Ранняя пташка

С таким же успехом она могла доказывать существование единорогов или ловить в капканы фей.

– Это очень непростая задача, вы не согласны? – спросил я.

– Граничит с невозможным.

– Потому что на самом деле они не существуют?

– О, они существуют, это точно, – трудно собирать доказательства. Но я поспорила с одним местным Поручителем, что они существуют, а Джим Трикл [65] любит поспорить.

– И на что вы поспорили? – спросил я, ожидая услышать что-нибудь вроде дюжины Вопросов или тому подобное.

– На пятьдесят «кусков».

– На пятьдесят «кусков»? – Мне потребуется двадцать лет, чтобы скопить такие деньги. – Почему так много?

– Долгая история. Как вам нравится вот это?

Открыв сумочку, девушка достала маленькую коробочку, затем, открыв ее с величайшей осторожностью, показала крошечную шляпу, меньше пяти сантиметров в поперечнике.

– Вы видите перед собой, – сказала она, – головной убор домового, одного из зимних карликов.

Я изучил шляпу. Сшита она, бесспорно, была хорошо, однако материал был похож не столько на кожу, сколько… на пластик.

– По-моему, это шляпа куклы Барби, – заметил я, – из коллекции нарядов Дикого Запада.

– Да, я тоже так думаю, – вздохнув, согласилась девушка. – Внутри стоит клеймо изготовителя. Взгляните.

Показав мне клеймо, она положила шляпу в коробочку и убрала коробочку в сумку.

– Крайне важно собирать доказательства, – продолжала она, – даже если они свидетельствуют об обратном. Так делается наука. Ошибаться и двигаться дальше. Если мне часто указывают на мои ошибки, значит, я движусь в правильном направлении, разве не так?

– Тут я не стану спорить, – сказал я, – но ведь Зимний люд – это лишь сказки, правда? Чтобы пугать детей, добиваясь от них послушания, и уговаривать неспящих заснуть.

– У меня более широкий подход к традиционным понятиям «существование» и даже «доказательство», – сказала девушка, – но в здешних краях мне повезет скорее, чем где бы то ни было еще: Грымза, Термозавр и Штучка привязаны к Центральному Уэльсу, а из них самая новая – это Грымза, впервые она была замечена всего двадцать лет назад, под Райдером.

– Икабод и резервуар с холодной водой?

– То самое.

Я передал девушке слова Моуди о том, что эта местность считается колыбелью легенды.

– И на то есть все основания, – подтвердила та. – Я полагаю, Грымза должна вернуться – чтобы подкрепиться стыдом недостойных.

– Я так понимаю, здесь ей будет чем поживиться?

Девушка закатила глаза.

– В Двенадцатом богатый выбор ее, конечно, избалует. Мое мнение – если Грымза вздумает наведаться к нам, в первую очередь ее привлекут Поручители, и в особенности Поручитель Джим Трикл, Консул по совместительству, но по меркам Бремени вины он, пожалуй, даже рядом не стоит с некоторыми из наших чудиков. У нас есть Джонси, потерявшая шестьдесят солдат, бывших у нее в подчинении, есть Токката, половину времени сама не своя, есть Фоддер, который определенно что-то скрывает, и среди местных привратников огромные потери, вероятно, вследствие скуки или некомпетентности. И все-таки я ставлю на главную мерзость Двенадцатого, заместителя главы службы безопасности «Гибер-теха» Хука. Да, кстати, меня зовут Лора Строугер.

– Чарли Уортинг, – представился я.

Вместо Зимнего объятия мы пожали друг другу руки; обниматься с несовершеннолетними не принято, если только это не близкий родственник.

– Что ж, – сказал я, – удачи тебе в охоте на Грымзу.

Поблагодарив меня, Лора вернулась к занятиям, а я прошел в кафе «Миссис Несбит», довольно просторный зал, оформленный по-деревенски просто: дубовые балки под потолком, обшитые досками стены, древние медные сковороды и два больших окна, выходящих на площадь. В уютной нише у потрескивающего в камине огня устроилась сонная потенциальная клиентка, обсуждающая живопись импрессионистов – обычная предтеча сознательного погружения в сон. Далее она перейдет к литературе, поэзии, лютне и, если ничего не поможет, к более утонченным методам. В них мало кто нуждался. Учитывая традиционно высокий уровень навыков засыпания, большинство клиентов забывались бесчувствием где-то между Диланом Томасом и Лонгфелло, и лишь немногим удавалось продержаться до У. Х. Одена [66]. Лютни же редко приходилось даже просто извлекать из футляров.

У сонной был отсутствующий, измученный вид зимсонника – человека, который уже много лет не проваливался в плодотворную пропасть сна. Она почему-то показалась мне знакомой; ей было под шестьдесят, что было необычно, поскольку завзятые Зимовщики редко живут дольше сорока. Чувствуя себя глупо, я приветственно помахал рукой, и женщина абсолютно равнодушно ответила мне тем же.

Остальные находящиеся в зимней гостиной, человек десять, были зимсонниками. Они развалились в креслах, излучая чувство бесстрастной апатии. Двое играли в шахматы, используя облегченные фигуры, кто-то читал, но большинство просто дремали, приоткрыв глаза и рты с вытекающими на подбородки струйками слюны. При моем появлении они лениво повели глазами в мою сторону, затем так же лениво вернули их назад и продолжили заниматься тем, чем занимались, то есть по большому счету ничем.

– Добро пожаловать в «Миссис Несбит», – сказал ближайший ко мне зимсонник.

Он был в длинном пальто из дерюги и сандалиях на босую ногу, а в бороду были вплетены засушенные Весенние цветы. На добром благочестивом лице с очками в зеленой оправе бессонные Зимы и непогода оставили бесчисленные морщины, переходящие в складки.

– Привет, – ответил я, нарушая главное правило общения с неспящими: не надо с ними заговаривать.

Зимсонник представился Шаманом Бобом.

– Младший консул Чарли Уортинг, – сказал я.

– Проездом?

– Да; я здесь, чтобы встретиться с Моуди.


– От лишайника больше здравого смысла. Что у тебя с головой?

В отличие от разговора с Достопочтимой Гуднайт, когда мне нужно было оставаться учтивым, сейчас я мог оттянуться по полной.

– Это последняя стадия невыносимо болезненного неизлечимого недуга, поражающего половые органы. К счастью, он передается только через кожу. О, простите, я должен был предупредить об этом до того, как пожал вам руку. Какое упущение – примите мои извинения!

Шаман Боб улыбнулся.

– Поделом мне, – сказал он. – Я это заслужил.

– Да, согласен.

Встав, Шаман Боб шагнул вперед и заключил меня в Зимние объятия. В последний раз шаман обнимал меня лет десять назад, и с тех пор мало что изменилось. От Боба пахло сухой дерюгой, плесенью и вяленым мясом. И еще он был костлявый. По-настоящему костлявый. Словно мешок с топорищами. Мы стояли так долго, что я подумал, уж не заснул ли Боб, но тут наконец он меня отпустил.

– Хочешь кофе? – спросил он. – У нас «Несбит» бюджетного помола. Он отвратительно невкусный, но мы уже привыкли. Если смешать его с водой, получится очень эластичный клей для приклеивания плитки.

– Вы очень любезны, благодарю вас.

– Кофеварка вон там, и раз уж ты туда пойдешь, приготовь и мне. Еще кому-нибудь надо?

Весь зал откликнулся слабым согласием. Для зимсонников энтузиазм был ругательным словом. Пройдя к стойке, я приготовил большой кофейник кофе и поставил его на стол посредине. Зимсонники предприняли бессильные неэффективные попытки обслужить себя, и мне пришлось обнести их кружками. Все неспящие такие. Вечно заставляют работать других.

– Это за счет заведения, – сказал Шаман Боб, когда я протянул ему кружку с кофе и взял себе другую.

Кофе имел вкус дегтярного мыла, смешанного с сажей и ржавчиной.

– Уортинг, ты последователь «Книги Морфея»? – спросил Боб.

– Буду честным, – сказал я. – Я ничего не имею против верующих, но мне кажется, что это опасная ерунда.

– Неверующий – не что иное, как возможность, – с неестественным уровнем оптимизма сказал Боб, – а того, кто окружен изобилием возможностей, можно считать богатым. Что привело тебя в Двенадцатый сектор, Младший? Ты здесь ради… сновидений?

И тут до меня дошло, кто это такие. Эти люди были полной противоположностью тем из нас, кто применял «морфенокс». Используя запрещенные усилители снов, которые можно достать только на «черном рынке», они избегали безликого мрака зимней спячки под воздействием «морфенокса» и неслись по Зиме на гребне фармакологически порожденной волны подсознательного бегства от действительности, высасывающего жизненную энергию. И, учитывая правила, предписывающие предоставлять Зимнее прибежище всем, кто его попросит, на законных основаниях бесплатно получали еду и кров.

По сути дела паразиты – худшая разновидность.

– О, – сказал я, особо не стараясь скрыть свои чувства, – так вы сновидцы.

– Верно, – слабо усмехнулся Шаман Боб, – но ты не думай, что мы страдаем от своего образа жизни – мы здесь по своей воле. И поверь, – добавил он, понизив голос, – это то самое место, чтобы раздобыть «сно-вид». Стопроцентно чистый, неразбавленный. У нас связи с «Гибер-техом», мы меняем его на кексы к чаю, килограмм за грамм.

«Сно-видом» назывался усилитель, препарат, стимулирующий сновидения. Молва утверждала, что это классное средство, хотя в действительности все это был полнейший бред.

– Младший, а ты видишь сны? – спросил Шаман Боб.

Он догадывался, что я сижу на «морфеноксе». Сны я не видел. По крайней мере, ничего серьезного. Так, всякий бессвязный мусор во время ночной дремоты.

– Я не видел снов с тех самых пор, как мой возраст еще выражался однозначными числами, – сказал я. – И меня это устраивает.

– Если ты не видел сны, значит, ты по-настоящему не спал. Сны – это то место, где человек может быть самим собой: делать что угодно, быть кем угодно. Сознание освобождается – а «морфенокс» приглушает сознание и подавляет воображение.

– Поверю тебе на слово.

– Ты должен прокатиться на «поезде грез», – с улыбкой продолжал Шаман Боб, – принять дозу усилителя и увидеть собственными глазами, чего ты себя лишил. Конечно, это лишь жалкий бедный родственник «морфенокса», но одного не может быть без другого. День и ночь, друг мой, надежда и отчаяние, Элдон и Маннинг [67], свет и мрак. Мы оборотная сторона крепкого сна, засохшие ночные выделения, которые человек счищает с простыни и смахивает под кровать.

– Кажется, я не совсем понимаю, – сказал я, своим тоном выражая сомнение в том, что существует что-либо, заслуживающее понимания.

– Ты знаешь историю вашего Дона Гектора? – спросил Боб, выказав то, что среди ему подобных могло сойти за воодушевление. – Чем добрый доктор занимался на протяжении двадцати лет до того, как представил благодарным массам «морфенокс»?

Если задуматься, я этого не знал. Официальная версия гласила, что Дон Гектор потратил два десятка лет, совершенствуя препарат; я не слышал, как именно он это делал.

– «Морфенокс» – это чистое везение, – сказал Шаман Боб, не дождавшись от меня ответа. – Он был открыт совершенно случайно.

Я собирался попросить его объяснить подробнее, но тут появился Моуди. К сожалению, не так, как я рассчитывал и ожидал. Нас прервал крик, и, выглянув в витрину кафе, я увидел бегущего по улице голого Моуди, с вставшим дыбом от холода жестким зимним подшерстком. Размахивая топором, он во весь голос вопил: «Синий «Бьюик»!» Не останавливаясь ни на мгновение, Моуди что есть силы обрушил топор на витрину «Миссис Несбит» – бессмысленный поступок, поскольку закаленное стекло было сертифицировано противостоять шквальным зарядам дождя, мусору, гонимому ураганом, и обезумевшему мамонту. Топор оставил на поверхности царапину, но и только.

– Не лучшая реклама сновидений, – заметил Шаман Боб. – Моуди вот уже несколько дней в полной отключке от реальности.

– Надеюсь, миссис Несбит, Грымза отложит личинки у тебя в мозгу! – крикнул Моуди, снова замахиваясь топором. – И тебя погребут живьем!

В этот момент из-за угла неспешной походкой появился человек. Это был агент Хук, высокий, худой, с лицом словно из выдубленной кожи. В руках он держал «Кувалду», но не старую, какая была у Лопеса в «Джоне Эдварде Джонсе», а современную Модель VII, вдвое более мощную, изготавливаемую в матово-черной и хромированной модификациях.

– Служба безопасности «Гибер-теха», – объявил Хук, остановившись шагах в тридцати от обескураженного железнодорожника. – Брось топор, или я тебя завалю!

Моуди повернулся к нему. По его виду совершенно не чувствовалось, что он в полном сознании и способен выполнять простейшие приказания.