Самая настоящая Золушка

Морозов в реанимации.

Врачи борются за его жизнь.

Мы с Кириллом сидим под дверью палаты, обменявшись едва ли десятком слов после моего приезда. Пьем кофе и смотрим в пустоту перед собой. Кирилл даже не шевелится, словно внутри него сломался двигательный механизм.

Полиция провела обыск в доме Морозова и по горячим следам успела задержать подозреваемую: Татьяну Морозову, которая пыталась скрыться с места преступления вместе с большой суммой денег.

Ее старшую дочь сняли тоже задержали, когда она, вместе с любовником, пыталась скрыться из города. С любовником, которого зовут Руслан Ерохин.

Ее младшая дочь, Юленька, пропала — и пока что по ней нет никакой информации.

Все это время от времени всплывает в новостной ленте, которую я просматриваю в своем телефоне в режиме онлайн.

— Екатерина Ростова? — Передо мной появляется молодой мужчина, чье лицо кажется смутно знакомым. Я пару раз видела его с Морозовым. Кажется, он один из его постоянных юристов. — Мне нужно переговорить с вами.

Кирилл напрягается, встает и молча вклинивается между нами, словно дамба.

— Юрий Викторович Симонов, — мужчина протягивает ладонь, но Кирилл не пожимает ее. — У меня есть поручения от Александра Викторовича. Если с ним что-то случится…

Я выбрасываю вперед руку, задерживая его фразу. Как-то наивно и по-детски хочется верить, что если что-то не произнести, то этого и не произойдет. Как в детстве: если не смотреть на плохую оценку в дневнике, то ее как бы и нет.

— Он поправится, все будет хорошо.

— Поверьте, я искренне желаю ему того же, но все-таки должен выполнить распоряжение моего клиента. Понимаю, что момент неподходящий, но Александр Викторович настаивал, что я должен сделать это, если случится критическая ситуация. Где мы могли бы поговорить наедине?

Я предлагаю спуститься в кафе на первом этаже. Здесь нет посетителей, только пара столов заняты сотрудниками. На нас никто не обращает внимания.

— Вот, — мужчина достает из портфеля файл с тонкой стопкой документов. — Завещание.

Я не решаюсь это взять, так что Симонов, помедлив, кладет их на стол, подталкивая в моем направлении.

— Александр Викторович завещал вам все свое имущество. Акции, ценные бумаги, несколько фондов. Недвижимость, банковские счета.

— Я не могу это взять, — дрогнувшим надломленным голосом говорю я, демонстративно складываю руки на груди так, чтобы спрятать ладони под подмышками и накрепко сжать их руками.

— Вам придется — завещание оформлено и подписано.

— Его хотели убить из-за поганых дерьмовых денег! — Крик першит в горле. — Мне ничего не нужно, понятно? Выбросьте эти бумажки, а лучше сожгите. Что угодно делайте, но я это не возьму.

«Соседние столики» поворачиваются в мою сторону.

— Катя, — Симонов потирает лоб, потом смотрит, извиняясь, потому что перешел на неофициальный тон. — Морозов очень вас любил. Отвергая его заботу сейчас… Подумайте, чего вам это будет стоить? Я не знаю всех перипетий ваших отношений и не собираюсь в них вникать, но для него это очень важно. А вам это ничего не будет стоить. Только станете немного богаче.

Мужчина усмехается, явно намекая на то, что даже в этом случае во мне нельзя будет заподозрить корысть.

Где-то во мне начинает ковырять неприятный голос сомнения.

С чего такая щедрость?

Что за очередная афера?

Подарок на прощанье? Месть за то, что устроила фиаско его гениальной идее?

«Никому нельзя верить», — подсказывает плохая Катя.

«Но люди меняются, ты же знаешь», — миролюбиво напоминает хорошая.

И я беру файл с документами, но так и не решаюсь посмотреть хотя бы первую страницу. Там «плохие оценки», буду делать вид, что пока у меня «зачет» и не о чем беспокоиться.

Спустя примерно час, так и не приходя в сознание, Морозов умер.

Я каким-то мистическим образом поняла это за минуту до того, как к нам с Кириллом вышел доктор. Посмотрела на дверь — и мне показалось, что за ней кто-то стоит и смотрит на меня, пытаясь привлечь внимание. Пока я вглядывалась в тонкую щель над полом, дверь открылась.

Кирилл идет первым, я очень медленно, волоча ноги, следом.

Хочется на минуту оглохнуть.

Хирург говорит, что они сделали все, что смогли, но обе пули задели жизненно важные органы, они пытались завести сердце, когда оно остановилось, но «даже медицина не всесильна».

— Мне очень жаль вашего отца, Катя, — говорит он. — Примите мое соболезнования.

Я наваливаюсь плечом на стену, пытаюсь удержаться, но все-таки медленно сползаю на пол, обхватываю голову руками и начинаю скулить.


Не понимаю, почему.

Я не любила этого человека. Он не был мне ни другом, ни отцом. Но мне так искренне больно, словно я потеряла родственную душу, часть себя самой.

Хотя, в некоторой степени, именно благодаря Морозову, как ни странно это звучит, появилась на свет лучшая часть меня. Даже несмотря на то, что ее выращивали не для того, чтобы нести мир и справедливость, а скорее разорять и уничтожать.

«Люди меняются, ты же знаешь», — еще раз напоминает хорошая Катя, и я чувствую, как Кирилл усаживается рядом, подставляя плечо, в которое я отчаянно цепляюсь зубами, чтобы не орать о том, как мне все-таки хреново снова стать сиротой.





Глава шестьдесят первая: Катя




Глава шестьдесят первая: Катя

Утро очень темно-серое, мрачное, низкое и тихое.

Мы с Кириллом стоим на крыльце клиники, оба смотрим в нависающее над нами небо, на набухшие от снега сизые тучи.

Наши плечи едва соприкасаются, но даже через одежду я чувствую его тепло и поддержку.

Как бы странно это не звучало.

Сейчас у каждого из нас есть дела: Кириллу нужно снова ехать в офис и пытаться отбить назад то, что успело уйти, когда Лиза объявила его невменяемым, а мне нужно позаботиться о похоронах отца.

Я решила, что буду считать его отцом. В большей степени потому что хочу быть в мире с собой, но и трусливо надеясь, что пройдет какое-то время — часть истории канет в лету, и останется только то, что нравится даже хорошей Кате: светлая добрая история о том, как в моей жизни появился человек, любивший меня искренне и бескорыстно.

— Мне нужно ехать, — скупо бросает Кирилл и ставить ноги на ступеньки.

— Ты ни в чем не виноват, — говорю в его затылок.

Ворот его пальто поднят достаточно высоко, но я все равно хорошо вижу короткие росчерки чернильных штрихов на коже, которые там, на спине, превращаются в настоящий лабиринт. Вся моя жизнь — оттиск на коже этого мужчины. Ирония судьбы. Он всегда говорил, что это — хитросплетения его больной головы, а на самом деле это всегда была моя история и моя судьба.

— Я не узнал тебя, — Кирилл не поворачивает голову. И бессмысленно пытаться перетянуть его внимание. — Она пришла ко мне, и я был уверен, что это — ты. Я всегда думал, что никогда не забуду и ни с кем не перепутаю именно твое лицо. Что ты для меня особенная, раз я тебя люблю. Но я все равно тебя не узнал.

— А я была уверена, что хороший человек и искренне тебя люблю. А оказалось, что искренне я любила только деньги и желание получить их побольше неважно какими способами. Можешь поверить, Принц, что это намного хуже хотя бы потому, что ты родился моим особенным человеком, а я такой стала абсолютно добровольно.

Я малодушна до безобразия и отвращения, но мне хочется, чтобы произошло чудо, и Кирилл хотя бы на минуту стал простым человеком. Чтобы он подошел ко мне, крепко и без подавления боли обнял, поцеловал, сказал банальные вещи, вроде «давай начнем все заново» и «ты всегда будешь мне нужна» или «мне не за что тебя прощать, Золушка».

— Я пришлю за тобой машину, Катя. Не нужно на такси. В твоем положении лучше не пользоваться общественным транспортом.

Снова набор сухих фраз. Снова откат на недели назад.

Кирилл спускается к подножью лестницы и, помедлив немного, идет к машине.

Еще верю, что оглянется, даже когда с тихим стуком захлопывается дверца — и его большой внедорожник скрывается из виду.

А через десять минут за мной приезжает машина — и водитель заботливо помогает мне сесть на переднее сиденье, потому что сзади мне сейчас будет слишком неуютно. Слишком много там места, слишком много пустоты, которую мне уже больше нечем заполнять.

Дом Морозова непривычно пустой. Когда приезжаю, навстречу выходит только основной персонал работников. У некоторых женщин заплаканные глаза, мужчины угрюмо ждут какого-то разъяснения, что им теперь делать. И я иду сквозь эти взгляды, словно через перекрестный огонь, и пытаюсь сделать вид, что ослепла и оглохла.

Они уже знают, что их благодетеля и работодателя больше нет. Наверняка об этом трубят все новостные каналы, потому что в наше время любят смаковать громкие убийства. Это проще и интереснее, чем обсуждать реальные проблемы.

— Екатерина Алексеевна, — всхлипывающим голосом спрашивает кухарка. — А нам-то чего теперь делать? Мне идти некуда. Ночевать если, так на вокзале.

Во мне зреет противная ершистая злость. Я только что потеряла отца, у меня рваная рана в груди, а меня пытаются перевести в разговор о кормушке.

Господи.

Я ненавижу их всех.

Нет, стоп. Это думает плохая Катя, потому что она эгоистка, а хорошая Катя всегда поступает правильно. Не юродствуя и не притворяясь, а потому что она вот такая и есть.

— У вас всех оплаченные выходные до воскресенья, — кое-как выдавливаю правильные слова. — С понедельника приступайте к работе в штатном режиме. Всем спасибо. И сейчас мне бы хотелось побыть одной.

Я думала, что в доме будет намусорено, как это обычно показывают после обыска полиции, но все вещи на своих местах, все чисто и нет ни намека на то, что недавно здесь разыгралась трагедия в стиле американских триллеров. Только в кабинете, куда я вхожу первым делом, на дорогом ковровом покрытии уродливые бурые пятна крови и россыпь почерневших капель на противоположной стене.

У меня сегодня много дел и некогда горевать.

Собираю необходимые документы, делаю пару звонков в похоронные агентства и останавливаюсь на том, которое согласно взять на себя все обустройство богатых достойных похорон. Слух немного режет фраза голоса на том конце связи: «Это же наш престиж и наша репутация, Екатерина Алексеевна, так что все сделаем в лучшем виде».