покорёженном троне, старик Бенджамин наблюдает за жизнью, что течёт перед его глазами.

Когда он был в добром расположении духа, то приветствовал прохожих, и для каждого, кто останавливался перекинуться с ним словечком, у него находилась байка или шутка. В иные дни он был сварлив, как пёс, и тогда изрыгал страшные проклятия вслед извозчикам, чьи лошади оставляли прямо на брусчатке дымящиеся кучи, на чём свет стоит ругал уличных сорванцов, обстреливающих окна гнилыми апельсинами, и грозил кулаком респектабельным джентльменам за то, что они не снимали шляп, когда проходили мимо почтенного старика Бенджамина.

Должен сказать, со мной он всегда был приветлив. Чаще всего ему удавалось изловить меня, когда я торопился по важному заданию. Тогда старик Бенджамин брал с меня обещание непременно выполнить его личное поручение – передать пару слов приятелю-извозчику на другом конце города или купить что-нибудь в лавке.

За работу он вознаграждал меня монеткой – конечно, не бог весть какие деньги, но на круглый леденец или кусочек шербета хватало…

И всякий раз, когда он с высоты своей четвёрки замечал, как я спешу по улице, он останавливался и подвозил меня. И никогда не брал с меня денег.