Секретный бункер

Оперативники рассыпались, вскинули автоматы. Какой-то миг отделял их от того, чтобы нажать на спусковой крючок.

– Не стрелять! – крикнул Ракитин. – Хенде хох!

Ошалевшие люди заметались, испуганно закричали. Мужчина в сером пальто и фуражке наподобие той, что носят служащие железной дороги, вскинул карабин «маузер», но явно забыл, куда нажимать. Подскочивший Корзун прикладом выбил у него оружие из рук, мужчина ахнул от боли, схватился за ушибленную кисть. Остальных не пришлось упрашивать – сами побросали карабины, вскинули вверх руки.

– Замереть! – скомандовал Ракитин.

Это был фольксштурм – гражданские лица, мобилизованные властями на защиту издыхающего рейха. Мужчины далеко за сорок, с серыми от страха лицами, они покинули поле боя, решив пробираться по домам. Страх парализовал вояк. Бегали глаза, тряслись конечности. Двое были в пальто, третий в темно-серой куртке, почему-то с нашивкой Кригсмарине – орел на свастике, но крылья у орла были не расправлены, а скромно опущены. Один и вовсе в шляпе. На рукавах «ополченцев» красовались черные повязки с красной окантовкой – отличительный знак «народного ополчения».

– Можем прикончить, товарищ майор, – сухо предложил Шашкевич, – если скажете – даже без шума.

Мужчина, стоящий первым, скорбно закрыл глаза. Впрочем, тут же передумал – решил встретить смерть с открытыми глазами. На подобную встречу они не рассчитывали – со страхом поедали глазами чужаков в незнакомой форме. Их было только трое. Переулок позади был чист, и даже на Зееле уже стихало.

– Ну, вояки, не могу… – пробормотал Ракитин, брезгливо осматривая перепуганное воинство. – Надо отпускать, мужики. Перебьешь таких – потом по ночам являться будут.

– А они бы нас отпустили, товарищ майор? – резонно спросил Шашкевич.

– Да мне плевать. Им пропаганда мозги разъела, их не убивать – переубеждать надо. С кем, если не с ними, послевоенная Германия останется? А ну, пошли отсюда! – взревел майор, делая страшное лицо.

Бойцы немецкого ополчения вышли из оцепенения, кинулись прочь, чуть не сбив Вобликова – лейтенант едва успел отпрыгнуть. Топая тяжелыми ботинками, немцы побежали по переулку, постоянно оглядывались. Карабины остались лежать у наших под ногами. Как по команде все трое свернули вправо, забежали в пустующий дом.

– Добренький вы, товарищ майор, – укорил Шашкевич. – Хотя ладно, бес с ними, – махнул он рукой, – пролетарии какие-никакие. Пролетарские солдаты и даже матросы… если это действительно его тужурка. Пусть соединяются, мы не против…

«Что-то никак они пока не соединятся», – подумал Андрей.

– Пролетарский матрос, говоришь? – почесал затылок Корзун. – Стесняюсь спросить, Федор, это что за зверь такой?

Сдавленно смеясь, оперативники расселись по местам. Вобликов медленно направил машину в глубь переулка.

– Не сдадут нас эти трое, а, товарищ майор? – опасливо спросил Олег, провожая глазами проплывающий мимо темный подъезд. – А то добегут до своих и сразу к офицеру – дескать, так и так, русские уже здесь.

– Русские и так уже здесь, – отрезал Ракитин. – Не сдадут, не волнуйся, этим работягам война поперек горла. Не их это война, понимаешь? Не по своей воле они в ополчение пошли. А кольнет «сознательность» в задницу… все равно не признаются, потому что мы у них оружие отняли, а СС такого не простит, расстреляют, чтобы другим неповадно было… Вправо сворачивай, Олег, видишь, пустырь! Машину спрячем, дальше пешком пойдем.

«Виллис» плавно перевалился через бордюр, объехал гору мусора и вклинился между развесистым кленом и глухой стеной. Контрразведчики покинули машину, прислушались.

По небу плыли темные тучи. Дым стелился над городом, закутывая Берлин в непроницаемый саван. Подкрадывались сумерки, и все это вкупе создавало ощущение позднего вечера. Серая мгла накрыла все. Звуки сражения в этом месте были едва различимы – превращались в какой-то мерный фон.

По команде убрали советские автоматы, извлекли из-под сиденья немецкие плащ-палатки, немецкие каски, автоматы «МР-40» – все хозяйство было компактно уложено и дожидалось своего часа. Плотная брезентовая ткань обтянула горло, надежно скрыв советское обмундирование. Полностью облачаться в немецкие мундиры не было ни смысла, ни желания. Вряд ли в этой неразберихе кто-то станет их досконально проверять. Надели каски, затянув под подбородком ремешки. Громоздкая радиостанция, работающая в ультракоротком диапазоне, осталась в машине.

Там же лежали два комплекта портативной американской радиостанции ВС-611-F. Фактически радиотелефоны, чудо современной капиталистической техники. Их поставляли по ленд-лизу в весьма ограниченном количестве. «Двадцать штук на всю Советскую армию, – объяснял в свое время полковник Старыгин, передавая отделу два комплекта, – беречь как зеницу ока, пользоваться только в крайних случаях, отвечаете за них головой. И не спрашивайте, как мне удалось эти штуки добыть. Думаете, остальные комплекты разошлись по войскам? Только половина, уж поверьте. Остальные забрали ученые, будут разбираться в своих лабораториях, как эти рации работают и почему так вышло, что капиталисты нас обошли».

Радиостанции были маленьким чудом. Продолговатые металлические штуковины, сравнительно легкие, сорок сантиметров в длину, плюс телескопическая антенна, выдвигаемая на метр. Для использования хватало одной руки, что в условиях боя было очень удобно. ВС-611-F производила компания Galvin Manufacturing, они относились к классу портативных радиостанций, имели один канал, задаваемый кварцевым резонатором, емкие батареи внутри корпуса и дальность действия не менее полутора километров. Радиолампы, используемые в устройстве, считались миниатюрными.

– Радиостанции будем брать, товарищ майор? – гулко прошептал Корзун. – Штуки в принципе компактные, можно спрятать под плащ-палатками.

– Не стоит, – отказался от заманчивой идеи Андрей. – Штуки, может, и компактные, но все равно мешаются. Разделяться не будем – обойдемся без них.

– А их не своруют тут без нас? – забеспокоился Шашкевич. – Вернемся, а радиостанций нет. Будет нагоняй. Нам-то, в общем, без разницы, на вас все шишки посыплются.

– Машину замаскировать, – под сдавленные смешки приказал Ракитин. Не о воришках думать надо! Вопрос, конечно, интересный, но придется рискнуть, не тащить же на себе все свои пожитки!

Через минуту маскировочное брезентовое полотнище укрыло «Виллис» от посторонних глаз. В сумерках из переулка его не различить, только если близко подойти. Но местечко малопосещаемое, да и не до того сейчас немцам…

Майор осмотрел свое маленькое войско, закутанное в плащ-палатки. Матово поблескивали стальные немецкие шлемы. Лица офицеров прятались во мраке. Самое нежелательное – столкнуться со своими. Вряд ли будут разбираться, кто такие. Но своих в районе Тюрлихплац, по данным разведки, не было.

– Движемся в колонну по одному, ступаем тихо. Рты открывать не станете – никто ничего не заподозрит. Мы разведгруппа из дивизии «Нордланд». Говорить буду я. Ныряем в развалины, идем по диагонали…

Группа из четырех человек пересекла переулок и растворилась в черноте руин…



Эта часть города практически сохранилась, разрушения носили случайный характер. Старые здания стояли плотно, серые, массивные, без особых архитектурных излишеств. Живые существа попадались редко – лишь иногда через пространство просачивались смутные силуэты. Это были мирные горожане, оказавшиеся, как говорится, между молотом и наковальней. Они спешили, прижимаясь к уцелевшим стенам. Свет в окнах не горел – электричество давно отключили. Переулки причудливо изгибались.

Бойцы шли наудачу, примерно придерживаясь юго-западного направления. Мимо пробежало без остановки отделение солдат при полной экипировке. Лица под касками казались темными пятнами. Глухо топали подошвы по брусчатке.

Внезапно проход между каменными зданиями расширился. Ракитин остановился. Откуда-то доносилась приглушенная музыка. Она почти сливалась с гулом канонады, но вряд ли была слуховой галлюцинацией. Играл орган – заупокойно, тоскливо, обреченно.

Остальные тоже встали, прислушиваясь. Звуки музыки на фоне всеобщего мракобесия звучали непривычно, хотя, вполне возможно, и они были частью этого мракобесия.

Поколебавшись, майор продолжил движение и через минуту прижался к стене. Подчиненные пристроились рядом, затаив дыхание. Дерево на выходе из переулка росло очень кстати – сейчас оно служило маскировкой. Орган продолжал играть – до того тягуче и душераздирающе, что становилось тоскливо. От плавных минорных переборов мурашки ползли по коже.

– Что такое, товарищ майор? – прошептал Шашкевич. – Тут у них концерт по заявкам, что ли?


– Это церковный орган, Федор, – объяснил Андрей. – Его устанавливают в католических храмах для придания молебну торжественного сопровождения. Мощный музыкальный инструмент, занимает целую комнату. Он и клавишный, и духовой одновременно.

– Типа гармошки? – сообразил смекалистый Шашкевич.

– Ну, в принципе да.

– Так на хрена попу баян?

В другой ситуации от души бы посмеялись. Но сейчас было не до смеха. Переулок выходил на маленькую площадь, вымощенную камнем. Пятачок окружали мрачные здания с башенками и чердачными окнами-люкарнами. Площадь венчал небольшой католический храм из красного кирпича. Стрельчатые элементы конструкций тянулись в небо. Высились две остроконечные башни с окнами-бойницами. Главное крыльцо с арочным сводом находилось справа, двустворчатые двери были распахнуты – именно оттуда и слышалась органная музыка.

В храм было несколько артиллерийских попаданий, но стены уцелели, только кое-где обвалилась кладка. Храм, способный выдержать небольшой артналет, немцы использовали в качестве лазарета. У крыльца стояли грузовые машины с красными крестами на бортах. Одна из них разгружалась. Женщины-санитарки помогали спуститься раненому с забинтованной ногой. Он стонал, хватался за плечи помощниц. Кто-то сунул ему костыль, дальше солдат заковылял самостоятельно, а женщины бросились помогать другому – у того полностью, включая лицо, была замотана голова. Он слепо шарил руками, хватался за выступающие части кузова.

В полумраке сновали силуэты, с надрывом кричала женщина, словно ворона каркала. Раненых уводили в храм. Музыка делалась приглушеннее, потом и вовсе стихла.

Андрей облегченно перевел дыхание – хорошее средство, чтобы вымотать душу. Именно это сейчас нужно раненым?

Он снова начал всматриваться. Искать обходную дорогу – значит потерять время. Группа находилась на верном пути, и до нужной точки оставалось совсем немного.

Вокруг храма царила нездоровая суета. Подошла еще одна машина, из здания выбежали санитарки. Кто-то вывалился из кузова, жалобно застонал, над ним склонились люди. Другого пострадавшего загрузили на носилки – обе ноги были перебиты. Лазарет не охранялся, никаких постов в округе не было.

Контрразведчики покинули переулок, двинулись через площадь, огибая храм. В машине, прибывшей последней, было много раненых. Хрупкие женщины сгибались под тяжестью носилок. Стонали люди. Кто-то говорил с нервным надрывом – частил, как пулемет. Распоряжалась командирским голосом плотная дама: этих двоих положить у входа, этого срочно нести на операцию к доктору Бауэру! А этому уже никакая операция не поможет, зачем привезли? Что вообще происходит – где Гретхен и Эльза? Где герр Шнитке, черт возьми? Все свободные сотрудники лазарета должны находиться здесь!

– Мужчины, прошу прощения, можно у вас спросить? – Коренастая особа с блестящими глазами бросилась наперерез оперативникам. – Меня зовут Марта Резерхарт, я из Женской рабочей службы, возглавляю районную организацию. У нас не хватает лекарств, всего два дипломированных медика, не имеющих достаточного опыта для проведения операций. К нам постоянно доставляют раненых, их уже негде размещать. Мы не знаем, что нам делать, не знаем, что происходит в Берлине! Здесь нет наших войск, но звуки боя постоянно приближаются. Раненые говорят, что бои идут уже на Александрзее, на Игландбрюкк, что к центру города прорываются русские танки… А это в двадцати минутах езды от нашего района! Вы можете сказать, что происходит и на что нам рассчитывать? Наши раненые умирают через одного, мы не можем им помочь!

– Сочувствую, фрау Марта, – учтиво отозвался Андрей. – Оберштурмфюрер Ганс Клаузе, отдел разведки, возвращаемся с выполнения задания. Поверьте, наше командование делает все возможное, чтобы исправить положение. Но вынужден признаться, что оно с каждым часом усложняется, скорее всего, стоит готовиться к самому худшему развитию событий.

– Что это значит? – истерично взвизгнула женщина.

– Это значит, что уже завтра к вечеру русские могут быть здесь. Мне очень жаль, фрау Марта.

– Что же нам делать? Мы будем защищаться! У нас есть несколько автоматов!

– Не уверен, что вы сумеете переломить ход сражения. Постарайтесь позаботиться о своих больных. Если поможете хоть кому-то – уже хорошо. Начнете стрелять – русские не станут церемониться, уничтожат все ваше заведение.

– Но они и так нас уничтожат, это же варвары!

– О, фрау Марта, уверяю вас, вы слишком увлекаетесь пропагандистской прессой. На самом деле не все так печально, как кажется. Открою вам секрет: русские не убивают женщин, детей и раненых. Если те не оказывают сопротивления, их не трогают. По крайней мере, так происходит в большинстве случаев. Смиритесь, это трудно признать, но, похоже, все кончено. Лечите людей, молитесь, слушайте органную музыку – и Бог вам поможет… если сами, конечно, себе поможете.

– Но вы же СС, – растерялась женщина, – вы не можете высказывать такие крамольные мысли.

– Мы будем до последнего выполнять свой долг, – пафосно возвестил Ракитин, – а какие мысли при этом будут в наших головах, никого не волнует. В здании есть подвалы? Постарайтесь перенести раненых туда. С приближением боев будут усиливаться артобстрелы, пострадают даже прочные здания. Нам нужно выйти на Альдерштрассе, фрау Марта. Мы правильной дорогой идем?

– Что? – подавленная женщина вышла из оцепенения. – Да, Альдерштрассе – это там, – она махнула рукой, – полквартала, мимо разрушенной больницы. На этой стороне дороги будут дома с нечетными номерами…



Наручные часы показывали 20 часов 38 минут. Группа была на месте. До назначенного срока оставалось чуть более двадцати минут. Из гулкой подворотни, насыщенной не самыми приятными запахами, просматривался добротный четырехэтажный дом с двумя подъездами. Пустое пространство в центре двора занимали зеленеющие деревья.

В доме было два подъезда. Четыре этажа, сферическая башня на крыше. Какая-то мрачная готическая монументальность. Вдоль здания тянулась подъездная дорожка. Машин у подъездов не было. По дорожке ковылял пенсионер в клетчатом берете. Он опирался на палочку, а в другой руке держал поводок. Забавно семенила следом маленькая собачка с кривыми лапками. Пенсионер и его питомец скрылись за углом.

В здании еще проживали люди. На подъездной дорожке красовался указатель: «Бомбоубежище, 100 метров». Большинство окон было зашторено. Электричество не работало, но кое-где занавески освещались изнутри – люди пользовались фонарями и свечами. Сумерки еще не сгустились, но видимость была отвратительной.

Офицеры вышли из арки, встали под сень деревьев. Из левого подъезда показалась женщина, прихрамывая, побрела по своим делам. Жизнь в каком-то смысле продолжалась. «Мы вообще в Берлине? – мелькнула странная мысль. – Они что, не знают, что происходит в городе?»

– Двадцать минут осталось, товарищи офицеры. Все неопределенно, сомнительно и неоднозначно. Но будем работать, раз мы здесь. Трауберг может приехать раньше, а возможно, уже приехал… хотя я сильно сомневаюсь. Наш подъезд – крайний справа. Этаж – третий. Не исключено, что окна квартиры выходят сюда. Вобликов и Шашкевич остаются на месте, действовать по обстановке. Укрыться за деревьями – и ни гу-гу. Подтянется Трауберг – его внешность вы примерно представляете – запустить в подъезд и заткнуть все дыры. Надеюсь, он будет один. В квартире могут находиться люди, поэтому к подъезду не идти, пройти вдоль фундамента, там есть отмостка… Корзун, за мной.

Все четверо были спокойны и немногословны. Двое в немецких касках и плащ-палатках обогнули сквер с лавочками, прошли по дорожке, прижимаясь к облупленному фундаменту, забрались на крыльцо.

В округе было тихо, только за домом гавкала собачонка. Из подъезда вышла немолодая фрау в платочке и элегантном коротком пальто. Андрей учтиво поздоровался и придержал ей дверь. Фрау испугалась, вымучила из себя подобие улыбки и заспешила прочь. На касках «военнослужащих» отчетливо проступали эсэсовские руны «зиг».

Освещения в подъезде, разумеется, не было. Но сквозь большие окна между этажами просачивался свет, он позволял ориентироваться. Высокие каменные ступени тянулись вверх, проявлялись дверные проемы – подъезд был просторный, лестница изгибалась по радиусу.

Поднимались в тишине, держась за перила. Какое-то странное спокойствие овладело майором. Он аккуратно ступил на каменную площадку третьего этажа, повел носом. Нужная дверь находилась справа – деревянная, но довольно прочная. Он повернулся, приложил палец к губам. Корзун пожал плечами – без возражений, товарищ майор. Коврик под ногой мягко прогнулся. Андрей коснулся дверной ручки, плавно надавил – закрыто. Он приложил ухо к двери, затаил дыхание. Изнутри доносилось монотонное поскрипывание – в дальней комнате кто-то ходил. Потом скрип прервался, человек отодвинул стеклянную дверку, видимо, достал книгу из книжного шкафа…

Андрей оторвался от косяка, глянул на вторую дверь. Корзун смотрел на него с любопытством, склонив голову, как умная собака.

– Там кто-то есть, – прошептал Андрей. – Будем надеяться, что он один и это именно тот, с кем встречается Трауберг.

– Согласно предположению, сотрудник одной из западных разведок, – тихо отозвался Корзун. – Не будем упоминать ее название.

– Да, совершенно незачем. Грешно клеветать на достопочтенных джентльменов. Попасть в квартиру было бы неплохо…

– Постучим? – предложил старший лейтенант.

– Можно. Но что-то мне подсказывает, стук должен быть условным. А еще нас обязательно спросят, кто мы такие.