Путь смертных

– «Устремлений»? Что ты имеешь в виду, бога ради?

Сара подумала о Манн и Ригби, о любви Мины к письменному слову. Она, как никто, разбиралась в литературе и поэзии. Какая жалость, что из этого нельзя было извлечь какой-нибудь толк…

– Ну какая-нибудь профессия… То есть вам разве не хотелось бы, чтобы вашим знаниям и уму нашлось какое-то применение?

– Роль, данная женщине Богом, – быть матерью и женой. Любая профессия будет лишь жалкой заменой этому. И, кроме того, какая же профессия будет подходящей для леди? Гувернантка? Меня трясет при одной лишь мысли об этом.

Повернувшись обратно к зеркалу, Мина поправила выбившуюся из прически прядь.

Сара налила ей чаю, раздумывая о том, как незначительна в представлении Гриндлей роль женщины, как узка. Почему женщина не может стремиться к большему? Почему ей, Саре, это запрещено? Почему Рейвену доставалось все, чего ему хотелось добиться? Девушка была уверена, что они примерно равны по происхождению и уж точно – по уровню интеллекта; и все же у него были все возможности, в которых ей было отказано, а он к тому же не всегда ценил свое привилегированное положение.

Сара наклонилась, чтобы поднять с ковра забытую булавку, случайно задев рукой край нового платья. Интересно, будет ли она сама когда-нибудь носить такую роскошную ткань? Уж конечно, Сара не собиралась оставаться в услужении до конца жизни. Если какой-нибудь человек с достатком предложил бы ей оставить все это, схватилась бы она за эту возможность? Или это всего лишь означало бы поменять одни подневольные обязанности на другие, пусть и связанные с бо́льшим комфортом и меньшими неудобствами?

Возможно ли это вообще – повстречать человека, который примет ее стремление учиться и быть полезной людям? Существует ли вообще подобный мужчина? Если и существует, она еще его не повстречала – тут можно быть уверенной.

Ей вспомнились наставления Линдсей. Может, действительно стоит быть благодарной за то, что у нее уже есть, принять свое положение, данное Богом, и избегать проблем, которые неизбежно у нее появятся, попробуй она что-то изменить?

Она отдала собранные булавки Твиди, которая, бережно завернув новое платье в коричневую бумагу, распрощалась и вышла из комнаты.

Сара решила снова заговорить о Битти, потому что эта тема всегда приводила Мину в хорошее настроение.

– Как удачно, что вы нашли друг друга, верно?

– Да, верно. Я просто содрогаюсь при мысли о том, как капризна бывает судьба.

– Вы оба заслуживаете счастья. Сердце радуется, как подумаешь, что доктор Битти смог оставить позади ту ужасную трагедию…

Гриндлей удивленно посмотрела на горничную.

– Какую трагедию?

Сара на мгновение замерла: стало ясно, что Битти не посвятил Мину в подробности его прошлой помолвки. Она прокляла себя за глупость: ведь доктор Джон мог и не захотеть ей об этом рассказывать. Гораздо интереснее было, с чего он решил посвятить в это Рейвена, но сейчас это не имело значения.

– Ведь он так рано потерял родителей, – вывернулась Сара.

– Да. Его жизнь была нелегкой. Но я уверена, очень скоро она станет гораздо лучше.

Сара вышла из комнаты и спустилась по лестнице, размышляя о том, как Гриндлей выглядела в новом платье. Она излучала радость от того, что ею восхищаются, уважают, выделяют среди других.

Будь любовь лекарством, которое разливают по флаконам и продают в аптеках, – сколько бы это исцелило хворей из тех, что заводятся в гостиных!

Горничная постаралась разубедить себя в своих сомнениях насчет Битти. В конце концов, они во многих отношениях были прекрасной парой. И как знать, он действительно мог по-своему любить Мину – насколько вообще мог полюбить кого-нибудь после потери невесты…

В отличие от Уилла, Сара была готова принять, что на инстинкты не всегда можно положиться. Впрочем, они редко бывали и абсолютно ошибочны.





Глава 37




Девушке, лежавшей на столе перед Рейвеном, можно было дать от силы четырнадцать. Вид у нее был крайне испуганный.

– Линси Клегг. Уже несколько месяцев живет на улице, – сказала ему незадолго до этого Стивенсон. – Отец вышвырнул ее из дома после того, как понял, что она беременна, и меня не удивит, если он сам в ответе за ее положение.

Стивенсон не сообщила, на каком основании она сделала этот вывод. Но она редко высказывала подобные предположения без достаточных оснований, и Уилл успел заметить, что медсестра всегда старалась узнать как можно больше о женщинах, которые пребывали под ее крышей.

Линси была маленького роста, всего около четырех с половиной футов[47], и хрупкого телосложения, которое говорило о том, что она недоедала годами. Скрыть свое положение для нее было, конечно, совершенно невозможно.

– Ягодичное предлежание, – тихо сказал ему Цайглер. – Предвижу трудности с головкой.

Он говорил так, чтобы девушка его не слышала, но Рейвену показалось, что та все равно вряд ли бы что поняла. Она была на грани истерики от боли и нарастающей паники.

– Телосложение неподходящее. Очень узкий таз. Сама совсем еще ребенок.

– Эфир? – предложил Рейвен, не успев даже подумать.

Цайглер только кивнул.

Как и всегда, контраст был просто поразительным. Измученная болью девушка заснула буквально за несколько минут и продолжала оставаться в бесчувственном состоянии, пока хирург в силу необходимости выполнял довольно болезненные для нее маневры. Но, несмотря на все это, у Уилла никак не шла из головы Грейсби. Он так и не понял, что же пошло не так, что вызвало нетипичную реакцию и почему эта реакция привела к фатальному исходу, хотя, казалось, женщина уже начала приходить в себя. Но опять же неосведомленность и была причиной, по которой ему не следовало применять эфир без наблюдения.


Цайглер извлек ребенка на свет – это была девочка – и передал сестре, а тем временем занялся плацентой. Рейвен лишь надеялся, что хотя бы это дитя успеет по-настоящему повзрослеть, прежде чем самой стать матерью. Роженица начала приходить в себя после забытья, ставшего последним сном перед пробуждением в новом мире.

Спеленав младенца, сестра протянула его матери, но, казалось, это только напугало ее.

В этот момент их прервали: Стивенсон спешила к ним по коридору и звала на бегу:

– Доктор Цайглер! Вы срочно нужны в приемной. И вы тоже, мистер Рейвен.

В прихожей Милтон-Хауса, у самых дверей, лежала, корчась на койке, молодая женщина. Рядом стоял здоровенный детина и нервно мял в руках шляпу.

– Это он ее принес, – сообщила им миссис Стивенсон.

– Хотели доктора вызвать, – сказал детина. – Но я предложил отнести ее сюда, потому что это быстрее. Мы были прямо на другой стороне улицы.

– Кто она такая? – спросил Цайглер.

– Ее зовут Китти. Это все, что я знаю.

От мужчины исходил запах кирпичной пыли, и у него были загрубевшие от работы руки.

– А вы кто такой?

Тот помолчал, явно взвешивая, стоит ли называть свое имя.

– Митчелл, сэр. Дональд Митчелл.

Хирург осмотрел женщину, насколько это было возможно. Она потела, извивалась от боли и, казалось, ничего не соображала. Он задал ей пару вопросов, но она явно не владела собой. Цайглер опять повернулся к человеку, который ее принес.

– Что вы можете нам рассказать? Что вы видели? Что вы о ней знаете?

Тот опять замялся с ответом. И Уилл подумал, что, кажется, знает почему.

– Вы были с ней, сэр? – спросил он с ударением, чтобы у собеседника не осталось сомнений в том, что́ он имеет в виду.

Детина поглядел на Рейвена с таким удивлением, что стало ясно: он угадал.

– Я был с другой, – признал он. – Напротив. Мы услышали, как она вскрикнула, будто на нее напал сам дьявол. Я вышиб дверь, потому что думал, что ее избивают, но тут мы увидели, что ей плохо, и, как я уже сказал, я вызвался отнести ее сюда.

Уиллу немедленно вспомнилось собственное поведение в сходной ситуации: как он потихоньку ускользнул прочь, боясь, что его увидят. Ему хотелось думать, что все было бы иначе, застань он Иви еще живой, но сомнений не было: Митчел был гораздо более сильным человеком, чем он сам, – во многих отношениях.

Они откатили койку с Китти в палату, где было побольше света, хотя в этот час разницы уже практически не было. Она на короткое время потеряла сознание, что позволило Цайглеру осмотреть ее.

– Она беременна. И срок такой, что ребенок должен уже начать шевелиться.

Спокойствие долго не продлилось. Стоило женщине открыть глаза, как ее тело выгнулось дугой, а потом скорчилось, будто дьявол не просто напал на нее, а был уже внутри. Рейвен смотрел, как ее скручивают судороги, и вдруг сообразил: он видит то, что происходило с Иви перед тем, как он ее нашел.

– Вы приняли пилюлю? Капли? – спросил он пациентку. – Вы хотели избавиться от бремени?

Ее взгляд сосредоточился на нем достаточно долго, и стало понятно: она слышала его вопрос. Но в ответ не проронила ни слова.

– Будь это так, она бы вам не сказала, – это произнесла Стивенсон. – Побоялась бы.

– Мы только хотим помочь вам, Китти, – настаивал Уилл. – Прошу вас, если вы что-то приняли, скажите нам.

Но тут конвульсии усилились, будто слова Рейвена рассердили завладевшего ею демона. Она застыла, выгнув спину, с откинутой назад головой.

Цайглер попытался дать ей лауданума, но у нее свело челюсть, и разжать зубы было невозможно. Конвульсии все продолжались, и все понимали, что сделать ничего нельзя.

– Мы бессильны, – тихо сказал хирург. – Идите, Рейвен. Возвращайтесь домой и отдохните, потому что завтра все начнется заново.

– Я лучше останусь, – ответил Рейвен. – Если никто не может больше ничего для нее сделать – это, по крайней мере, в моих силах.

Цайглер посмотрел на него с любопытством, потом кивнул.

Уилл провел у койки следующие несколько часов, наблюдая беспощадную пытку; тело извивалось так, будто женщина пыталась сбежать от себя самой. Казалось, она еле осознает его присутствие, но он не мог позволить ей терпеть эти муки одной, как терпела их Иви.

Даже ее уход нельзя было назвать спокойным: нет, это был последний неистовый рывок.

Рейвен неподвижно сидел рядом, боясь, что агония возобновится. Потом пощупал пульс. Его не было.

– Отошла? – спросил Цайглер, появляясь в дверях.

Уилл настоял, чтобы тот пошел отдохнуть, но было ясно, что далеко он не ушел.