Пункт назначения: счастье
Часть 5 из 9 Информация о книге
Это ужасно, и доказательства Питера довольно убедительны. Когда Ирвинг услышал слова Питера, он был озадачен. И я тоже. Ведущий научный защитник антидепрессантов Питер Крамер, приводя аргументы в их пользу, говорит, что научные доказательства о пользе антидепрессантов – ничто. В разговоре с Питером я сказал ему, что если он прав (а я думаю, что он прав), тогда это не аргумент в защиту антидепрессантов. Это дело против них. И значит, по закону, их никогда не следовало выводить на рынок. Когда я начал спрашивать об этом в дружеском тоне, Питер стал довольно раздражительным и сказал, что даже плохие испытания могут дать полезные результаты. Он быстро сменил тему. Учитывая, что он так много ставит на то, что видел своими глазами, я спросил его, что он сказал бы людям, утверждавшим, что «палочка» Джона Хейгарта работала. Ведь они тоже были уверены в том, что видели это собственными глазами. Он сказал: – В таких случаях нужно много экспертов. Я имею в виду, что, окажись препараты чем-то вроде завернутых в ткань костей, скандал бы разразился на несколько порядков серьезней. Вскоре после этого он сказал: – Думаю, что стоит прервать этот разговор. * * * Даже Питер Крамер предупреждал об одном, когда назначал эти препараты. Доказательства положительного эффекта наблюдаются при назначении антидепрессантов на срок от шести до двадцати недель. По поводу более длительного срока он говорил: – Думаю, доказательства менее убедительные. Я не выступаю приверженцем более длительного употребления препаратов. Тут есть важный вопрос: а понимает ли кто-нибудь, какой вред или пользу может нести прием антидепрессантов на протяжении 14 лет?[59] Я думаю, в действительности ответ прост – мы не знаем. Я чувствовал беспокойство, когда он это говорил. Ведь я уже упоминал ему раньше, что принимал препараты так же долго. Возможно почувствовав мое волнение, он добавил: – Хотя, я думаю, нам достаточно повезло. Такие люди, как вы, освободились от зависимости и продолжают жить. * * * Очень немногие ученые сейчас отстаивают мнение о том, что депрессия просто вызывается низким уровнем серотонина. Однако споры о том, работают ли химические антидепрессанты (по какой-то другой причине, которую мы не до конца понимаем), все еще продолжаются. Не существует научного консенсуса. Многие выдающиеся ученые соглашаются с Ирвингом Кёршем; многие – с Питером Крамером. Я не был уверен, чью позицию выбрать, пока Ирвинг не привел меня к последнему доказательству. Я думаю, оно говорит нам о самом важном факте, который необходимо знать о химических антидепрессантах. * * * В конце 1990-х годов группа ученых хотела протестировать новые антидепрессанты (СИОЗС) в ситуации, которая не была ни лабораторным, ни клиническим испытанием. Они хотели посмотреть на то, что происходит в более обыденной ситуации, и организовали что-то под названием «Звездный процесс». Все довольно просто. Обычный пациент идет к врачу и объясняет, что у него депрессия. Врач обговаривает с ним возможные способы лечения. Если они оба согласны, пациент начинает прием антидепрессантов. В этот момент ученые начинают наблюдать за ним. Если антидепрессант не помогает, ему прописывают другой. Если и он не работает, меняют и его. Так продолжают, пока пациент не получит тот, от которого он почувствует себя лучше. Этот механизм работает для большинства из нас. Многие из тех, кому прописывают антидепрессанты, пробуют более одного или увеличивают дозировку до тех пор, пока не добьются ожидаемого эффекта. И такое исследование показало, что препараты работают. Около 67 % пациентов реально почувствовали себя лучше, как и я в первые месяцы. Но потом они обнаружили кое-что еще. В течение года половина пациентов снова переживали полную подавленность. Только один из трех принимающих таблетки длительное время[60] полностью восстанавливался. (Но даже и это преувеличивает эффект, так как мы знаем, что многие из этих людей восстановятся естественным путем, без таблеток.) Это было похоже на мою историю один в один. Сначала я почувствовал себя лучше. Эффект ослабевал, я увеличивал дозу. Затем улучшение снова уходило. Когда я понял, что антидепрессанты больше не помогают мне независимо от дозы и подавленность возвращается обратно, я предположил, что со мной что-то не так. Теперь я читал результаты испытания «Звездный процесс»[61] и понимал: я был нормальным. Мой опыт описан как в учебнике: я далеко не исключение, у меня был типичный опыт приема антидепрессантов. Это доказательство подтверждалось несколько раз[62]. 65–80 % людей использовали антидепрессанты и продолжали испытывать депрессию. * * * Мне кажется, самое важное из всех доказательств малоэффективности антидепрессантов следующее: большинство людей на этих препаратах после первоначального улучшения остаются подавленными и испытывают тревогу. Хочу подчеркнуть, что некоторые авторитетные ученые до сих пор считают, что эти препараты действительно работают. Свою позицию они отстаивают по причине реального химического воздействия на меньшинство людей, которые принимают их. Это возможно. Химические антидепрессанты вполне могут быть частичным решением для небольшого количества депрессивных и тревожных людей. Конечно, я не хочу отнимать что-либо, несущее облегчение другому. Если вы чувствуете, что вам помогает и положительные стороны перевешивают побочные эффекты, вы должны продолжать. Но невозможно перед лицом всех доказательств считать, что этого достаточно для подавляющего большинства депрессивных и тревожных людей. Я больше не мог этого отрицать. Для подавляющего большинства необходимо найти другие причины того, что заставляет нас переживать депрессию. И необходимо найти другой способ решения этой проблемы. Но какими, недоуменно спрашивал я себя, могли бы быть эти причины? Глава 3 Исключение горя утраты Забавно, но, узнав, что депрессия и тревога не вызваны химическим дисбалансом, я снова стал чувствовать себя неуравновешенным. Кто-то однажды сказал мне[63], что объяснение причины страданий является одним из самых могущественных поступков, которые когда-либо можно совершить. Обратное действие имеет такую же силу: я чувствовал, что нахожусь на утлом суденышке, а кто-то убрал на нем все перила. Я начал искать для себя другую историю. Некоторое время спустя, когда в Аризоне я впервые поговорил с женщиной по имени Джоанна Каччиаторе, я увидел первый намек на иное понимание этой проблемы. Он изменил мой путь, по которому я чуть было не пошел. * * * – О, дорогая, – сказал врач Джоанны, – тебе просто нужно немного внимания. У нее были очень болезненные схватки в течение трех недель, и она считала, что ей нужна помощь. Она очень хотела стать правильной матерью и даже не жевала жвачку с аспартамом во время беременности из опасения навредить ребенку. И она продолжала настаивать: – Это очень болезненные схватки, они не кажутся мне нормальными. Но врач упорно стоял на своем: – Все нормально. Потом она наконец отправилась в больницу на роды. – У меня уже было трое детей, и я знала, какая обстановка должна быть в родильном зале, – рассказывала Джоанна. Она довольно быстро почувствовала: что-то там не так. Вокруг был какой-то хаос, и команда медиков заметно паниковала. Схватка длилась минуту, потом через тридцать секунд начиналась другая. Когда она тужилась настолько сильно, насколько могла, ей неожиданно сообщили, что не слышат сердцебиения ребенка. Она попыталась тужиться еще сильнее и почувствовала, как покидает собственное тело и смотрит на себя сверху. – Я помню, как смотрела на себя. У меня дрожали ноги. Просто дрожали. Я никак не могла остановиться. Мои глаза были плотно закрыты, когда она родилась, потому что… я старалась вытолкнуть ее как можно быстрее. Как только малышка появилась, врачи приняли решение, без ведома Джоанны, не пытаться ее реанимировать. Они передали ее Джоанне, потом мужу, и он нежно сказал ей: – У нас прекрасная маленькая девочка. – В тот момент я просто села, – рассказывала мне Джоанна годы спустя. – Я стала для нее матерью в тот же момент. Я протянула руки и сказала: «Дай мне ее». Она была идеальная. Весила 3600. У нее были пухлые щечки. Ручки были с перевязочками на запястьях. И он опустил ее ко мне на руки. Она просто выглядела спящей. Это было странное противопоставление рождения и смерти, которые соединились в одно мгновение. И этому было суждено изменить ход моей жизни. И она продолжила: – Вот что я теперь скажу тебе. У меня было много потерь в моей жизни. До того как мне исполнилось сорок, я потеряла обоих родителей. Я потеряла лучшую подругу. Но я никогда не думала, что потеряю свою дочь. Это то, к чему я себя никогда не смогла бы подготовить. Просто непостижимо. – Через три месяца после смерти дочери Джоанна весила 40 килограммов. Она говорила: – Я не была уверена, что справлюсь. Мне казалось, что я умираю. Каждый день я открывала глаза, если удавалось уснуть, и говорила: «Я не хочу быть здесь. Я не хочу быть здесь. Я не хочу больше так себя чувствовать. Я больше не могу с этим справляться». Вскрытие не дало результатов. У ребенка не было врожденных проблем. Думаю, мое тело пыталось рожать, но шейка матки не раскрывалась. Единственное, о чем я могла думать, так это о том, что мое тело убило ее. Буквально задушило до смерти. Так что у меня были довольно резкие отношения с собственным телом долгое время. Единственный человек, которого я должна была винить, это я сама. И мое тело. От меня требовалось только одно – родить эту здоровую малышку, и она была здоровой. Так что это не было ее проблемой. Это было моей проблемой. Что-то сломалось в моем организме. Я называла его Иудой, потому что чувствовала: он предал ее и, таким образом, меня. * * * Через несколько лет Джоанна[64] получила образование клинического психолога и стала преподавателем по социальной работе в университете штата Аризона. Ее специализацией была травма утраты. Она помогала людям, потерявшим близких при тяжелых обстоятельствах. По мере своей практики Джоанна заметила кое-что необычное. Вскоре после того, как они пережили смерть любимого человека, многим из ее пациентов психиатры диагностировали клиническую депрессию и прописывали очень сильные психотропные препараты. Это становилось нормой. Людям говорили, что они клинически нездоровы и их мозг нуждается в химической терапии. Например, одна из ее пациенток, чей ребенок умер недавно, рассказала своему врачу, что она иногда чувствует, будто он разговаривает с ней. Это не беспокоило женщину, напротив, она испытывала нечто похожее на утешение. И все же ей незамедлительно вывели диагноз «психоз» – и прописали антипсихотические препараты. Джоанна заметила, что, когда ее пациентам ставили такие диагнозы, они начинали сомневаться в своих чувствах и в себе. А это заставляло их еще больше уходить в себя. Столкнувшись с этим несчетное количество раз, Джоанна начала исследовать, как диагностируется депрессия, и публиковать научные статьи по этому поводу. Как в США врачи должны выявлять депрессию, изложено в «Диагностическом и статистическом руководстве» – DSM – IV (Diagnostic and Statistical Manual of mental disorders), которое уже вышло в пяти различных изданиях и написано группой психиатров. Это библия, используемая почти всеми врачами общей практики. Книга очень популярна во всем мире. Чтобы у человека диагностировали депрессию, у него должны проявляться по крайней мере пять из девяти симптомов почти каждый день. Например, подавленное настроение, снижение интереса к удовольствию или чувство бесполезности. Однако, когда врачи впервые начали применять этот контрольный список, они обнаружили нечто нелепое. Оказывается, почти все, кто скорбит, соответствуют клиническим критериям депрессии. Если просто использовать контрольный список, фактически любой, кто перенес утрату близкого, должен быть диагностирован как имеющий явное психическое заболевание. Это заставило многих врачей и психиатров чувствовать себя некомфортно. Так авторы DSM изобрели лазейку, которая стала известна как «исключение горя утраты»[65]. По их словам, можно проявлять симптомы депрессии и не считаться психически больным при одном, и только при одном обстоятельстве: если человек недавно перенес смерть близкого человека. В таком случае человек может проявлять симптомы до года, прежде чем ему поставят диагноз психически больного. Если же подавленность сохраняется после этого срока, человеку диагностируют психическое расстройство. В различных версиях DSM срок изменялся: он сокращался до трех месяцев, одного месяца и в итоге всего до двух недель. – Для меня это самое большое оскорбление, – сказала мне Джоанна. – Это не просто оскорбление горя и отношений с человеком, который умер, это оскорбление любви. Почему мы скорбим? Например, мой сосед через улицу умер, и я толком его не знала. Я могла бы сказать: «Жалко его семью», но я не скорблю. Но когда я люблю человека, я скорблю. Мы скорбим, потому что любили. По ее мнению, утверждение, если горе длится дольше, чем искусственное ограничение по времени, тогда это патология, болезнь, которую нужно лечить медикаментозно, отрицает суть человеческого бытия. У Джоанны была пациентка, дочь которой похитили из парка во время первого семестра в колледже и сожгли заживо. Как можно говорить матери, что у нее психические проблемы со здоровьем, когда она все еще мучается из-за этого много лет спустя? Тем не менее это так, согласно DSM. Джоанна говорит, что боль горя не является иррациональной. – Я даже не хочу оправляться после ее смерти, – говорит она о своей дочери. – Боль, вызванная ее смертью, помогает мне выполнять свою работу с сердцем, полным сострадания. Помогая другим, я проработала вину, стыд и предательство, которые чувствовала, – говорила она мне. – Таким образом, мое служение другим стало моей наградой. Это мой способ просить у нее прощение каждый день. Мне жаль, что я не принесла тебя в этот мир в целости и сохранности, и поэтому я принесу твою любовь.