Прыжок над пропастью

В голову Оливеру пришла мысль: и в смерти можно сохранить достоинство. Люди часто умирают достойно. Гораздо труднее сохранить себя в горе, которое сдирает с тебя все внешние покровы. Горе выбивает почву из-под ног, выбивает из-под тебя стул, на котором ты сидишь, разрушает стены.

Ли славная женщина – красивая, умная, нежная. Она не заслужила того, чтобы в сорок три года стать вдовой. Джон-Джон, Том и Линда – четырнадцати, двенадцати и десяти лет – тоже не заслужили того, чтобы остаться без отца. И весь мир не заслужил того, чтобы потерять Харви Кэбота. Он мог бы еще так много дать людям…

Да и он, Оливер, не заслужил того, чтобы лишиться брата. Он уже потерял сына, и эта утрата была для него невыносима. Аристотель сказал: нет у богов худшей пытки, чем заставить мать пережить своего ребенка. То же самое он вполне мог бы сказать об отце. Или о брате, который переживает брата…

Во время обеденного перерыва, когда они вышли подышать воздухом, сержант уголовного розыска Ансон поведал Оливеру, что увлекается стрельбой из лука. Так он расслабляется: тяжелый лук, для натяжения тетивы которого требуется приложить силу в шестьдесят килограммов, суперсовременные стрелы – чудо техники, по двадцать фунтов за штуку. Странно! Позавчера убили брата; его смерть обусловила импровизированный урок стрельбы из лука: как натягивать тетиву, как накладывать стрелу, как прицеливаться, как стрелять. Детектив с гордостью сообщил: в битвах с французами английские лучники неплохо себя показали. При Азенкуре английские лучники за семь минут застрелили восемь тысяч французов.

Неожиданно сильные руки детектива, способные натянуть тугую тетиву, поднялись вверх и завращались, изображая две шестеренки, которые не пересекаются.

– Доктор Кэбот, вы с братом… ладили в детстве? Не было ли между вами соперничества, как часто случается между братьями и сестрами? – Он протянул Оливеру мятый пакетик с семечками. Оливер вежливо отказался. Ансон взял себе еще одну штуку. Приятно хотя бы то, что доктор Кэбот не осуждает его привычку грызть семечки.

Сейчас все мысли Оливера были заняты Верой. В последний час он чувствовал: что-то не так, Вере плохо, она расстроена. Он ей нужен. Возможно, ему только кажется, но тем насущнее потребность услышать ее голос.

– В детстве для братьев и сестер вполне естественно соперничать, – не сдавался сержант уголовного розыска Ансон. – Возможно, вы сумеете что-нибудь вспомнить…

Вера Рансом – единственный луч света во мраке, единственное существо, ради которого стоит продолжать жить. Оливером овладел страх за нее. Что, если он не сумеет ее вылечить? И неизвестно, на что способен ее подонок-муж. Возможно, гибель Харви – все-таки его рук дело…

Вслух же Оливер довольно раздраженно произнес:

– Что вы делаете? К чему все ваши фрейдовские штучки? Зачем вы постоянно пытаетесь меня подловить? Я любил брата, я не убивал его и не нанимал киллера.

– Доктор Кэбот, я вполне понимаю ваши чувства…

– Неужели? – перебил его Оливер. – Вам доводилось терять брата?

Не ответив на его вопрос, детектив сказал:

– Восемьдесят процентов убийств в нашей стране совершают близкие родственники, члены семьи. Мне необходимо исключить такую возможность.

– Вы ведь уже нашли парня, который застрелил Харви.

– Он пока всего лишь подозреваемый, – поправил его Ансон.

– Чушь собачья! Вы прекрасно знаете, что он убийца.

– Но нам неизвестно, почему он его убил. Действовал ли он по собственной инициативе, или его кто-то нанял, а если нанял, то почему?

– Я уже говорил: вам стоит допросить мужа Веры Рансом.

– Я записал его фамилию. Он будет допрошен в ходе расследования.

– Но вы ведь до сих пор не допросили его! Ради всего святого, прислушайтесь ко мне! Муж Веры Рансом должен стать вашим главным подозреваемым! Но вы, видимо, не воспринимаете мои слова всерьез, и только потому, что Росс Рансом врач и окутан покровом респектабельности.

– При всем моем уважении к вам, доктор Кэбот, позвольте напомнить, что вы тоже врач. – Детектив улыбнулся.

Как ни странно, Оливер улыбнулся в ответ. Пусть этот малый и чокнулся на своих семечках и пристрастии к средневековому оружию, но у него хотя бы есть чувство юмора. Может, им обоим нужно немного отдохнуть.

– Дело расследуют десять опытных детективов. Ваши отношения с миссис Рансом приняты во внимание. Мы также записали ваши показания о том, что вы не считаете ваши с ней отношения адюльтером, хотя ее муж, видимо, думает иначе.

– Он ее бьет, – сказал Оливер.

Ансон записал его слова.

В девять часов детектив сказал:

– Доктор Кэбот, не вижу причин брать с вас официальную подписку о невыезде, но надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к моей просьбе не выезжать за пределы Англии до окончания следствия.

– Хотите сказать, я не смогу присутствовать на похоронах брата?

– Уверен, вы успеете на похороны. Еще несколько дней тело будет находиться у коронера.

– Настаиваю на том, что я должен сопровождать гроб в Соединенные Штаты.

– Понимаю.

– Вы меня не остановите.

Через десять минут Оливер сидел в своем джипе. Детектив попросил его соблюдать осторожность. Если киллер хотел убить именно его, значит угроза его жизни пока сохраняется.

Оливер заверил Ансона, что будет осторожен, но, выезжая со стоянки у полицейского участка, он вовсе не думал о себе. Все его мысли были о Вере. Его мучили дурные предчувствия. В машине он проверил автоответчик на своем мобильном телефоне и голосовую почту. И там и там было несколько сообщений с работы.

От Веры – ничего.






81




Хью Кейвен сидел за письменным столом, зажатым между двумя шкафами с папками, струйным принтером и цветным фотокопиром. Штаб-квартира детективного агентства Кейвена помещалась в довольно тесной комнатке в его собственном доме, небольшом современном особнячке, заваленном игрушками, в тихом районе Айкенхэм на юго-западе Лондона. Стол стоял против окна, из которого открывался вид на задний дворик. Кейвен рассеянно наблюдал за женой и сыном. Сэнди развешивала выстиранные вещи. Трехлетний Шон возился с игрушечной лодкой в крошечном надувном бассейне.

На столе громоздились груды бумаг. Сверху лежал сегодняшний выпуск «Дейли мейл». Под ним было еще несколько газет, и во всех первые полосы были посвящены человеку, чье имя не называлось. Полиция хотела допросить его в связи с субботним двойным убийством на улице Ноттинг-Хилл-Гейт, однако данный субъект вчера погиб, упав с высоты.

У Хью Кейвена в полиции имелся приятель, который только что позвонил ему и сообщил нужные сведения. По мнению полиции, погибший был убийцей Барри Гатта и Харви Кэбота. Узнав от приятеля некоторые подробности, Хью Кейвен пришел к сходному выводу. Однако до сих пор оставался невыясненным мотив преступления; сейчас копы активно взялись за прошлое погибшего и его круг знакомств. Подозревали, что его наняли, однако до сих пор не обнаружили никакой связи между Барри Гаттом и Кэботом. Они ничего и не узнают – по крайней мере, от вдовы Барри.

Барри был профессионалом. Он никогда не сообщал Стеф, где он работает или за кем следит. Кроме того, что Барри был по натуре довольно скрытным, он был еще и совестливым, порядочным человеком. Хью Кейвен отлично понимал, почему погиб его сотрудник и друг. Барри вел слежку за квартирой доктора Оливера Кэбота. Увидел, как убийца застрелил Харви Кэбота, и поспешил на помощь. Бритва Оккама. Простейшее объяснение… Все очень просто.

Снаружи, в садике, сынишка споткнулся о бортик надувного бассейна и шлепнулся ничком на траву. Сквозь открытое окно Хью услышал его рев. Жена тут же перестала развешивать вещи, подбежала к малышу, подняла его и утешила. Хорошая мать, хорошая женщина. Ему повезло. Пять лет назад он сидел в тюрьме и у него ничего не было. Теперь у него есть любимая жена, ребенок, которым он очень гордится, и вполне процветающий бизнес.

А близкий друг погиб.

В его власти снабдить полицию недостающим звеном в цепи. Он должен рассказать. Хью Кейвен совершенно убежден, что за убийством стоит Росс Рансом. Он за всю жизнь ни к кому не испытывал такой неприязни, как к надменному пластическому хирургу.

И все же…

Задаток, полученный им, разошелся весь без остатка. За последние две недели его расходы составили несколько тысяч фунтов. Круглосуточная слежка, в том числе зарплата Барри, плюс стоимость оборудования, установленного в квартире доктора Кэбота. Теперь уж его не вернуть.

Сэнди взяла Шона на руки. Какая она красивая! И Шон – славный малыш. Вы заслуживаете всего самого лучшего, что я могу вам дать… Вопрос: кто даст вам все самое лучшее? Отец, который жертвует принципами ради денег? Или человек, который рискует получить второй срок из-за своих убеждений?

Хью Кейвен ненавидел каждую секунду времени, проведенного им в тюрьме. В первые несколько дней срабатывал фактор новизны, но потом жгучую ненависть вызывало буквально все: вонь, стоявшая в камере, продажные охранники, которые предлагали заключенным наркотики и могли превратить в ад жизнь тех, кто не хотел покупать дурь; невозможность уединения. Но превыше всего он ненавидел сокамерников. В тюрьме не встретишь любимцев фортуны, преуспевших в жизни. Туда попадают неудачники, и приходится круглые сутки проводить в их окружении. Неудачники вроде него, которые напортачили и, вероятно, будут и дальше наступать на одни и те же грабли.

Перед ним маячит именно такая возможность. Если он пойдет в полицию, Росс Рансом неизбежно узнает об этом. Тогда из него не выжать ни пенни, то есть Хью Кейвен теряет около шести кусков. Такую большую сумму он не может себе позволить потерять. С другой стороны, когда Росс Рансом успокоится и все хорошенько обдумает, он, возможно, заплатит ему куда больше тех шести кусков – лишь бы он, Хью Кейвен, не ходил в полицию.





82




Где-то за стенами ее комнаты все утро кричал человек. Утро начиналось с негромких, но ужасных стонов; такое впечатление, будто неизвестного посадили на кол. Стоны сменялись громкими истерическими криками. Они тревожили Веру.

Но еще больше ее тревожил главный вопрос.

Он беспокоил ее уже некоторое время – точно она не могла сказать сколько, потому что часов у нее на руке не было. Их заменили пластмассовым браслетом, на котором было выгравировано ее имя: миссис Вера Рансом.

Насколько Вера понимала, браслет ей выдали специально, желая помочь. Сейчас ей важнее помнить, как ее зовут, чем знать, который час. Все, что здесь делают, нацелено на помощь ей – хотя она понятия не имеет, где находится это «здесь».

Неудобно, что браслет узкий – уже, чем ремешок ее наручных часиков. На запястье видна белая полоска незагорелой кожи, не тронутая палящим солнцем Таиланда. Она спрашивала и сестру, которая приносит лекарства, и сестру, которая меняет белье, нельзя ли поменять браслет на более широкий, чтобы закрыть белую полоску, но обе с сомнением качали головой.

Узкий браслет не был главным вопросом, тревожащим Веру, хотя, размышляя о браслете, можно было хоть чем-то занять себя, хоть ненадолго отвлечься от криков человека, посаженного на кол.

Больше всего ее заботила штука в ее руке. Вера видела такое сто раз; такие штуки показывали во всех телесериалах – там, где действие происходило в больнице. Но у нее самой раньше никогда такого не было.

Вдруг откуда-то из глубин памяти всплыло слово «пуповина». Как будто она снова стала младенцем. Привязана к матери. Высокой, молчаливой, металлической матери – собственно говоря, просто металлической палке с ответвлением, из которой выходила пуповина. К ней крепился пластмассовый крест, приклеенный к ее руке пластырем.

Как же это называется?

С ее памятью творится что-то неладное; ничего не может вспомнить. Время от времени Вера тревожится, но вскоре успокаивается. Она спокойна.

– Вообще-то, мне совершенно на все наплевать, – произносит она вслух. Оказывается, приятно вот так разговаривать; кроме того, говорить вслух полезно: так не разучишься. Ей нужна тренировка.

– Навыки либо используешь, либо теряешь, – произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Человек, посаженный на кол, издал громкий стон; вдруг Вера поняла, что так он выражает свое согласие с ней.

Она огляделась, хотя смотреть было особенно не на что. Все вокруг было давно знакомым, привычным. Голые стены, выкрашенные в белый цвет – приятный оттенок, на него хочется смотреть и смотреть. На такие стены можно проецировать мысли. Как на киноэкран. Вера уже несколько раз видела на стенах свои мысли. Теперь наступила передышка.

Картин в комнате не было; через единственное крошечное окошко под потолком едва проникал солнечный свет. Интересно, какая сейчас погода там, за окном? Может быть, серый денек, а может, погожий. Стекло матовое, не разобрать. Не имеет значения.

Занавесок тоже не было.

Последнее Вера отметила просто так, машинально; на самом деле ей было все равно. Сейчас ей вообще было все равно. Состояние было как много лет назад, когда они с подружками перебрали пива и пошли гулять; словно бы слегка пьяная, но это и хорошо. Трудно сосредоточиться на чем-либо больше чем на несколько секунд, но зачем напрягаться?