Решение офицера

– И награжденный золотой шпагой! Муж… – графиня смутилась, – ну, кхм, да, в общем, он говорил, что если бы не Серж…

– О как, просто Серж! – ехидно уточнил граф.

– Да, просто Серж, – твердо продолжила графиня, – мы с ним не на балу познакомились! Так вот, если бы не лейтенант де Савьер, не устояла бы крепость! И потом он показал умение бить только там и тогда, когда нужно, не разнося окружающих. Между прочим, показал, спасая мою жизнь!

Семейное совещание длилось еще долго, обсуждалось много вопросов, принимались важные решения, но главным, во многом определившим судьбу города, оказалось одно – владетельный граф Амьенский обратится к военному министру и к главе Совета магов об откомандировании в его распоряжение и на его содержание выпускника Магической академии лейтенанта де Савьера. Разумеется, бюрократическая машина будет работать со скрипом, рассматривая вопрос, но, слава богу, граф знал, как ее смазать, и имел на это средства.

А де Бомону только по дороге из Амьена пришла в голову простая мысль – с чего бы отцу твердо знать, где в данный момент находится какой-то полицейский сержант, о самом существовании которого он и знать не мог, как не знал булочников, конюхов и кузнецов своего города. Вот только получить ответ можно лишь у владетельного графа, увидеть которого теперь удастся не скоро – служба, однако.





Глава IX




Что бесит мастера? Неспособность достичь величия, преодолеть слабость или превозмочь преграды? Фигушки! Больше всего бесит неспособность сделать мелочь, но мелочь крайне необходимую. И рвет волосы художник, не понимая, куда именно и какой мазок надо нанести на почти готовую картину. Хватается за голову поэт, не зная, какое подобрать слово, чтобы вроде бы неплохое стихотворение превратилось в шедевр.

И именно это бессилие последнего штриха испытывал барон де Спирак. Он хорошо делал свое дело – обеспечивал связь, плотно работал с агентурой, сам подобрал и почти уже завербовал пару интересных кандидатов – все было хорошо. Почти. Не получалось одно – понять, чем занимается разведка амьенского полка. И по этому поводу шеф выражал неудовольствие, шеф делал замечания, шеф орал, как портовый грузчик! Далась же ему эта рота!

Самое обидное – вот же решение, рядом ходит, гуляет с «Донной», пытается поцеловать, прижать потеснее, ну да дело молодое. Однако превратить этого юношу в источник информации пока не получилось. Потому и злится барон. Но и руки не опускает – не впервой, в его деле главное – не спешить, хотя и очень хочется.

«Донна» уже предлагала парню на продажу всякие безделушки, якобы полученные от богатого дядюшки. И этот пылко влюбленный охотно их брал, сбывал где-то. Деньги, надо отдать должное, девушке возвращал, но и себе обеспечивал прибыток. Небольшой, разумеется, кто даст просто так наживаться, но все-таки. И ведь понравилось ему! Стал вначале просить, потом и требовать больше. Что же, если клиент хочет денег сильнее, чем красивую женщину, значит дозрел. Пора вступать в игру барону.

Первая встреча была назначена в таверне «У плахи». Только не в зале, где проходили собрания Организации – был там кабинет поменьше, для приватных разговоров уважаемых людей. Добрый и наивный барон, имевший доступ к дешевому золоту, но не имевший надежных людей для его продажи, буквально сиял от счастья, что наконец-то судьба свела его с ловким и честным человеком, которому безо всякого сомнения можно доверить несколько золотых украшений для продажи.

Только, разумеется, доверие – доверием, но давайте, господин солдат, расписочку оформим… Что вы, что вы, никакого золота, просто заем. Вы эти безделушки продавайте за сколько хотите, но пятьдесят-то экю мне верните. Нет-нет, не сейчас, я же понимаю… скажем, через неделю – успеете? Вот и прекрасно, через две недели вы мне деньги, я вам расписку, и сразу новую партию. Что, в следующий раз хотите больше? А насколько? На двести?! Прекрасно, господин солдат, я вижу в вас талант делового человека! Значит, до встречи через две недели!

Через две недели Энрико честно принес пятьдесят экю, получил товара на двести, также под расписку о займе, но к следующему разу заказал уже на пятьсот. Дело процветало! Да и как ему было не процветать, если всего-то и надо – отнести товар в ювелирную лавку и сдать с прибылью, посмеиваясь над наивностью аристократов. О том, что обратиться именно к этому ювелиру посоветовала прелестная Лили, простому служаке думать не полагалось, не его это дело – мозгами шевелить. Тем более не полагалось знать, что тот ювелир уже на следующий день докладывал барону, сколько и за что он заплатил бравому, но недалекому солдату.

На третьей встрече все было почти так же – де Спирак получил деньги, вернул расписку, сказал, что товар на пятьсот экю готов, но… понимаете, сумма уж больно серьезная, все-таки пятьсот экю. Вам и товар-то просто так не унести, вон какой ранец приготовили, и правильно. Так что расписку заверить надо. Да вы не расстраивайтесь, нотариус здесь, в таверне ждет. Вы позволите, я приглашу? Он надпись на расписке сделает, и все, забирайте… Я сам бы вам и так поверил, но с меня же поставщик тоже отчета требует, я же сам точно так все оформляю, хорошо? Вот прямо сейчас заверим, и вперед – зарабатывайте, сколько пожелаете, только про меня не забудьте! Шучу, шучу, и мысли не было о недоверии!

То ли жадность, то ли какая другая причина сыграла с Энрико злую шутку, но на нотариальное заверение расписки он согласился. А возможно, и не знал, что по добрым амьенским законам, если вовремя не расплатиться по такой расписке, то автоматически в расплату уходит имущество, а если его не хватает, то остаток вычитается из твоего оклада каторжанина. Именно так. Не хватило имущества – милости просим на каторгу. А нечего шутки шутить. Надпись нотариуса – надпись представителя короля, ты кто такой, чтобы данное его величеству обещание не выполнять? Каторжанин, и никак иначе!

Но обо всем этом Энрико не думал. Его мысли были заняты Лили, которая, увидев, какой он оборотистый и серьезный мужчина, смягчит свой гордый нрав, приласкает, а дальше… В мечтах этот записной бабник уже всерьез подумывал и о женитьбе. Действительно – симпатичная, умница и вообще девушка серьезная, не вертихвостка.

Приятные мечты настолько поглотили парня, что он начисто забыл обо всем остальном – что таверна «У плахи» находится рядом с Зеленым кварталом, что на улице сумерки, а за плечами у него ранец с золотом, потому и пропустил умело нанесенный удар по затылку. Пришел в себя в какой-то грязной подворотне, ночью, голова раскалывается, не то что ранца нет – в карманах пусто!

От этой мысли стало худо вдвойне. Золота нет, а заверенная нотариусом расписка есть, лежит у этого демонова барона, как бочка с порохом, ждет срока, чтобы взорваться и уничтожить его, такого молодого, красивого, но, увы, уже совершенно неудачливого.

В дверь барона де Спирака Энрико постучался в полночь, не сильно надеясь, что его впустят. С пятнами крови на грязной одежде, с засохшей кровью в спутанных волосах – такому вход в дом приличного дворянина был заказан. Да и нечего в это время дворянину делать дома: полночь – самый разгар развлечений! Но, как ни странно, впустили сразу, правда, оставили ждать в прихожей.

Барон спустился сразу.

– Зачем вы пришли? И почему в таком непотребном виде? Пьяны? – в голосе де Спирака сквозило надменное любопытство и ни грамма сочувствия.

Выслушав историю своего «партнера», он задал главный вопрос:

– Как теперь собираешься рассчитываться? – уже на «ты», жестко, не оставляя надежды на снисхождение.

От этого тона похолодело лицо и вспотели руки, само сердце, казалось, замерло, превратившись в маленькую птичку, что рвется из груди, стремясь выпорхнуть на свободу и освободить несчастного хозяина от всех проблем.

– Ваша милость, все, что хотите, все сделаю, только не каторга… – прохрипел Энрико, рухнув на колени.

– Да что от тебя толку? Что ты можешь? – с кривой усмешкой спросил барон. – Ты хоть грамотный?

– Да, ваша милость, грамотный, я у нашего командира роты всю документацию веду, и даже ни разу не ошибся!

– Грамотный… Что же, проверим. Значит так, идешь в эту комнату, – де Спирак указал на маленькую глухую комнату без окон, где стоял лишь стол с бумагой и письменными принадлежностями и два стула, – и подробно пишешь о командире роты и командирах взводов. Кто такие, где живут, чем занимаются в свободное время, их характеры, привычки, семьи. Приду – прочитаю. Если увижу что-то интересное, может, и подожду с иском обращаться. Нет – ну ты свое будущее и сам представляешь. Приступай!

С этими словами барон вышел, крикнул экипаж и укатил. А слуги – двое верзил, с твердым взглядом сторожевых псов и огромными кулаками, втолкнули несчастного солдатика в указанную комнату.

Только никуда де Спирак не поехал. Сразу выйдя из экипажа, он вернулся в дом через черный ход, поднялся на второй этаж, крадучись прошел в комнату, расположенную прямо над той, где сидел несчастный Энрико, лег на пол и через специально сделанное отверстие в полу стал наблюдать. Оставлять в этот момент будущего агента без надзора было бы грубой ошибкой.

А тот минут десять сидел, обхватив голову руками, потом распрямился, взял в руки перо и начал писать. Вначале нервно, часто зачеркивая и исправляя слова. Потом привычное дело успокоило, и он сосредоточился на документе, стараясь сделать его как можно более полным и не думая, что, по сути, пишет шпионское донесение, за которое положена только и исключительно смертная казнь, причем в самых разнообразных вариантах. Но это же не сейчас, а может, и никогда. Сейчас важно только одно – угодить демонову барону!

Де Спирак «вернулся» сразу, как Энрико закончил писать – не следовало оставлять его наедине со своими мыслями и без дела – мало ли что он надумает. А так все под контролем.

– Так, закончил? – вопрос задан с деланым холодным безразличием. И столь же равнодушно взят в руки документ. Вот только внутри у барона бушевал ураган – получилось или нет?! Получилось! Кое-что из написанного было уже известно, и все совпало! До мельчайших деталей! Все, можно начинать работать с новым агентом, есть чем отчитаться перед шефом.

– Ладно, парень, не паникуй, может быть, и выкрутишься. В конце концов, нерешаемых проблем не бывает. Лишь бы было доверие. А для этого напиши-ка ты еще одну бумажку. Бери перо, записывай: «Я, солдат амьенского полка Энрико Жамо, даю добровольное согласие служить кастильской короне. Представляемую мной информацию буду подписывать псевдонимом… Тебе какой нравится? Маршал? А ты карьерист, однако. Ну да ладно, итак, буду подписывать псевдонимом «Маршал». Подпись, число. И свободен! Давай отдыхай. Да не бойся ты ничего – ты теперь не один, за тобой целое государство, которое и о твоей безопасности думать будет, и с деньгами поможет, причем хорошо поможет. Только и ты уж не подведи, все интересное – ко мне. А то… впрочем, о чем я? Мы же отныне вместе, можно сказать, соратники! Только ты уж подружку свою забудь – не надо вам впредь встречаться. Ну да ничего, с твоими деньгами ты себе десяток найдешь, да получше. И еще, здесь больше не появляйся…


В конце разговора последовал инструктаж агента Маршала о связи, месте встреч, после чего новоиспеченный слуга Кастилии был выпровожен успокаиваться в объятиях бутылки вина или каким другим способом, который придется по душе. Деваться ему отныне было некуда.





Глава X




День Воплощения! Главный праздник для всех последователей Истинной Церкви. День, когда тысяча шестьсот двадцать три года назад у бедной крестьянки в далеком южном селе родился Сын Божий, Спаситель, указавший впоследствии людям Истинный Путь, даровавший надежду и смысл жизни.

Этот день приходится на начало весны, когда оживают деревни, крестьяне готовятся к посевным работам, высыхают раскисшие зимой дороги, когда трогаются в путь первые купеческие караваны, а в лесах собираются банды лихих людей, чтобы не трудами праведными, а грабежами и убийствами обеспечить себе сытую и безбедную жизнь.

Но и эти разбойники не с небес спустились на землю и не из глубин извечной тьмы поднялись. В своем большинстве – это те же крестьяне, только отказавшиеся от своей трудной, но достойной доли в пользу достатка, купленного ценой крови и страданий ближних.

С веселого беззаботного детства и до того момента, когда, взяв в руки нож и топор, ушли в леса, каждый год в этот день они выходили в деревенский круг, пели веселые песни, лихо отплясывали с задорными деревенскими девчонками, смеялись над солеными шутками уважаемых стариков.

С тех пор многое в них изменилось. Окаменели сердца, зачерствели души, ставшие глухими к чужим мольбам и страданиям. Но, видимо, слишком сильна оказалась правда слов Спасителя о вечной искре, что поселил в людях его Всевышний Отец. Потому что в этот день возвращаются они к своим деревням. Из лесной чащобы смотрят, как веселятся родители, братья и сестры, жены и дети. Смотрят и не решаются показаться. Лишь немногие, подобно лесным змеям, скрываясь от прежних знакомых, пробираются к близким, чтобы просто увидеть, может быть, что-то сказать, оставить какой гостинец. И уйти, дав заведомо лживое обещание вернуться. Ибо у человека, превратившегося в зверя, нет обратной дороги. Лишь осколки памяти, которые иногда мешают, но никого и никогда не возвращают.

Обо всем этом Ажану рассказал Гурвиль. Тому – де Романтен, узнавший это от старшего сына графа. Тот, как оказалось, подошел к решению проблемы и вовсе с неожиданной стороны – обратился за помощью к Святым Отцам. Церковь жестко соблюдала тайну исповеди. О том, чтобы назвать прихожан, что рассказывали о злодеяниях своих и своих близких, не было и речи. Но сотни исповедей складываются в картину греха и преступления, а вот рассказать светской власти об этом, дав возможность прекратить убийства, уничтожить сами гнезда порока, оказалось делом вполне богоугодным. Потому и поведали священники о трех деревнях, из которых больше всего ушло в лес чад, когда-то Божьих, а сейчас уже…

Итак, в известный день к трем глухим деревням придут бандиты. Человека три-четыре к каждой. Причем не организованно, а сами по себе, чтобы, не дай бог, другие разбойники не узнали – не поймут. И не менее важно – у этих бандитов остались какие-то привязанности, какие-то чувства, какая-то память – есть на чем строить разговор.

Потому за пять дней до дня Воплощения, получив благословение от аббата амьенского прихода, все три капральства ушли в лес. Задача – подготовиться и перехватить этих самых бандитов. Кого возможно – завербовать. Остальные, после того как расскажут все, что знают, должны исчезнуть без следа. Жестоко? А есть другой путь?

Рота разведки вышла на учения, два взвода решали учебные задачи, а третий, разделившись на капральства, ушел на боевые маршруты. Первое вел Ажан, второе – сержант Тома, третье – сержант Вида, приданный Ажану в усиление на неопределенный период. В квалификации строевых капралов никто не сомневался, но в данном случае требовались иные навыки, которым их просто не учили.

Два дня потребовалось, чтобы выйти в заданные районы, два – на осмотр местности и оборудование засад. Вечером накануне праздника началась работа.

Пьер Малыш шел в родную деревню. Почему Пьер? Батюшка с матушкой так назвали, чай не дворяне, их сыну одного имени достаточно. Почему Малыш? Да не помнит никто. Или не хочет вспоминать, боится потому что, ибо нет человека сильнее Пьера Малыша! Во всяком случае, Пьеру такие не встречались. Да что там сильнее – двое с ним силой меряться боялись, а уж чтобы всерьез схватиться, так и четверо поостерегутся. Потому и уважают его лесные молодцы – с ним на любой караван идти можно – всегда удача будет! Как-то раз караванщики из телег круг сделали, заперлись в нем, как в крепости, – никак прорваться не получалось. Ага, пока Малыш не подошел, да одну из телег просто не перевернул, на головы защитникам. И все, дальше товарищи уже без него справились, да и что там справляться было, если честно. Так, потешиться только.

А самого Пьера тогда и из мушкета прострелили, и два копья в него воткнули – больно, конечно, но так… терпимо. Как атаман сказал – удачлив он, небось, с самой судьбой где подружился – ни одна рана не оказалась опасной. Так только, поболело, но это дело обычное, чай не впервой.

Потом товарищи благодарили, говорили, что помимо товаров там баб справных много было, все порадовались – женские вопли потом издалека было слышно. Вот глупые. Баба человеку одна нужна, жена которая. Ну, еще матушка, сестрицы, дочки там, но это же другое дело. А баба одна, от других только грех и болезни дурные.

Вот сейчас его в деревне ждут, стол готовят. Днем-то Пьер домой не пойдет – односельчане знают, чем он занимается, не одобряют. Какой там, сам поп, говорят, его анафеме предать грозился. Так за что? Пьер молитвы читает, посты соблюдает. Да даже святого отца атаман к ним по большим праздникам привозит, и тот и службу правит, и исповедь принимает и причащает, все как положено. Правда, поп какой-то странный, на галльском языке едва слова связывает, но все же правильный, не реформист какой, не дай Господи. Так что нельзя Пьера от церкви отлучать, неправильно это. Только односельчанам же всего не расскажешь, потому и придется ему посидеть на опушке, посмотреть издаля, как народ веселится, детишки играют – вспомнить молодость, дружков, жену, как еще девчонкой была – все норовила язык показать да сказать что не то чтобы очень уж обидное, но чего и спускать не следовало. Вот и дергал ее за косички при всяком удобном случае. Но тоже не больно, с пониманием. А как постарше стали, так и поменялось у них что-то, гулять вместе стали, вздыхать по вечерам. Потом и посватался – хорошо так все у них сладилось. На свадьбе вся деревня гуляла… Да, есть Малышу чего вспомнить, на опушке-то сидючи.

И только вечером тихонечко в дом. Там и за столом посидеть, как положено, и жену приголубить, чай оба соскучились, обоим в радость. Утром, как обычно, оставить семье деньги, что удалось заработать, да назад в лес, дальше делом заниматься.

Вот с такими мыслями подходил Пьер Малыш к родной деревне, когда вдруг погас небесный свет. Вообще ничего не произошло, просто вдруг на короткое время стало темно, потом… потом тоже было темно, но уже по-другому, словно мешок надели на голову. И не пошевелиться – тело связано так, что ни рукой, ни ногой не двинуть, во рту кляп. Чей-то голос приказывает «это тело», видимо, его, Пьера тело, еще и к дрыну привязать. Мол, здоров больно, как бы дурить не начал. А как здесь дурить, когда веревки в тело впились так, что оно уже и слушаться перестало.

Но страха почему-то не было. Совсем. Пьер просто не понимал, как его, такого сильного, спеленали, словно младенца. Впервые в жизни кто-то решал его судьбу, даже не спрашивая ни о чем, словно хряка резать приготовили. Это было неправильно, так не должно было быть, это вызывало… удивление? Да, пожалуй, именно удивление. Для страха Малыш еще не созрел.

Кажется, рядом с ним лежали другие связанные люди. Кажется, кого-то уносили, но недалеко. Во всяком случае, были слышны крики, похоже, боли. Но такие негромкие, словно кричали с зажатым ртом. Пьер такие не раз слышал, когда его товарищи захваченных караванщиков допрашивали – им рты затыкали, чтобы вопли далеко не разносились. Видел он потом эти тела – они и на тела-то человеческие похожи не были, и лиц у них не оставалось. Видать, тем, кто сейчас кричит, не легче. Но это же не к нему относится. Никогда к нему не относилось, и сейчас не будет.

И вот прозвучало в очередной раз: «Этого».

Ловкие руки привычно схватили Пьера и, как связанного кабана, куда-то понесли. Потом поставили на ноги, привязали к дереву, потом сорвали с головы мешок. Солнечный свет ослепил, пришлось подождать, пока глаза смогут нормально смотреть.

Он привязан к дереву на опушке леса. Прямо напротив деревни, но так, что ему деревню видно, а вот его оттуда – нет. Вон девки хороводы водят, вон жена с бабами сидит, степенно, как мужниной жене положено, с подругами судачит. Вон дети играют, и с ними его две дочки, смеются во все горло, счастливые.

А у папки ихнего перед глазами веревка качается. Стало быть, конец, отгулялся. И они отпелись, отсмеялись – без мужика семья не живет. А если тот мужик еще и татем был – всё. Односельчане такой семье помогать никогда не будут.

Получается, это и их последний праздник. Что там праздник – последний радостный день в жизни. И он, могучий, серьезный мужчина, будет умирать, глядя на их последние улыбки, слыша последний смех.

Молодой человек с сединой в волосах и с изуродованным шрамом лицом, что стоял перед ним, еще не сказал ни одного слова, а по лицу Пьера уже побежала слеза. Малыш забыл, когда плакал в последний раз, возможно, такого и вообще никогда не было, но сейчас слезы полились сами.

Забыто, что мужчины не плачут, что герои ничего не боятся, забыта вся чушь, которую любил произносить Король. Просто были слезы, потому что в бандите и убийце Малыше все еще жил Человек.

А мужчина перед ним стоял, молчал и смотрел в глаза, и от этого было только тяжелей. Если бы кричал, грозил, убеждал… Тогда он стал бы противником, с которым можно бороться. Но он молчал, оставив Пьера наедине с самым страшным врагом – самим собой. И в какой-то момент тот сдался, опустил глаза, обмяк, желая, чтобы уже скорее свершилось неизбежное. Лучше муки смерти, чем муки чего-то внутри, разрывающего душу и сжимающего до невыносимой боли сердце. Совесть? Пьер не знал такого слова.

– Чего ты хочешь? – простой вопрос поставил Малыша в тупик. Действительно, чего? Жить? После всех его подвигов? Это неважно, что он не резал пленным глотки, не пытал и не насиловал. Он дал такую возможность другим. Денег? Сделали они его счастливым? Или его семью? Тогда чего?

– Я хочу, чтобы жила моя семья.

– Это возможно. Но чем ты готов за это заплатить?

– Жизнью.

– Поздно, – ответил мужчина, легко качнув болтающуюся перед лицом Пьера петлю. – Да и кому она нужна? Только твоей семье, то есть никому.

– Деньгами!