Рождественский экспресс

Глава 12




Тому за свою жизнь доводилось посещать немало мест, где играли в покер. Обычно там сидели, зарывшись в карточные окопы, осторожные журналисты с каменными лицами и с низкой зарплатой, стремящиеся подзаработать.

Пока Сэм Клеменс ударно трудился в «Территориал Энтерпрайз», ему тоже довелось поучаствовать во многих джентльменских партиях в карты. На эти «дружественные» матчи он приносил с собой старый флотский револьвер – предположительно, на тот случай, если один из игроков увидит по ошибке положенный в сапог или рукав козырь и придет к неверным выводам.

На первый взгляд собравшиеся играть в вагоне-люксе выглядели вполне невинно, но Том знал: надо следить именно за типами, не вызывающими подозрений. Самую крупную сумму денег он проиграл в карты в прекрасном маленьком заграничном монастыре, местонахождение которого он не раскрыл бы и под страхом смерти – слишком смущающие обстоятельства. Мать настоятельница вытащила четыре дырявых стрита[24] подряд – без сомнения, непревзойденный рекорд в истории покера. Немного утешала его только мысль, что ни один игрок в карты, какой бы достойной личностью он ни являлся, не в силах победить противника, которому помогает сам Всемогущий Бог.

Поскольку в качестве фишек использовались картофельные чипсы, они купили несколько пакетиков «Доритос», а Элеонора на спор с Томом даже приобрела у Тайрона коктейль «Котельная». Чернокожий Элвис обменялся с журналистом триумфальными взглядами… пока женщина не осушила стакан одним глотком, вытерла рот тыльной стороной ладони и спокойно села за карты.

– Она не человек. Говоришь, ты ее хорошо знаешь?

– Я не уверен, – признался Том.

Они разыграли быстрые партии в покер, очко, червы, пики, джин, юкер и другие семейные развлечения и закончили практически с таким же запасом чипсов, с каким начинали, плюс кучей материалов для рассказа Тома и фильма Элеоноры. Один мужчина с шестью пальцами на руке часто побеждал. Лэнгдон предположил, что дело в анатомическом преимуществе и, быть может, припрятанном где-то козыре-другом, хотя у него и не было никаких доказательств – без которых, как его проинформировали, не примут никаких мер, – не считая логично обоснованных сомнений. Еще был один несносный тип, который фыркал каждый раз, когда брал куш, высмеивал ошибки в игре соседей и в целом тяготил остальных. В какой-то момент Элеонора нагнулась к Тому и шепнула на ухо:

– Этого парня разделают в самом начале фильма.

Когда они встали и собрались уходить, Том вытащил гаванские сигары и предложил отцу Келли, который также оказался сообразительным игроком. Свои успехи он объяснял так: «В первые годы служения у меня в приходе было слишком много свободного времени».

– Пройдемте покурим, отец.

Элеонора последовала за ними, хоть и не курила – во всяком случае, насколько ее знал Том. Он кинул на нее вопросительный взгляд.

Та пожала плечами:

– Макс всем заправляет. Отдал десятицентовик – отдавай и доллар[25].

В вагоне были вентиляторы, которые, в теории, должны быстро очищать воздух от дыма. Однако, судя по начавшей портиться атмосфере, автоматика сдалась и бежала с поджатыми между ног пропеллерами.

Большинство сидений уже заняли, но им удалось найти позади три свободных. Несколько курильщиков положили лист фанеры на одну из пепельниц и теперь играли в шашки на импровизированном столе. Другая группка обсуждала грядущий футбольный плей-офф. Хотя на табличке на двери было написано, что с едой и напитками вход воспрещен, каждый что-нибудь жевал или пил. Один мужчина сказал, что нет ничего страшного, если только не войдет проводник: тогда все обладатели запрещенных товаров должны быстренько их спрятать. Том оглядел бутылки пива, огромные брикеты мороженого и большие бутыли непохожих на «Кул-Эйд» самодельных коктейлей, и задумался, как же это все собираются прятать.

Они расселись и попытались дышать в такой атмосфере, не нанося большого ущерба легким. Отец Келли и Том закурили сигары, а Элеонора откинулась назад и закрыла глаза.

– Устала? – поинтересовался Том в промежутке между затяжками. – Должно быть, ты еще не отвыкла от часового пояса Западного побережья.

– Вообще-то, перед поездкой я провела неделю в Вашингтоне.

– А что тебя там интересовало?

– Не что, а кое-кто, – ответила она, так и не открывая глаз.

Том опустил руку с гаванской сигарой и принялся бесцельно оглядывать посетителей курильни. Кое-кто. У Элеоноры кто-то есть. Ну а почему бы нет, собственно? Она по-прежнему молода, умна, красива и, наверное, – столько работая в киноиндустрии, – богата. А у него тоже был кое-кто в некотором смысле. Как там ее зовут? Линда? Нет, Лелия. Такая забывчивость – нехороший знак.

Погоня за Элеонорой началась в тот миг, когда он впервые увидел ее. Стоило ей войти в кампус, как все начало прокручиваться словно в замедленной съемке, как будто на целом белом свете остались только они двое. Дело было не только в ее красоте, но, как обычно, в совокупности факторов: как она держалась, как разговаривала, как смотрела тебе в глаза и искренне вслушивалась в твои слова. Впрочем, и это еще не все: как и говорила Агнес Джо, Том готов был позабыть про еду, сон и даже дыхание, если только рядом была Элеонора. А ее уже вполне сформировавшийся характер тоже оказался притягателен по-своему. Она всегда высказывала собственное, не чужое мнение, била в цель убийственно точно и неизменно безответно. Почти всегда за эмоциональным взрывом следовало мягкое прикосновение ее руки и в конце концов ее губ; победив в напряженной борьбе несколько других серьезно настроенных поклонников, он покорил ее сердце.

Раздумья Тома прервало внезапное появление в дверном проеме парня ростом под два метра, худощавого, лет двадцати пяти, оглядывающего присутствующих с очень самодовольным видом. У него была шикарная борода, выцветшие джинсы и потрепанный ремень, шелковая рубашка из дорогой дизайнерской линейки, волосы казались взъерошенными профессиональным стилистом, а джинсы, похоже, нарочито, пусть и преждевременно, состарены. Притворяется неряхой, – решил Том. Очевидно, у парня завышенная самооценка.

Под мышкой он нес шахматную доску и коробку с фигурками. Лэнгдон глядел, как незнакомец методично расставляет шахматы. Элеонора тоже смотрела на вошедшего широко открытыми глазами. В течение следующего часа он разносил всех смельчаков в пух и прах. Как пояснил отец Келли, поездом путешествуют множество любителей шахмат.

– Что-то в атмосфере поезда привлекает их, особенно комнаты для курения, – сказал он. – Я даже слышал, что гроссмейстеры ездят инкогнито и играют со всеми желающими, просто чтобы оставаться в форме. И изредка проигрывают.

Зачем гроссмейстерам ездить именно инкогнито? – задался вопросом Том. Тем не менее он предпочел молчать и смотреть. Этот парень был очень, очень умелым игроком. Партии длились в среднем всего по десять минут. После каждого поражения, когда его униженный соперник удалялся, он заливался смехом. Смехом! И затем громко и пренебрежительно объявлял: «Следующая жертва!» Если б Тому светил хоть малейший шанс на победу, он бы рискнул, однако даже шашки были для него перебором.

Прошло немало времени, прежде чем отец Келли ушел. Вряд ли он вернется, поскольку принял немало на грудь, а дым, по-видимому, добил его.

– Не уверен, смог бы я сейчас отстоять мессу. Я даже не уверен, вспомню ли, сколько составляющих в Святой Троице. Даже с подсказками.

Том пожелал ему спокойной ночи и стал наблюдать за Элеонорой, которая встала с места и бросила вызов шахматному королю. Его, как выяснилось, звали Слейд. Она была единственной женщиной в помещении, так что неудивительно, что все взгляды сосредоточились на ней, когда она села напротив объекта всеобщей ненависти. Когда она сделала первый ход, на лице Слейда красовалось такое самоуверенное выражение, что Тому захотелось скормить ему в качестве наказания пару ладей. Лэнгдон даже не подозревал, что она играет в шахматы. А потом вспомнил. Когда они жили в Израиле, то подружились с раввином – исключительно одаренным шахматистом. Он научил Элеонору одной стратегии – только одной, но она почти гарантировала победу. За первые три хода можно понять, знает оппонент про нее или нет. И, видимо, она лучше всего работала против самых талантливых игроков, в особенности если те излишне самоуверенны.

Три хода спустя Том заметил крошечный намек на улыбку на губах Элеоноры и заговорщически улыбнулся в ответ. Четырьмя ходами позже могущественный и взъерошенный Слейд смотрел на поле, не веря своим глазам. Элеонора поставила его черному королю шах, не оставляя вариантов, кроме как бежать в объятия ее белого ферзя или слона. Из закопченных легких курильщиков вырвались хриплые вопли одобрения, они даже поаплодировали ей стоя. Том, находящийся под действием алкоголя и порыва эмоций, аплодировал до тех пор, пока ладони не налились кровью. Слейд схватил доску с фигурами и ушел, бормоча что-то насчет везения новичков. Не будь у Элеоноры кого-то в Вашингтоне, Том, наверное, поцеловал бы ее.

Он смотрел на нее, и в его сознании роились самые разные варианты. Ему словно снова стало двадцать пять; они с Элеонорой бросили вызов всему миру – одна статья за другой. Все в их власти.

Это потрясающее ощущение сохранялось еще минуты четыре, а затем пропало.






Глава 13




Вошедший в спальное купе Тома человек в черном забрал дорогую на вид ручку; следующей его добычей стал серебряный крест отца Келли. После чего вор перешел в другие купе первого класса, где выкрал позолоченный зажим для денег Макса, серебряную щетку Элеоноры и фирменные солнечные очки Кристобаля стоимостью в четыре сотни долларов. Последней на данный момент целью стало купе Гордона Мерриузера: вор похитил у юриста модные часы, наличные и карманный компьютер «Палм Пайлот». Все преступления были совершены в течение десяти минут – у этого человека имелся большой криминальный опыт. Никто ничего не заметил, а когда по коридору прошла Реджина, чтобы заново наполнить кофейник у лестницы, вора с добычей и след простыл.

Первое ограбление поезда в Соединенных Штатах произошло в 1866 году в Индиане на старой железнодорожной линии Огайо – Миссисипи. Двух грабителей – бывших солдат, участников Гражданской войны, брошенных на произвол судьбы после почетной сдачи Ли[26], – быстро схватили. За этим последовало множество других ограблений, однако бурный рост щедро финансируемого детективного агентства Пинкертона, сотрудники которого в среднем стреляли намного лучше, чем их добыча, включая банду Джесси и Франка Джеймсов, вскоре положили конец этому прибыльному бизнесу. Ехавший же в «Кэпитол Лимитед» вор прилично заработал без единого выстрела. Бедняга Джесси, несомненно, обзавидовался бы.





* * *


Том с Элеонорой стояли перед входом в курительную комнату и делали глубокие вдохи, чтобы очистить легкие.

– Ты просто разнесла этого парня. Выражение его лица… это было потрясающе.

Он заключил ее в объятия, на которые она ответила лишь отчасти.

– Слава богу, что в Тель-Авиве нашелся раввин-шахматист. Как там его звали?

– Не помню, – тихо ответила женщина.

Лэнгдон посмотрел на нее, и его прекрасное расположение духа испарилось, сменившись куда более угрюмым. Какой-то раввин, Тель-Авив, сцена их последней встречи, больше похожей на чертову битву.

Тому не следовало этого делать, и он это знал, но все равно не мог устоять: мозг и язык как будто настроились на то, чтобы сболтнуть в неподходящий момент:

– Можешь рассказать мне теперь, когда у тебя было столько лет на раздумья?

– Рассказать что?

– О, даже не знаю; быть может – для начала, – причины, по которым ты бросила меня много лет назад? С этого начнем, а дальше разберем остальное.

– Хочешь сказать, ты понятия не имеешь почему?

– Откуда мне знать? Твои слова тогда были лишены всякого смысла.

– Потому что ты, как обычно, не слушал. Не моя проблема.

– Ты прекрасно понимаешь, что это чушь.

– Я не собираюсь стоять и выслушивать твои бессвязные речи.

– Ты права. Сядь на пол, а я продолжу. Я готовился к этому годами. Собственно, я могу вести «бессвязные речи» до тех пор, пока старый добрый «Саутвест Чиф» не доедет до Тихого океана, – а это будет через три дня!

– Я знала, что так все и выйдет, – поняла это, как только увидела тебя. Ты ни капли не изменился.

– Чего именно ты ожидала, Элли?

– Элеонора.

– Прости меня, я на секунду погрузился в прошлое, когда ты была просто Элли.

– Ты невероятно бесишь и глубоко заблуждаешься. Ты хоть когда-нибудь снимаешь с глаз гигантские шоры и видишь мир таким, какой он есть?

– Я видел немало, намного больше, чем основная масса людей, и никогда не носил розовых очков!

– Я не это имела в виду. Ты видел то, что хотел увидеть, – только и всего.

– Дело было в другом парне, не так ли?

Элеонора закатила глаза и пренебрежительно махнула рукой:

– И почему мужчины всегда думают, что дело в другом парне, когда обычно они изменяют сами?

– Я никогда не изменял тебе! Никогда!

– Я и не говорила, что ты изменял. Могу сказать то же самое про себя.

– Тогда почему ты меня бросила?