Рутинёр

Глава 1





1


Ренмель – сердце цивилизованного мира; город святой, разделённый и… несуществующий.

Без малого восемь веков назад на его площадях проповедовал Пророк, и брусчатка узеньких улочек до сих пор помнит его шаги, а Сияющие Чертоги по-прежнему переполняет святость, но в те судьбоносные времена на западном берегу Рейга не было ничего кроме причалов и сараев для рыбацких лодок, торговых складов и ремесленных мастерских да казарм, над которыми довлела цитадель, позднее названная Ангельской, а ещё неизбежных спутников всякого крупного гарнизона – борделей, игорных домов, кабаков. Имелись амфитеатр, купальни и зиккурат – малое подобие огромной пирамиды, возвышавшейся в восточной части города. По итогам войн Веры, когда ортодоксы утвердили свою власть на этой стороне, им не досталось никаких святынь, город отстраивался с чистого листа.

А на том берегу не возводилось вообще ничего нового. Правобережная часть Ренмеля стала владением понтифика, и никто без соизволения отвечавшего за градостроительство кардинала не мог снести даже жалкой развалюхи, пусть та и была выстроена много позже воссияния Пророка. Исторический центр там замер, скованный строгостью норм и правил, прижатый к берегу городками, выросшими на его границах, но так и не ставшими окраинами.

Ренмель ортодоксов развивался и рос, давал приют бессчётному множеству жителей, стекавшихся туда со всей империи и сопредельных стран; Ренмель догматиков мало изменился со времён Пророка. Они бы прекрасно дополнили друг друга, да только разделяла их вовсе не река, сколь бы широка она ни была, а вера. Именно поэтому было два Ренмеля, два разных города. Один кичился славной историей и духовной властью, другой нынешним могуществом и процветанием, и оба завидовали друг другу и друг друга ненавидели. А Ренмеля единого, пусть даже и разделённого по живому, никогда не существовало. И никогда, по моему скромному убеждению, что бы там ни вещали церковные иерархи и мирские властители с той или иной стороны Рейга, существовать не будет.



Благодаря удачному расположению на пересечении торных путей, столица империи безмерно разрослась, свободных земель её в окрестностях почти не осталось. В последний день пути Староимперский тракт шёл вдоль небольших городишек и богатых сёл, распаханных полей и дворянских имений, каменоломен, каналов, мельниц и редких лесков, вход в которые простолюдинам был заказан под угрозой усекновения руки.

Поначалу мы и не поняли, что въехали в пригород Ренмеля, просто застройка стала чаще, а людей кругом больше. На обочинах же, как и прежде, вышагивали куры, в грязи сточных канав и переулков копошились свиньи, а на изредка попадавшихся пустырях паслись коровы. Но понемногу окружённые дощатыми заборами дома сменились двухэтажными особняками, а на смену вишнёвым и фруктовым садам пришли дворы на задворках торговых лавок и мастерских. Всюду к небу поднимались жиденькие струйки дыма, вблизи кожевен и красилен и вовсе было нечем дышать, едкий запах резал глотку и заставлял слезиться глаза. Впрочем, у боен и скотных дворов вонь стояла и того хуже.

В столицу мы прибыли на исходе первого месяца лета, когда везде и всюду шла подготовка к дню Явления силы. Вывешивались гирлянды из белых флажков с золотыми семиконечными звёздами, сметался в сточные канавы мусор, красились ставни, заборы и двери, подбеливались стены, а в пивных вовсю разливался летний эль, который в Виттене варили специально к этому светлому празднику.

Атмосфера казалась откровенно приподнятой, чего никак нельзя было сказать о моём настроении. На душе скреблись кошки и отнюдь не из-за увиденного в монастыре Трёх святых, пусть случившееся там и не укладывалось в ведомые мне рамки мироздания. Смертным не постичь небесные законы, нечего даже ломать на этот счёт голову. Беспокоило другое – с того самого момента, как я предъявил подорожную на таможенном пункте, время обратилось песком и неумолимой струйкой потекло из верхней колбы часов в нижнюю. Пространства для манёвра больше не оставалось, пришёл черёд держать ответ и за содеянное, и за то, чего не совершал. И оставалось лишь уповать на доброе расположение канцлера и снисхождение дисциплинарного совета. Так себе надежда, если начистоту.

Ангелы небесные! Не будь ко мне предвзят вице-канцлер вон Бальгон – и это ещё слабо сказано! – дело могли бы замять, ну а теперь придётся юлить и выкручиваться. Слишком уж паршивый расклад на руках для открытого противостояния. И вылазка в монастырь Трёх святых исправить ситуацию ничем не смогла. До отъезда из Вильмштадта мы доподлинно установили, что архиепископы Ренмеля и Миены прислали своих людей в Зарьину пустынь только на третий день после того, как обитель закрыла ворота для паломников, а значит, никакого касательства к причинам случившегося не имели. А если исключить политические резоны, Вселенской комиссии не было никакого дела до святых мест. Не наша епархия…

– Это императорский дворец, магистр? – спросил вдруг Уве, заметив высившуюся вдалеке громаду мрачной твердыни.

– Нет, цитадель Ангела, – ответил я.

Впрочем, ошибся школяр не так уж и сильно. Прежде крепость на скале в месте впадения в Рейг его протекавшего по городу притока и в самом деле занимали несколько поколений предков светлейшего государя, которые жили там ещё в статусе королей Виттена.

– А императорский дворец? – расстроился Уве. – Мы будем проезжать мимо него? И я бы хотел взглянуть на кафедральный собор!

– Непременно взглянешь. А сейчас лучше по сторонам смотри!

Мы двигались в плотном потоке верховых, карет, телег и палантинов, кто-то беспрестанно выезжал с соседних улочек и вклинивался перед нами, да ещё через дорогу то и дело перебегали пешие горожане. Нужно было смотреть в оба, чтобы не стоптать какого-нибудь раззяву и не оказаться выбитым из седла самому.

Дома стали выше и полностью каменными, совсем попали бревенчатые верхние этажи. Фасады были либо оштукатурены, либо покрыты затейливыми барельефами. Крыши покрывала оранжевая и коричневая черепица, купола церквей и замков то блистали позолотой, то зеленели окислами меди; местами к небу взмывали мрачные каменные шпили, лишённые каких-либо украшений за исключением резных завитков и горгулий-водостоков.

Мы въехали в монументальную арку и очутились на круглой площади, посреди которой высился конный памятник одному из прославившихся ратными подвигами предков светлейшего государя.

– Где остановимся? – обратился я за советом к маэстро Салазару и высказался на эту тему сам: – Думаю, имеет смысл снять апартаменты в университетском округе.

– Есть идея получше, – немало удивил ответом Микаэль. – Пристроим этих, – он указан на Уве и Марту, – одному моему другу.

– У тебя есть друзья? – не поверил школяр.

– Не надо меня никуда пристраивать! – возмутилась ведьма. – Куда Филипп, туда и я!

– У меня есть друзья, – с нажимом произнёс маэстро Салазар и ухмыльнулся, – даже если они об этом не знают.

Уве фыркнул, но бретёр проигнорировал его усмешку, поскрёб подбородок и уставился на Марту.

– Что касается тебя… Предпочтёшь днями напролёт зубрить грамматику и упражняться в чистописании или ассистировать практикующему целителю?

Девчонка открыла рот, закрыла его и посмотрела на меня, затем спросила:

– А мы не можем жить у твоего друга все вместе?

Микаэль покачал головой.

– Боюсь, это будет не слишком удобно.

– Мы остановимся где-нибудь поблизости, – успокоил я ведьму.

Та тяжко вздохнула и кивнула.

– Твоя взяла, усатый.

Маэстро Салазар с довольной ухмылкой расправил усы и сжал коленями бока жеребца, направляя его через площадь.


– Моё мнение никого не интересует? – злобно пробурчал Уве.

– Ты наёмный работник, – осадил я школяра и напомнил: – Два талера в месяц, проживание и харчи!

Возражений на этот раз не последовало, и мы вывернули на широкий проспект, именовавшийся Коронным. Верхние этажи домов там повсеместно выдвигались вперёд, но не нависали над мостовой, а образовывали галереи, по которым могли перемещаться пешеходы, не опасаясь ни лошадей, ни дождя или солнцепёка. Подобного рода галереи, где шире, где уже, тянулись по всему центру Ренмеля, и при желании всякий мог пересечь его из одного конца в другой, лишь время от времени выходя под открытое небо.

Движение на столичных улицах было на редкость интенсивным и сумбурным; на большинстве перекрёстков надрывали глотки стражники, но даже их вмешательство далеко не всегда помогало избежать свар и столкновений. Беспрестанно в ход шли плётки и палки, этим особенно злоупотребляли кучера карет с дворянскими гербами на дверцах. Доставалось, разумеется, преимущественно простолюдинам; с верховыми эта вздорная публика обычно связываться не рисковала. Нам же и вовсе предпочитали по возможности уступать дорогу, очень уж воинственный вид был у маэстро Салазара, да и мы с Уве внушали простецам почтение своими магическими жезлами. Пистоли опять же…

Дома на Коронном проспекте были выстроены по одной линии, ни одно здание не выступало вперёд и не отодвигалось от проезжей части дальше других, лишь изредка фасады расходились, открывая небольшие площади. Обычно посреди тех стояли церкви, чаще – неказистые и древние, сложенные из грубо обработанных камней. Но бывало, что небольшие часовенки подпирались соседними особняками или даже имели общие с ними стены. Встречались и редкие скверы, и храмы не столь давних годов постройки, облицованные мрамором и гранитом, да ещё время от времени меж домов проглядывали набережные каналов, коих в столице было превеликое множество, ровно как и перекинутых через них мостов.

Тут и там стояли стелы, посвящённые славным победам императорских войск, мрачными громадами высились чумные столбы. Хватало и памятников – святым, учёным полководцам. Как небезосновательно шутили острословы, мёртвых героев в Ренмеле чтили куда больше, нежели живых.

Людей в центре столицы оказалось превеликое множество, то и дело кто-то перебегал через дорогу перед самыми мордам лошадей, но большинство горожан благоразумно под копыта не лезли и шагали по галереям. Среди прохожих было непривычно много монахов и монахинь, тут и там мелькали сутаны священников. А в остальном – совершеннейшее разнообразие: в толпе при желании можно было отыскать одеяния жителей большинства обитаемых уголков цивилизованного мира. Совсем уж роскошные наряды на глаза не попадались, их обладатели предпочитали перемещаться по столице на каретах и палантинах. Да и откровенной бедноте в центральных районах делать было нечего, разве что на папертях церквей выпрашивали милостыню нищие.

На одном из шумных перекрёстков скакавший первым Микаэль повернул налево, я нагнал его и спросил:

– Хочешь провести наших юных спутников по улице Дворцов?

– Хочу-хочу, – с довольным видом осклабился маэстро Салазар. – Полюбуюсь на выражение лиц этой парочки провинциалов…

Было на редкость шумно – стучали по мостовой копыта лошадей, кричали уличные торговцы, переругивались кучера и возницы телег, да ещё начал отбивать четверть часа колокол на ближайшей башне, – но Уве последнее слово всё же расслышал и возмутился.

– Ты сам-то кто?!

Микаэль только улыбнулся в усы и поскакал дальше. Вскоре улица, по которой мы ехали, начала плавно изгибаться и одновременно пропали галереи и проходы между домами, а на смену неровной брусчатке пришли гладкие мраморные плиты – белые с алыми разводами или наоборот, это как посмотреть. Проезжая часть не стала уже, но впечатление создалось именно такое, поскольку её стиснули с обеих сторон фасады высоченных дворцов, в каждом из которых было по пять-шесть этажей. Стены, карнизы и крыши украшали барельефы, скульптуры и горгульи, лепниной выделялись родовые гербы, едва-едва колыхались на флагштоках вымпелы и знамёна, а высоченные створки полностью перекрывавших арки ворот топорщились мощными железными шипами. Попробуешь выбить – мигом бревно измочалят, а то и расщепят.

На улице Дворцов располагались резиденции наиболее влиятельных дворянских семейств, здесь же традиционно останавливались, приезжая в столицу, герцоги Лоранские и короли Западной Чезии. Помимо слуг в цветастых ливреях и замерших с алебардами у дверей охранников в надраенных до зеркального блеска кирасах и шлемах хватало тут и частной охраны. Стало немноголюдно; большинство прохожих попросту заворачивали назад, подчас не делая исключений даже для духовных лиц. У остальных выспрашивали цель визита, но мы проехали беспрепятственно – магистр Вселенской комиссии по этике не обязан ни перед кем держать отчёт.

С мраморной мостовой пропали конские яблоки и прочий мусор, она блистала, словно была выдраена не далее пяти минут назад. Гомон и крики смолкли, слышался лишь перестук подков. Изредка навстречу попадались богато-украшенные кареты, обычно сопровождаемые кавалькадами верховых, но и только. Парадные входы не предназначались ни для слуг, ни для поставщиков провизии.

Уве и Марта ехали с открытыми ртами; выставленное напоказ великолепие их откровенно подавляло, и в себя эта парочка пришла только на дворцовой площади. Императорский дворец раскинулся на другом её краю высоченными стенами с мощными башнями и полотнищами чёрно-золотых цветов правящей династии, внутрь вёл перекинутый через ров подвесной мост. За оборонительными сооружениями проглядывали крыши и шпили внутренних строений, и вид их впечатлял ничуть не менее дворцов знати, но обилие открытого пространства наконец-то позволило школяру и ведьме перевести дух.

К истинному зрению они прибегнуть не догадались и напрасно: резиденция императора была укрыта столь сложным эфирным плетением, что незримая стихия в окрестностях дворца явственно подрагивала, искажённая близостью мощного заклинания, да и сам его силуэт нет-нет да и слегка смазывались, будто приходилось смотреть через искривлённое стекло. И даже огромная стая сновавших над площадью скворцов, со стороны казавшаяся единым живым существом, не пересекала границы охранного периметра.

Сил на поддержание столь внушительной защиты уходила целая прорва, но в этом отношении император себя не ограничивал, поскольку помимо магов-телохранителей из Чёрной дюжины в его распоряжении находились и многочисленные колдуны лейб-гвардии.

– Вот это да! – только и протянул Уве, вертя головой по сторонам. Он даже шляпу на затылок сдвинул. – Милость небесная, вот это размах!

Микаэль усмехнулся и направил жеребца к замку – туда, где от его стен отходила широкая и высокая каменная стена, по верху которой тянулась крытая галерея. Для проездов под этим грандиозным сооружением были устроены арки, а само оно связывало резиденцию светлейшего государя с цитаделью Ангела, полагавшейся неприступной. Именно там в случае мятежа, народных волнений или вторжения догматиков должно было найти убежище ближайшее окружение императора и он сам.

Нас Микаэль повёл в объезд высившейся над округой крепости, но и так удалось во всех подробностях разглядеть опоясывавшие верхушку скалы стены с тёмными провалами бойниц и центральную башню с позолоченной фигурой ангела на шпиле.

Оставив цитадель справа, мы по широкому каменному мосту перебрались на другой берег впадавшего в Рейг притока, проехали несколько кварталов и переправились через канал. Улицы постепенно сузились, верхние этажи домов и скаты крыш сдвинулись, перекрывая небосвод. Ладно хоть ещё галереи никуда не делись, и прохожие не шагали в одном потоке с телегами и верховыми. Нормальной брусчатки здесь не было и в помине; и проезжую часть, и тротуары замостили речными голышами, округлыми и неровными.

Походишь по таким и мигом намозолишь подушечки больших пальцев ног, но местные привыкли. Всё лучше, чем по колено в грязи пробираться или с одной прогнившей доски на другую прыгать.

Район Уве не понравился, он завертел головой по сторонам и спросил:

– Куда мы едем?

– Увидишь, – отмахнулся от него Микаэль.

– Может, хоть перекусим? – вздохнул школяр, глянув на харчевню, от которой одуряюще пахло жареной рыбой.

– Там покормят, – отрезал маэстро Салазар.

Мы поехали дальше и на смену аромату жареной рыбы пришёл запах рыбы свежей. Улица вывернула к рынку – рыбному, разумеется. Басовито загудел гомон голосов, растеклась между торговых рядов толпа покупателей, брусчатку усеяла серебристая чешуя, начали попадаться кухарки и домохозяйки, уносившие покупки в выложенных травой корзинах.

В толпу мы не полезли, поскакали по самому краю, но очень скоро оказались вынуждены придержать лошадей, когда впереди случилось небольшое столпотворение. Как оказалось, зеваки собрались послушать какого-то вполне приличного вида бюргера, высокую тулью шляпы которого отмечала броская белая лента. Тот взгромоздился на бочонок и орал, размахивая руками.

– Про-о-одался! Узурпатору власти небесной про-о-одался, проклятому догматику! Лжецу, клятвопреступнику и мздоимцу! И сам таким стал! Душа его теперь суть выгребная яма смердящая, нечистотами наполненная! И всякий, кто идёт за ним… Всякий, кто исполняет приказы – ничуть не лучше! Закрыт им отныне вход на небеса обетованные!

Голос у чудака оказался сильным и хорошо поставленным, он легко перекрывал рыночный шум, и люди останавливались, заслышав его, начинали внимать крикам – кто из чистого любопытства, а кто и понимающе кивал. Впрочем, нашлись и несогласные, но пробиться к возвышавшемуся над толпой кликуше им оказалось совсем непросто: того окружало кольцо немолодых крепких мужиков, они и заворачивали возмущённых горожан обратно. Недовольным только и оставалось, что свистеть, улюлюкать, да швыряться гнилыми овощами. Тут и там разгорались стычки, но горячие головы мигом остужала рыночная охрана, а вот с группой поддержки крикуна не связывались даже эти угрюмые громилы.

– О ком это, магистр? – спросил меня Уве.

Я не имел ответа на этот вопрос и тронул за плечо Микаэля.

– Давай выбираться отсюда.

Маэстро Салазар кивнул и направил лошадь дальше, заставляя людей расступаться с нашего пути. Выехали понемногу, никто особо даже не возмущался. Да ещё с одной из улиц вывернул отряд городской стражи, и возмутитель спокойствия мигом спрыгнул с бочонка; тогда начали расходиться и зеваки.

Микаэль уверенно миновал несколько кварталов, въезды в которые караулили компании подмастерьев, и на смену замощённой речными голышами дороге пришли сначала деревянные мостовые, а затем копыта лошадей и вовсе зачавкали по грязи. Дома стали обшарпанными с деревянными вторыми и третьими этажами, а публика не слишком респектабельной, но бретёра это нисколько не волновало. Разве что, когда за нами увязалась шумная ватага мальчишек, он обернулся и столь грозно клацнул зубами, что те без промедления припустили на утёк.

В дорожной грязи тут и там встречались пятна выплеснутых на улицу помоев, валялось содержимое опорожнённых из окон ночных горшков. По сточным канавам в сторону реки медленно-медленно текла зловонная бурая жижа, дома нависли над дорогой, воздух сгустился, стал дымным и будто бы липким. На протянутых меж домами верёвках висело застиранное и заштопанное постельное бельё.