Секретный бункер

– Все спокойно, товарищ майор. Ну, что, Гитлер капут? – Он надрывно засмеялся.

– Да, капут продолжается, – согласился Андрей. – Но если дальше пойдет тем же образом, то это слово и нам привидится. Вспоминайте, где мы оставили машину.

– А чем мы должны вспоминать, товарищ майор? – жалобно протянул Шашкевич и начал подниматься. – Эх, грехи наши тяжкие…

– Я помню, – сказал Корзун. – У меня вообще великолепная зрительная память. Нам осталось метров триста – там машина, если еще не угнали. Разрешите возглавить процессию, товарищ майор?

– Действуй, – кивнул Ракитин. Что-то с памятью сегодня стало – смешалось все в голове, мертвые черти громоздились штабелями. Требовался вдумчивый перекур, но это стало бы непозволительной роскошью…





Глава четвертая




К вечеру 23 апреля штурмовые колонны уже вели бои на улицах Берлина, медленно продвигались к центру. Войска несли тяжелые потери, постоянно требовались подкрепления. Общая протяженность фронта в районе германской столицы составляла 100 километров и на первых порах практически не менялась. Каждый встречный дом оказывался крепостью, щетинился огнем. Улицы перегораживали баррикады, в том числе из перевернутых трамваев и грузовиков. Многие улицы были узкие, танкам негде было развернуться. Их поджигали из ручных гранатометов – стреляли из чердачных окон, из подвальных помещений. Подбитые танки перегораживали проезд, наступление стопорилось. Их пытались оттащить с помощью тросов, но подбивали и буксиры.

Пехота на узких улочках попадала под шквальный огонь, автоматчики метались, ища укрытия. Отдельные группы просачивались на параллельные улицы, но там происходила та же картина. Иногда штурмовые отряды немцы пропускали, а потом били с тыла – из-за угла, из окон, забрасывали гранатами или бутылками с зажигательной смесью.

Каждую штурмовую колонну сопровождали легкие полевые орудия. Их тащили на «ГАЗ-67», но машины не всегда удавалось даже развернуть. Немцы уничтожали расчеты, разворачивали пушки и били из них по советским порядкам…

С приходом темноты наступление замедлилось, многие части остановились, занимая оборону в отбитых зданиях. На отдельных участках, где оборона противника была наиболее сильная, войскам вообще не удалось продвинуться.

23 апреля наибольших успехов добился 9-й стрелковый корпус генерал-майора Рослого. Полностью был отбит район Карлсхорст, часть Копеника. Отдельные группы вышли к Шпрее, с ходу ее форсировали, под шквальным огнем закрепились на другой стороне. Но и там темп наступления снизился. Бойцы генерала Рослого расширяли плацдарм, немного продвинулись по городским улицам и стали, встретив упорное сопротивление немцев.

В тот же день с юга к Берлину подошла 3-я танковая армия Рыбалко 1-го Украинского фронта маршала Конева и уперлась в непреодолимый Тельтов канал. Это был ров, до краев заполненный водой, с бетонированными берегами. Северную сторону немцы укрепили идеально: траншеи, железобетонные доты. Зарылись в землю танки и самоходные орудия. Здания над каналами выглядели неприступными бастионами.

Горячие головы собирались брать канал с ходу, но все же взвешенный подход к делу возобладал. Пришел приказ: тщательно подготовиться к форсированию канала, нарастить артиллерийскую группировку на южном берегу, 24 апреля приготовиться к штурму…

Измотанные оперативники только через два часа добрались до своего расположения. Армия ушла, штаб охраняли две усиленные роты. Штабисты готовились к переезду, завтра им предстояло перебраться в Халле.

Через Ханнесбург непрерывным потоком шли подкрепления на фронт: маршировала уставшая от долгих переходов пехота, шли самоходные установки, тяжелые танки «ИС-2», тягачи тащили орудия 75-го калибра. Автомобили «ГАЗ-ААА» повышенной проходимости везли цистерны с горючим.

Утренний урок не прошел даром – штаб охранялся как президиум Центрального комитета ВКП(б). Отдохнуть удалось минут сорок, после доклада Старыгину. Тот выслушал, скептически поцокал языком, а потом неохотно признался, что в принципе доволен ситуацией, ведь оперативники остались живы.

– Признайся честно, майор, много шансов, что дело выгорит?

– Признаюсь честно, товарищ полковник, шансов немного. Но удочка заброшена, вдруг клюнет большой карась?

– Хорошо, будем ждать, но особо не обольщайтесь. Завтра остаетесь здесь. У деревни Бирштау за сутки построили фильтрационный лагерь – ожидается наплыв «гостей». Будет работать 2-й отдел, сотрудники Наркомата госбезопасности. Твои люди пусть тоже присутствуют – для усиления, так сказать.

– Я понял, товарищ полковник. Но мы всегда должны быть на связи. А вдруг у Крейцера что-то выгорит?

– Ой, ладно, – отмахнулся полковник, – выгорит – не выгорит… Отделу шифрования даны указания – люди постоянно будут дежурить на нужной волне. Если что-то придет, ты узнаешь первым…

Но уже через час произошло знаменательное событие, на которое они даже не рассчитывали! Майор заглянул в отдел, там царило нездоровое возбуждение. Заливисто смеялся Олег Вобликов, бренчали алюминиевые кружки с чаем.

– Я не понял, – нахмурился Андрей, – почему веселится и ликует весь народ? Германия подписала акт о капитуляции?

– Нам удалось, товарищ майор, – с гордостью сообщил Корзун, – вас будить не стали, сами сбегали в 8-й отдел. Помните Елизавету Петровну? Ну, Лизку Быстрицкую из шифровального отдела – она геройствовала, когда мы диверсантов поджидали?

– Не припомню, чтобы Лизка геройствовала, – засомневался Шашкевич, – сидела на берегу дура дурой, всякие гадости нам выкрикивала. Надо же, приняла участие в операции по обезвреживанию диверсионной группы. В кино это называется «массовкой»…

– По делу можно? – начал раздражаться Андрей.

– Так мы по делу, – уверил Корзун. – Елизавета Петровна нынче наша прямая связь с бункером фюрера. Ей приказали не есть, не спать, а сидеть с умным видом в наушниках и слушать эфир… В общем, двадцать минут назад ваш протеже, товарищ майор, вышел на связь из бункера Гитлера!

– Вот черт… – Ракитин облегченно выдохнул, нащупал стул и плюхнулся на него. – Подробности имеются?

– Да сколько угодно, – заулыбался Вобликов. – Это не фуфло, извиняюсь за выражение. Крейцер работал без принуждения. В начале каждой фразы – запятая. Его работа – сидеть за радиостанцией, имеющей обширный диапазон частот. Никто не следит, чем он занимается, просто выполняет поручения руководства. Его подхватили саперы, устанавливающие мины на Рутгерштрассе, отправили на машине в тыл. Этот засланец, по-видимому, неплохой актер, хотя, если честно, товарищ майор, выглядел Крейцер так, словно действительно провалялся сутки без сознания. Штандартенфюрер Кампф ему поверил, дал 12 часов на отдых, но Крейцер отказался, отдохнул час, помылся, переоделся…

– Какие подробности, – поморщился Андрей. – Сам выдумал?

– Почти, – согласился Вобликов, – трудно, что ли, додумать?

– Трауберг в бункере?

– Да, он там, – кивнул Корзун, – а также Гитлер, Геббельс, Борман, высшие чины СС и вермахта, включая командующего берлинском гарнизоном генерала Вейдлинга. Недавно состоялось совещание военного командования, на нем присутствовал лично фюрер, отдавал указания и визжал как поросенок. Приняли решение о снятии 12-й армии Венка с Западного фронта и направлении ее на соединение с окруженной 9-й армией Буссе. Для организации наступления в штаб Венка отправлен фельдмаршал Кейтель. Мы доложили по инстанции, товарищ майор. Они пытаются повлиять на ход сражения, но им не удастся. Армия Венка фактически окружена. И вокруг Берлина мы скоро замкнем кольцо.

– Это не может быть дезой, товарищ майор? – осторожно спросил Вобликов. – Да, Крейцер действует без принуждения, но, может, в этом и есть подвох? Передумал, пока бежал, и обо всем признался своему руководству. Да, семья подвергается опасности, но что мы знаем о темных фашистских душах? Брякнуло что-то в голове, решил, что судьба рейха важнее судьбы домашних?


– Теоретически это возможно, – допустил Ракитин, – однако крайне маловероятно. Или я совсем перестал разбираться в этих «потемках»… Крейцер мне видится другим человеком. Он из другого теста, нежели все эти фанатичные приверженцы бесноватого Гитлера…

– Будем надеяться, что так, – кивнул Корзун. – В таком случае свой первый концерт Крейцер отыграл. Назовем это «Крейцерова соната № 1».

– Мне это что-то напоминает, – задумался Вобликов. – Был такой музыкант?

– Был, – подтвердил Андрей. – Малоизвестный французский скрипач Рудольф Крейцер. Был придворным скрипачом при Наполеоне, кропал этюды. А «Крейцерова соната» – это вообще-то Бетховен, «Соната № 9 для скрипки и фортепиано». Знаменитое произведение. А еще у Льва Толстого есть такая повесть, запрещенная царскими цензорами из-за весьма непристойного содержания и неприличных высказываний главных героев…

– А вы откуда знаете? – поразился Вобликов.

– А ты считаешь, что твой командир – тьма таежная? – усмехнулся Андрей.



Армия Вальтера Венка стала последней надеждой фюрера. Войска лихорадочно снимали с Западного фронта и разворачивали на соединение с гибнущей группировкой Теодора Буссе. Армия Венка сделала внезапный разворот и нанесла удар в районе Потсдама, потеснив советские части. Это был неожиданный маневр, но он не мог повлиять на общую картину событий. Атаки Венка прекратились на подступах к Потсдаму, части 12-й армии заняли оборону и стали отражать советские атаки. 9-я армия Буссе продолжала гибнуть в окружении…

Войска 1-го Белорусского фронта давили с востока, медленными темпами продвигались по городским улицам. Приходилось преодолевать яростное сопротивление. 1-й Украинский фронт маршала Конева наступал с юга.

К утру 24 апреля на южном берегу Тельтова канала приготовилась к бою мощная артиллерийская группировка. Плотность орудий достигала 650 стволов на километр фронта. Мощным ударом из всех орудий вражеская оборона была подавлена. Части танкового корпуса генерала Митрофанова форсировали канал, закрепились на северном берегу и стали расширять плацдарм. Танки вошли на городские улицы, двинулись на соединение с войсками 1-го Белорусского фронта, наступающими с востока.

В Берлине воцарился хаос. Гражданское население пряталось по подвалам и бомбоубежищам, многие пытались любым способом вырваться из пылающего города…

2-му отделу контрразведки и офицерам госбезопасности приходилось справляться с огромным потоком людей. В Бирштау, на восточной окраине Берлина, творилось что-то невообразимое. Такое ощущение, что здесь собралось все население планеты. Через наспех сформированные фильтрационные пункты пропускали десятки тысяч людей. Боевые действия в этом районе закончились. Специальные органы зашивались, не хватало сотрудников. Сюда свозили немецких и советских военнопленных, жителей Германии, перемещенных лиц, когда-то завезенных сюда с востока.

Работали СМЕРШ, сотрудники Наркомата госбезопасности, Отдела проверочно-фильтрационных лагерей НКВД. К пунктам выстраивались огромные очереди. Местных жителей проверяли лишь поверхностно – в основном визуально. В большинстве это были женщины, дети, пожилые люди. Сотрудники наметанным взглядом выискивали подозрительных – они могли оказаться членами СС, офицерами вермахта. Их собирали отдельно и увозили в неизвестном направлении для дальнейшей проверки.

Взятых в плен военнослужащих пешим порядком под усиленным конвоем отправляли на восток, в Лансберг. Их ожидали долгие годы в плену на восстановление ими же разрушенного хозяйства.

В Бирштау проверяли перемещенных лиц и советских военнослужащих, освобожденных из плена. Их доставляли из Швербурга, находящегося в 15 километрах к северо-западу, там функционировали лагеря для военнопленных. Часть контингента немцы расстреляли при отступлении, других – не успели. Несколько сотен заключенных при подходе Красной армии совершили побег, захватив оружие, уничтожили охрану, вырвались на волю, а теперь опять оказались взаперти, уже у своих…

На пустыре между параллельными рядами колючей проволоки царило столпотворение. Две роты автоматчиков охраняли мероприятие. Хрипло лаяли служебные овчарки, звучали предупредительные окрики. На западе гремела канонада, в воздухе ощущалась пороховая гарь. До центра Берлина отсюда было километров двенадцать, дул западный ветер, принося из района боев запах смерти.

Оборванные бледные люди медленно брели между рядами колючей проволоки. Многие были больны, их поддерживали товарищи. Особых старожилов здесь не было: по мере переполнения лагерей немцы уничтожали тех, кто был не в состоянии работать. Кому-то стало плохо, он навалился на столб, стал сползать. Помощь товарищей не помогла, человек потерял сознание. «Позовите врача! – закричали люди. – Это Василий Петрович Шнырев, заместитель командира полка по политической части! Он хороший человек, в плен попал в июле 44-го из-за контузии!»

Охранники отворачивались, прятали глаза. «Хорошие люди в плен не попадают», – буркнул кто-то. Но медика все же вызвали, помощь оказали – по-видимому, последнюю, когда политработника уносили, он не подавал признаков жизни.

К военнослужащим, попавшим в плен, относились негативно. Представление о них как о предателях вымарать из всеобщего сознания было невозможно. Особенно у тех, кто в плену не был.

Ракитин медленно ходил по гаревой дорожке (здесь раньше располагалось футбольное поле и дорожки для бегунов), курил и испытывал противоречивые чувства к происходящему.

К проверочным пунктам тянулось несколько очередей. Первичная проверка была в основном визуальной – ни у кого здесь не было документов. Военнопленные перемешались с гражданскими – русскими, украинцами, поляками. Было много женщин – худых, изможденных, но были и те, кто выглядел здоровым, кто носил нормальную одежду и не производил впечатления доходяг. Все эти люди жили в разных условиях, имели разные судьбы. Кто-то нервно смеялся. Но в основном стояли молча, смотрели исподлобья.

Ракитин подошел поближе.

– Товарищ майор, покурить оставите? – жалобно попросил молодой парень за колючкой. Андрей кивнул.

– Не положено, – строго сказал автоматчик. – А ну, отойди от сетки, дистрофик.

– Сам ты дистрофик, – проворчал военнопленный и отвернулся.

Обиду этих людей можно было понять. Ни цветов, ни радостных поздравлений по случаю освобождения они не ждали. Дальнейшая судьба большинства из них не была предметом зависти. Тех, кто пройдет проверку, тоже не ждет ничего хорошего – всю оставшуюся жизнь они проживут под косыми взглядами, получат поражение в правах, не смогут устроиться на нормальную работу, не говоря уж о вступлении в партию.

Но, как ни крути, то, что делали сотрудники специальных ведомств, было необходимо. Под видом несчастных «овечек» в советский тыл просачивались полицейские, предатели, шпионы и диверсанты, подготовленные в немецких разведшколах, всю эту публику предстояло отсечь. Ради этого и устраивались многолюдные сборища. Иной цели не было. Большинству «контролеров» не доставляло удовольствия фильтровать своих соотечественников, львиная доля которых была ни в чем не виновата…

Возмущался обрюзгший мужчина в пиджаке и кепке. Он сыпал польскими словами, много жестикулировал. Офицера госбезопасности что-то насторожило. Он переписал данные «товарища», задумчиво посмотрел на его физиономию и задал несколько вопросов. Старший лейтенант интеллигентной наружности был, по-видимому, полиглотом. Собеседник частил, как печатная машинка. Офицер знаком подозвал товарища, что-то сказал ему. Тот смерил взглядом поляка, покосился в сторону. Подошел автоматчик и жестом приказал следовать за ним. Мужчина побледнел, губы его затряслись.

Три месяца назад войска 1-го Украинского фронта отбили у фашистов концлагерь Освенцим в Польше. Удар был внезапный, немцам пришлось в спешке уходить. Спрятать следы своих преступлений они не успели. Ракитин был временно прикомандирован к Управлению 13-й армии генерал-полковника Пухова. Он лично прибыл в Освенцим со своими ребятами, все видел своими глазами. Волосы вставали дыбом. Это был ад – в прямом и точном смысле. Он видел горы трупов, которые немцы не успели «утилизировать», видел обитателей бараков с пустыми глазами – это были не люди, а растения. Видел помещения, доверху забитые женской и детской обувью, склады с собранными в мешки человеческими волосами. Видел газовые камеры, трубы крематориев. Как выяснилось позднее, трех крематориев немцам оказалось мало – они не справлялись с объемом работ; собирались строить четвертый.

Сколько миллионов истребили там немцы? Это могли подсчитать лишь потомки. Уничтожались евреи, русские, украинцы, венгры с румынами. Стали разбираться и выяснили, что наибольшей жестокостью к заключенным отличались не эсэсовцы из «Мертвой головы», а польские надзиратели! Это были звери, желающие выслужиться перед хозяевами. Они с одинаковым упоением издевались над евреями, русскими, над собственными соотечественниками…

В целом к людям сегодня относились доброжелательно, во всяком случае – к большинству. Бывших пленных собирали в группы. Тем, кто выглядел сносно, предлагали вновь вступить в армию и с оружием в руках идти на Берлин. Уверяли, что тем самым они искупят свою вину за пребывание в плену. Желающих было много, даже те, кто едва ковылял, выражали стремление сражаться.

– Ракитин? – вдруг услышал майор слабый голос. – Андрей Михайлович Ракитин?

Из группы военнопленных, отобранных для участия в боевых действиях, на него смотрел мужчина со слезящимися глазами и совершенно бледным лицом. Он часто моргал, похоже, страдал болезнью глаз. Растительность на лице требовала срочного бритья. Он был одет в испачканную красноармейскую гимнастерку и темные ватные штаны с дырами.

Андрей всмотрелся. Показалось что-то знакомое. Ну и метаморфозы! В прошлой жизни это было породистое ухоженное лицо, гордая выправка комсостава среднего звена!

– Вижу, что узнал… – пробормотал мужчина, отделяясь от остальных, – да, это я, Бубновский… А ты, Андрюха, выжил, целым майором стал, поздравляю… В каком ведомстве, если не секрет, трудишься?

– Контрразведка, – машинально отозвался Андрей. Особых отличительных знаков у сотрудников СМЕРШа не было.

– Ого, высоко поднялся… Надо же, какая встреча – одна на миллион…