Рулетка судьбы
Часть 39 из 71 Информация о книге
– Тетя, уезжайте… Вам здесь нельзя… Прошу вас, найдите мадемуазель Агату Керн и держите при себе… Прошу вас… И не заглядывайте в окна, все равно ничего не увидите… Будьте благоразумны… Когда племянник просил таким тоном, тетушка не могла устоять. Она легонько пожала его локоть и торопливо вышла на улицу. …Трашантый уже деловито составляя протокол. Пристав прохаживался по дому и рассматривал фотографии, на которых изображен был молодой офицер. – Ну что, Алексей Сергеевич, дело печальное, но простое, – сказал он. – Жаль, что мадам Живокини решила свести счеты с жизнью… А ведь еще не старуха… Пушкин попросил разрешения осмотреть дом. Ему позволили делать что душе угодно. Нефедьев был уверен, что тут уж комар носа не подточит. Пока чиновник сыска пропадал в других комнатах, в которые пристав не счел нужным заглянуть, он вполголоса обменивался с помощником мнением о том, что некоторые господа так и норовят загребать жар чужими руками. С чем Трашантый был целиком согласен. Вернулся чиновник сыска с чашкой в одной руке и большим, если не сказать огромным, ридикюлем в другой. – Нечто ценное? – спросил Нефедьев, оглянувшись на Трашантого. Помощник поддержал шутку. Ну еще бы: вечно сыск всяческой ерундой озабочен. – Чашка на кухонном столе, ридикюль лежал на кровати Живокини, – ответил Пушкин. – Бесценные наблюдения, – согласился пристав. Трашантый, не скрываясь, хмыкнул. – Для чего они вам? – Вчера вечером у Живокини был гость. Который скрылся в комнатах при моем появлении. Успел забрать верхнюю одежду, обувь и даже чашку. Забыл про блюдце. Чашка оказалась на кухне, блюдце, как видите, на столе… Все это казалось такими пустяками. Если не выдумкой. Мало ли какой гость не желал афишировать свои отношения с одинокой вдовой: яснее ясного… Или сама Вера Васильевна не хотела это раскрывать. Женщина. Одним словом… – И что с того? – спросил Нефедьев. – После моего ухода госпожа Живокини погасила свет, изображая, что легла спать. Все было очевидно. Очевиднее некуда: погасили свет. – Да неужели, – только сказал пристав, делая более чем откровенный намек. Трашантый его прекрасно понял. – В десять вечера Живокини вышла из дома, чтобы поехать на рулетку. – Вам откуда известно? – Стоял на той стороне улицы, пока окончательно не замерз, – ответил Пушкин, чтобы не выдавать своего свидетеля. Чашку он поставил на стол. Трашантый тут же отодвинул ее локтем подальше от себя. – И охота вам так убиваться: в мороз филерить… – Силы подвели. Иначе могло закончиться по-другому… – Да что по-другому?! – не выдержал пристав. Он уже чувствовал, что дело пытаются склонить совсем не туда. – Госпожа Живокини на рулетке крупно выиграла. – Неужели? Тысячу рублей, что ли? – Двести тридцать восемь тысяч, – каждое слово Пушкин проговорил, как вколачивал гвозди. Трашантый издал звук, будто в него в самом деле воткнули гвоздь, а он и лопнул. Нефедьев был более крепок. Хотя и готов был лопнуть. От досады. Опять выигрыш… – Подумать только, – проговорил он. – Такая удача. – Столько денег составляют крупную кучу ассигнаций. Денег в доме нет. Зато есть труп, с выстрелом в висок. Тут уж пристав возмутился. – Вера Васильевна застрелилась. Это самоубийство. Очевидно! – Улики вас убедили, Игорь Львович. Меня – нет, – ответил Пушкин. Он так и держал ридикюль. – Почему же? С чего взяли? – Факты… – Да какие могут быть факты? – сорвался Нефедьев. – Расположение пистоля. Оружие положили в ладонь после того, как Живокини упала. Иначе палец застрял бы в кольце курка… Свечи погашены, дверь закрыта… К подобному повороту пристав подготовился. – Отвечу на ваши факты. Свечи погасила сама Живокини, в темноте женщине стреляться не так страшно. И дверь заперла… – и тут Нефедьев, как фокусник, достал дверной ключ. – Поручик Трашантый на столе нашел, под самоваром… Никаких тайн… Самоубийство… – Хотите сказать, что Вера Васильевна выиграла состояние, помутилась разумом и решила покончить с собой. Хотя еще вчера строила планы женить сына. Так спешила, что не оставила предсмертной записки. Слаженное и такое простое дело опять рассыпалось в пыль. Одни неприятности от сыска! Вон, кажется, Трашантый уже в сомнениях. Хоть и делает вид… И тут пристав уперся: – Голые домыслы, господин Пушкин. Факты таковы: выстрел в висок и револьвер в руке самоубийцы… – А выигрыш она в снегу зарыла? – По дороге обронила, – огрызнулся пристав. Ему вконец надоело, что чиновник сыска вешает на участок еще одно убийство. Терновской достаточно. Там дал слабину, в другой раз не позволит. Спор мог зайти далеко, но тут из прихожей донеслись голоса. Кто-то опять ругался с городовым. Неужели тетушка вернулась? Пушкин оставил пристава медленно закипать и вышел из гостиной. С высоты крыльца Ерохин требовал удалиться, грозя последствиями. У первой ступеньки, не боясь последствий, стоял Фудель. Заметив Пушкина, молодой человек не испугался, не побежал, а отдал поклон. – Господин полицейский, что за глупости! – заявил он. – Почему меня не пускают к тетушке? 8 Агата поняла, что очутилась в мешке. В самом настоящем холщовом мешке. Она не стала тратить силы, чтобы кричать и брыкаться: толку никакого, раз чутье и сердце не упредили, что попадет в западню. Расслабилась и поддалась чужой воле. Чему похитители были рады. Ее посадили на диванчик пролетки. Рядом был кто-то, кто придерживал крепким обхватом со спины. Агата угадала, что другой похититель сидел напротив, на откидном сиденье за извозчиком. – К Тверскому полицейскому дому, – крикнул он. Пролетка затряслась. Агата нашла дырочку покрупнее, в которую узнала улицу. Ехали в самом деле по Тверской. Полицейский дом Тверской части и 2-го участка, огромный, двухэтажный, с пятью колонами и будкой часового, выходил лицом на Тверскую площадь. От «Лоскутной» даже тихим шагом – три минуты. Агата считала про себя секунды. И точно, когда дошла до ста пятнадцати, пролетка повернула направо и встала. Ее, как пушинку, подхватили на руки и понесли. Агата, конечно, не возражала, когда мужчины носили ее на руках. Но только не в полицию и без мешка на голове. Кто-то сильный не опустил на землю, а занес в приемное отделение. Агата ощутила хорошо знакомый запах кожи, обуви, уличной грязи, перегара и чего-то, о чем подумать мерзко. – Куда несть? – услышала она над головой. – В кабинет к приставу. Тут оформлять не будем… Лежа на чьих-то руках, Агата считала ступеньки. На всякий случай. На двенадцатой тот, кто ее нес, пошел ровно. Хлопнула дверь, и она поняла, что оказалась в кабинете. – Вот, Сергей Николаевич, презент вам доставили, – сказал знакомый голос. – А, благодарю, Леонид Андреевич. Что за презент? – Извольте видеть, это наш добрый помощник и заодно пострадавший, купец из Смоленска Иков Фадей Никанорович… В руках у него мешок. А в мешке барышня-воровка, что обманом выиграла у него тысячу рублей… – Ну, господа, это правда презент. Кто такая? – Вы уж сами разберетесь, а мне пора, – сказал знакомый голос. Агата услышала быстрые шаги и хлопок двери. – Ставьте задержанную, господин Иков. Агата мягко опустилась на ноги. – Покажите красотку… Мешок слетел, больно дернув волосы и задев шапочку. Агата стерпела, гордо глядя на незнакомого полицейского с погонами ротмистра. – Ох, и правда красавица, – сказал пристав Ермолов. – Ты кто такая будешь? – Извольте не тыкать, господин пристав, – ответила Агата со всем ледяным бешенством, какое накопила. – Я вам не уличная девка… Ермолов в некотором удивлении глянул на купца: дескать, это и есть сюрприз? Иков только ухмыльнулся: – Мадемуазель Бланш себя называет. Прилипла в ресторане «Лоскутной», уломала ехать на рулетку, а там обокрала на тысячу. – Это ложь, господин пристав. Готова дать лично вам необходимые разъяснения. Пристав прекрасно знал, что обычные воровки так себя не ведут. Не хватает у них наглости. Чего доброго, перестарались и схватили не ту, что следует. Ермолов распорядился просто: купцу идти в приемную часть и писать подробную жалобу. А строптивую мадемуазель пока запереть в общем загоне. После разберутся. И это Агата стерпела. Полицейский исправник отвел к загородке из стальных прутьев, за которой находились девицы затрапезного вида. Две лежали на лавке, мертвецки пьяные. Сидевшая между ними подняла голову и улыбнулась щербатым ртом. – Ты кто же такая, краля, будешь? Заходи, садись, подруга… Агата не воспользовалась гостеприимством. Как только исправник отошел, вынула из-под шляпки заколку и вставила в прорезь замка с наружной стороны. Замок был таким дряхлым и ржавым, что открыть его хватило пары движений. Как ни в чем не бывало Агата вернула заколку волосам, вышла из клетки, не торопясь захлопнула за собой дверь и пошла к приемному отделению, до которого вел недлинный коридор. Купец Иков писал, старательно выводя буквы. Грамоте был не сильно обучен. Исправник болтал с дежурным чиновником. Городовые, вернувшиеся со смены, распахивали шинели и грелись у печки. Никто не обратил внимания на даму, которая не спеша прошла по отделению. Только исправник глянул ей вслед. В фигуре было нечто знакомое, но разве может арестованная вот так сразу выйти? Он только разглядывал приятные женские формы. На прощанье Агата не стала кланяться. Хотя ей очень хотелось сделать что-то такое дерзкое. Она взялась за ручку двери и потянула не себя.