Сама виновата

– В смысле? Ты хотел умереть от потери крови?

– А так меня ложат!

– Не ложат, а кладут.

– Не суть.

Ольга вздохнула. Лежать в больнице – удовольствие, конечно, сомнительное, но все-таки лучше, чем на кладбище.

– Набили нос тряпками какими-то до самого мозга, – бурчал Саня, – чем дышать, фиг его знает теперь. Хоть бы я еще выпил, перед тем как ехать, так нет!

Пришлось проводить его до отделения. Медсестра сказала, что часы приема скоро заканчиваются, но можно успеть в ближайший гастроном за чем-то полужидким и нейтральным. (То есть за пивом, уточнил Саня.)

«Сгорел сарай, гори и хата», – вздохнула Ольга и побежала в магазин, где купила бутылку ацидофилина и три штуки малинового желе, которое очень кстати выбросили в кулинарии, как знали прямо.

Больше в гастрономе не оказалось ничего такого, что можно глотать, не жуя.

Вернувшись, она нашла Саню притихшим и благостным, переодетым в больничную пижамку из фланельки. По-хорошему ему надо лечиться в госпитале МВД, там условия лучше. Еда повкуснее и стены не такие обшарпанные.

В клетчатой фланельке и с нашлепкой на носу Саня казался совсем простым затрапезным мужичком. «Ложат»! Да, во вселенной этого человека ложат и звонют с тубаретки в полувере. Ничего общего у них не может быть, кроме нескольких точек пересечения по работе.

С помощью медсестры Ольга подписала свои покупки и убрала в общий холодильник, стоящий в коридоре. То есть «на калидоре» по терминологии Сани.

Черепанов пошел проводить ее в больничный холл. Киоск «Союзпечати» был уже закрыт, и последние посетители прощались со своими родными возле огромного, на всю стену окна, за которым расплывался синий вечер поздней зимы. В свете фонарей танцевал тяжелый мокрый снег, подтаивали ноздреватые серые сугробы, подернутые вуалью копоти.

– Весна не за горами, – улыбнулся Саня.

Другие, прощаясь, обнимались, и Ольга вдруг тоже решилась. Она не знала почему, но ей вдруг на секунду захотелось прикоснуться к мужчине, который сегодня был в бою.

– Ну, поправляйся скорее, – сказала она и потянулась, чтобы поцеловать его в щеку.

Вдруг он отпрянул.

– Ой, извини, извини, – побормотала Ольга, отступая, – не стоило мне…

– Это ты извини…

– Все в порядке.

Она поскорее развернулась и пошла к выходу. Саня, кажется, хотел остановить ее, но бабка-вахтерша так прикрикнула, что Ольга пулей вылетела на улицу.

Все правильно, нельзя навязывать мужчинам свои ласки, даже невинные. В щечку поцеловать… Она ему кто, мама?

А он кто? Серый скучный человечек, полторы книги за всю жизнь прочел, а кто такой Пахомов, вообще не знал, пока того не убили. Сейчас сел играть в домино с соседями по палате и чувствует себя в родной стихии.

Он настолько из другого мира, что нечего даже переживать, что ее прикосновение показалось ему противным.

Он хороший опер и смелый человек, и это сочетание профессионализма и отваги дает ту энергию, к которой ей так захотелось прикоснуться, вот и все.

И все равно было очень грустно.

Вернувшись домой, она вяло соврала мужу, что задержалась на работе из-за сложного дела, и, понимая, что должна ощущать вину и за ложь, и за тягу к другому мужчине, принялась готовить борщ.

Дело это непростое, требует внимания, и Ольга не услышала телефонного звонка.

– Тебя какой-то мужик, говорит, что по работе, – процедил муж, – скажи ему пожалуйста, что в девять вечера звонить в чужой дом не слишком прилично.

«Ну да, тебе-то по работе никто не звонит», – мысленно огрызнулась Ольга.

– Але, Оль, – услышав в трубке Санин голос, она вздрогнула, – ты извини, что домой, но просто так неловко вышло…

– Я же сказала, все в порядке.

– Оль, я дернулся, потому что у меня из-за этих затычек из пасти разит.

– Что?

– Изо рта несет помойкой.

– Это просто показалось… вам.

– Не думаю. Ладно, неважно. Короче, ты меня должна обязательно поцеловать, когда из меня эту гадость вытащат.


Ольга улыбнулась:

– Хорошо, так и сделаю.

– С нетерпением жду.

Тут она заметила, что муж стоит в дверях кухни и, не скрываясь, слушает разговор. Ольга поспешила убрать с лица улыбку.

– Вы считаете, это имеет значение в деле Пахомова? – спросила она. Дело Пахомова такое важное, что безусловно оправдывает поздние звонки в семейные дома.

– Что? Ах, в этом смысле! – Саня попытался засмеяться, но получилось не очень. – Оль, кстати, если уж зашел у нас такой разговор, то я тебе советую поэтессу тоже вызвать в суд.

– Это еще зачем?

– Подкрепить мотив. Профессор этот крутится, как муха на стекле, я не я и елка не моя, и как смеете вы своим нечистым рылом… Сама, в общем, понимаешь.

– Не очень, честно говоря.

Саня заговорил тоненьким голоском:

– Я уважаемый человек, жизни пачками спасаю, а вы хотите, чтобы я сам на себя клеветал. Ничего не помню, ничего не знаю, пока я тут на ваши идиотские вопросы отвечаю, у меня в клинике уже миллионы вымерли.

– Логично.

– Ну! Следователь его дожал в кабинете один на один, но на суде он вполне может заднюю врубить. Кому охота на весь мир признаваться в лизоблюдстве.

– Никому.

– Вот именно. А если он поплывет, то девка его показания худо-бедно подкрепит.

– Ну не знаю…

– Оль, вызови ее, доставь мне удовольствие.

Пообещав, она разъединилась. Неужели Сане понравилась поэтесса? Лишнее доказательство тому, что противоположности притягиваются.





* * *


Теперь, когда писать стихи не имело большого смысла, Полина долго спала по утрам, просыпалась не раньше одиннадцати и до часа шаталась в ночной рубашке, придумывая, чем бы занять очередной пустой день. Иногда она гуляла по району, разглядывая объявления «требуются», но даже названия специальностей были ей совершенно незнакомы. Какие-то вальцовщики, фрезеровщики – чем вообще занимаются эти люди? Гораздо чаще она проводила время, валяясь на диване и читая. Она и сегодня собиралась этим заняться, как вдруг сообразила, что является студенткой Литературного института, где очень сомнительно, что ее ждет теплый прием после последней эскапады на сессии. Теперь, когда она лишилась покровителя, ее будут валить жестоко и беспощадно, поэтому, если она не хочет потерять последнее, что еще осталось, нужно приниматься за учебу. Наверстывать упущенное и садиться за курсовик. Полина разложила учебники, потосковала над ними, а потом незаметно для себя увлеклась и не заметила, что наступило три часа дня, а в Петропавловске-Камчатском полночь, как сообщил диктор радио замогильным голосом. Тут позвонили из редакции журнала. Ирма Борисовна медовым голосом заявила, что Полине хорошо бы подъехать, решить один вопросик.

Она тут же подскочила и принялась одеваться. В радостном предвкушении даже губы накрасила, хотя обычно обходилась без косметики.

Сердце пело. Неужели беды позади и люди поняли, что любовь народа к Полине Поплавской важнее, чем ненависть старой ведьмы – жены Пахомова? Неужели до кого-то дошло, что популярность автора важнее связей и личных симпатий-антипатий? Ну, если так, то она им еще припомнит Макаку и все остальное!

В кабинет редакторов Полина вошла с победоносной улыбкой.

– Полиночка, кого я вижу! – воскликнула Ирма Борисовна, а тетки захихикали.

Полина сухо откашлялась:

– Добрый день! Какой вопрос вы хотели бы обсудить?

– А вопросик, Полиночка, вот какой, – редакторша встала и принялась перебирать бумаги на своем столе. Физиономия ее буквально сочилась елеем, – так, где же это у меня… Ах, вот! Мы, дорогая Полиночка, зная ваш крутой нрав, хотели бы лично вернуть вам ваши рукописи, чтобы вы удостоверились, что ничего не пропало и ни одно слово не исправлено. Вот, держите и дальше распоряжайтесь ими по вашему усмотрению.

Полина стояла как громом пораженная, не могла даже поднять руки, чтобы взять у Ирмы листы бумаги, заботливо упакованные в прозрачную папочку.

– Ну что же вы замерли, берите, – ухмылялась редакторша, – и делайте что хотите. Лично я советую повесить в туалете.

Полина выхватила папку, развернулась и выскочила в коридор, стиснув зубы. Нет, она не позволит им дальше наслаждаться своим унижением. Ах, какие суки, специально вызвали ее, чтобы поглумиться! Твари!

Ну ничего, ничего!

Она почти бежала, поэтому до дому добралась очень быстро. На автомате заглянула в почтовый ящик и обнаружила там повестку в суд. Полина сунула ее в карман – сейчас было не до этого.

Войдя в квартиру, она сразу закурила, надеясь хоть так немного успокоиться.

Но рука, держащая сигарету, тряслась, а как только Полина хотела затянуться поглубже, сразу нападал кашель.

Какие твари, боже мой! Низкие, тупые гиены, трусливые шакалихи, умеющие нападать только на мертвого врага. И она тоже дура, понадеялась, поверила, хотя прекрасно знает, чего можно ждать от этой публики!