Равная солнцу

— Тебе следует пойти, — приказала Пери.

— Чашм, — отвечал я.

Так как даже царского рода женщина не смеет показаться на собрании мужчин, я буду глазами и ушами Пери. Масуду Али я велел ждать, пока я не провожу Пери домой. Когда мы подходили к ее воротам, она уже обдумывала другие планы:

— Как только ты вернешься со встречи, мы должны будем обсудить подробности погребальной церемонии моего…

Захлопнутая мною тяжелая дверь словно отсекла ее голос. Пери остановилась, ее плечи опасно обмякли. Один страшный миг я ждал, что она может рухнуть на землю.

— Царевна! — тихо позвал я, метнувшись к ней. — Я лучше других знаю, какие океаны печали захлестывают ваше сердце…

Ее глаза увлажнились. К моему изумлению, она вцепилась в мои плечи и приникла ко мне, словно ребенок, и голова ее была у моей груди. Рыдания сотрясли ее тело, и горячие слезы пропитали отвороты моей одежды. Я старался стоять прямо, словно знаменитый кипарис в Абаркухе, видевший тридцать веков людского горя.

Когда рыдания унялись, Пери попросила у меня платок. Глаза ее покраснели, она шмыгала носом. Я протянул ей полотняный платок, свисавший с моего кушака, и смотрел, как она вытирает глаза и лицо.

— У меня сердце разрывается, когда я думаю о смерти отца, — сказала она.

— Понимаю. Я проливал такие же горькие слезы.

— Знаю, что такие же. Спасибо, что позволил мне опереться о тебя… — и тут она заметила мой намокший халат, — и промочить тебя.

Мы были одни, и я решил рискнуть:

— Для меня честь быть вашим человеком-платком. Не опасайтесь, я словно омыт бриллиантовой рекой.

Пери сумела улыбнуться, потом не удержала короткого печального смешка, а затем принялась опять вытирать нос. Платок она сунула мне:

— Вот, он тебе нужен даже больше.





ГЛАВА 2

ОЗВЕРЕНИЕ




Заблуждения Джемшида открыли по всей стране врата алчности, разброду и отчаянию даже там, где прежде такого не было.

В крошечном уголке его державы жил вождь по имени Мирдаз, который был так благочестив, что каждый день вставал еще до рассвета помолиться в своем крохотном садике. Он владел тысячами овец и коз и делил между всеми их молоко, сыр и мясо так, что в его царстве никто никогда не голодал. Слабостью его было лишь то, что он слишком потворствовал своему единственному сыну Зоххаку. Однажды Зоххаку явился дьявол, который выразил удивление, что Зоххак столь терпеливо дожидается отцовского трона. Так как его уже провозгласили наследником, нет ничего плохого в том, чтоб слегка поторопить события. Чего это старику заниматься тем, чем должен распоряжаться такой юный и бодрый, как он?

Той же ночью дьявол вырыл глубокую яму на тропе, которой Мирдаз каждое утро шел к храму огня, чтобы произнести молитвы, и прикрыл ее листьями и ветвями. На рассвете, когда Мирдаз шел через сад, он упал в яму и сломал позвоночник. Бедняга стонал и звал, но никто его не слышал, и наконец в ужасных мучениях он скончался. Так справедливость была попрана несправедливостью, и началось время ужаса.



Мы с Масудом Али покинули женские покои, находившиеся глубоко за стенами дворца, через тяжкую окованную дверь посредине высокой стены. Поздоровались с Зэв-агой, старым евнухом, сторожившим выход наружу, в бируни.

— Совсем недалеко до отставки? — спросил я.

— Всего несколько месяцев, если Божьей волей переживу нынешнюю смуту!

Они с Баламани часто вспоминали бурный океан и свежую рыбу их детских лет на Малабарском берегу Хиндустана, до того как их оскопили и продали в рабство. Теперь они жаждали вернуться туда свободными людьми.

Через извилистые коридоры, полные вооруженных стражников, мы с Масудом Али долго добирались до широкого двора возле ворот Али-Капу. Перейдя двор, мы миновали вторые ворота, тоже охранявшиеся, ибо они вели в казну, книгохранилище, лечебницу, зельеварню и холодный подвал для мертвых. Лицо Масуда Али так сжалось, что мне пришлось ободрить мальчика. Я спросил, в какие игры он любит играть с другими посыльными, но он только повел плечами. Он был худ и мал, и я подозревал, что его поколачивают даже мальчишки помладше.

— Как насчет нардов?

— Я не умею.

— Я тебя научу. Это игра царей.

Его улыбка была такой быстрой, словно он еще не успел к ней привыкнуть.

Сразу за перекрестком двух главных улиц, пересекавших дворцовые земли, мы свернули к Залу сорока колонн, главному месту важнейших встреч. Это было одно из моих любимых зданий, потому что высокий дверной проем оставался открытым в теплые месяцы и можно было разглядывать плодовые деревья и цветники. Придворный поэт однажды написал больше сотни строк об изысканности дынь, растущих у шахского дворца, и был прав.

Многоарочный свод зала был окрашен бледно-оранжевым, бирюзовым и зеленым и расписан орнаментом из золотых цветов, словно халат тончайшего шелка. Толстые ковры и плюшевые подушки скрывали пол.

Масуд Али встал у дальней стены с другими посыльными; я сел среди дворцовых евнухов рядом с Баламани. Мы хмуро взглянули друг на друга: новостей не было ни у кого. Обычно тихий, торжественный зал сегодня гудел разговорами — все гадали, кто будет следующим правителем. Люди из племен остаджлу и мосвеллу устроились рядом с возвышением, где всегда восседал шах, — это было их почестью, признанием заслуг воинов, поднявших Сафавидов на трон. Несколько грузинских и черкесских вождей, породнившихся с царствующей семьей, тоже добивались почетных мест. Все эти пришельцы начинали соперничество за власть с куда более именитыми племенами и куда более могущественными людьми, чей калам ставил подпись под счетами и выводил царские письма, приказы и хроники. Мой отец был одним из них, и на миг я вообразил, как мы с ним сидим в самом начале зала и на нас одеяния темного шелка в знак скорби по шаху…

Салим-хан, распорядитель дворцового ритуала, вошел в зал. Он обладал голосом, способным укрощать толпы. Когда он возгласил: «Тишина и спокойствие!» — замолчала даже знать. Верховный мулла Казвина, в черной чалме и черных скорбных одеждах, медленно вышел, встал перед собранием и начал заупокойную молитву. Все головы склонились, будто не выдерживая тяжести непредставимого будущего.


После молитвы Салим-хаи объявил, что к нам хочет обратиться представитель династии Сафави. Коричневый бархатный занавес в глубине возвышения сдвинулся, Хайдар-мирза шагнул вперед и остановился на месте шаха. Худощавый юнец, он время от времени часто мигал левым глазом. Черный зауженный халат делал его еще меньше.

— Приветствую всех достойных, на кого опирается двор Сафавидов, — начал он гнусавым голосом, слишком слабым, чтоб его можно было расслышать. — Я благодарю вас за то, что вы пришли к нам в этот ужасный день. Вместе мы оплачем кончину моего отца, оси вселенной, прежде чем должны будем уделить внимание грядущему. Призываю вас, о великие, помочь мне исполнить желание моего отца о будущем.

Ни единая складка на кушаках знати не шелохнулась от дыхания — они ждали, что он скажет, но Хайдар замялся.

— Прошу на секунду вашего снисхождения, — наконец промямлил он и скрылся за занавесом.

Мы расслышали тихое бормотание женщины.

— Похоже, там его матушка, — шепнул я Баламани.

— Если он на собрании не может без ее помощи, как он будет править? — проворчал Баламани.

Зал загудел, но снова прогремел голос Салим-хана, и все умолкли.

Хайдар выскочил из-за занавеса слишком быстро, едва не упав, будто его толкнули в спину. Рука сжимала великий золотой меч династии Сафави, прекрасно выкованное оружие, украшенное изумрудами и рубинами. Пояс на его талии сверкал красными и зелеными лучами, когда Хайдар поворачивался.

— Итак, я провозглашаю себя вашим новым шахом и требую вашей верности до самой вашей смерти! — закричал Хайдар. — Кто будет служить мне, будет вознагражден; кто будет противиться мне, ответит за это. — Он попытался воздеть меч над головой, но клинок был для него слишком тяжел, и рука остановилась на полпути.

Зал будто взорвался. Сидевшие вскочили — некоторые вопили от неожиданности, а другие кричали, поддерживая царевича.

— Уймите свой шум! — громыхнул Салим-хан, и постепенно зал стих.

Дядю Хайдара по матери, Хакабери-хана, просили признать племянника; он встал, чтоб помочь ему:

— По какому праву ты заявляешь это?

Хайдар передал тяжелый меч Салим-хану. Из-за пазухи он достал свиток и поднял его, чтоб все могли видеть.

— По воле моего отца, — сказал он.

Глухой, но мощный ропот недоверия пронесся по залу.

Развернув документ, Хайдар прочел его вслух. В бумаге он именовался единственным законным наследником шаха Тахмасба и всех призывали явить ему верность как избранному его отцом.

— Я знаю руку шаха лучше своей собственной, — возразил мирза Шокролло, хранитель казны, чья длинная седая борода тряслась, когда он говорил. — Дайте мне взглянуть на свиток.

— Вот он! — отвечал Хайдар, взмахивая бумагой, но не выпуская ее из рук, так что Шокролло пришлось подойти к возвышению.

Через несколько минут он изумленно сказал:

— Готов поклясться — это написано шахом.

Дядя Пери, Шамхал-черкес, поднялся, чтоб высказаться:

— Всем известно, что во дворце есть женщина, чей почерк похож на шахский. — Его указательный палец устремился вверх для значительности. — Как можно быть уверенными, что это не ее рука?

— Пусть вы сомневаетесь в почерке, но печать моего отца знают все, — отвечал Хайдар, указывая на завещание. — Уж ты, конечно, не станешь отрицать, что это она?

— Любую печать можно подделать, — не уступал Шамхал.

— А эта подлинная, клянусь, — уверял Хайдар.

— В таком случае пусть принесут печать шаха для сравнения, — настаивал Шамхал.

Мне случалось видеть, как шах использовал печать для самых важных писем; он носил ее на цепочке вокруг шеи. Мирза Салман Джабири, глава всех дворцовых служб, включая и резчиков печатей, был отправлен казначеем в погребальные покои сделать оттиск шахской печати на чистом листе.

Тем временем Салим-хан приказал подавать угощение. Целая армия слуг вбежала с подносами горячего кардамонового чая, а другие несли блюда орехов, фиников и цукатов. Среди всей этой суматохи главный евнух Султанам, гигант с шеей борца, выскользнул из зала.

— И что ты думаешь? — спросил я Баламани.

— Думаю, Хайдар лжет. Если бы шах решил выбрать его, почему не провозгласил о выборе при жизни?

— Но тогда Хайдару пришлось бы опасаться покушения.

Баламани фыркнул:

— А сейчас ему опасаться нечего? Он точно ягненок, которого вот-вот прирежут.

Пока мы пили чай, мирза Салман вернулся в комнату с влажным оттиском печати на чистом листе. Он передал бумагу Салим-хану, который развернул ее.

— Я уверен, что это та же печать, что и на завещании, — объявил он и передал ее по кругу, чтобы все могли взглянуть.

Знать рассматривала оттиск, а тем временем евнух Султанам вернулся, чуть запыхавшись, и прошептал что-то на ухо ее брату Амир-хану-мовселлу. Глаза его расширились, и, прежде чем евнух договорил, он встал.