Семь смертей Эвелины Хардкасл

Если б я хоть на секунду дал волю Дарби, он уже схватил бы фонарь и нож и стремглав помчался бы к потайным ходам.

– Отлично! – Даниель так дружелюбно улыбается в ответ, что у меня появляется неколебимая уверенность в успехе нашего плана. – Будьте на месте чуть раньше часа дня. Если повезет, то к ужину все закончится.

Он собирается уходить, но я хватаю его за локоть:

– Вы пообещали Анне придумать, как освободить нас обоих? В обмен на ее помощь?

Даниель пристально смотрит на меня, и я отдергиваю руку.

– Да, – кивает он.

– Вы солгали? Ведь покинуть Блэкхит сможет только один из нас.

– Давайте назовем это потенциальной ложью. Я все-таки надеюсь выполнить свое обещание.

– Вы – мое последнее воплощение. Насколько реальны ваши надежды?

– Не то чтобы очень, – чуть мягче отвечает он. – Я знаю, она вам дорога. Поверьте, я не забыл этого чувства, но без ее помощи нам не обойтись. Мы не сможем покинуть особняк, если целый день будем опасаться и лакея, и Анны.

– Я обязан сказать ей правду, – настаиваю я, ошеломленный пренебрежительной черствостью Даниеля.

Он заметно напрягается.

– Если она узнает правду, то возненавидит вас, – цедит он сквозь зубы, оглядываясь, не подслушивают ли нас. – И тогда помощи от нее не дождешься. – Он шумно выдыхает, надувая щеки, ерошит волосы и снова улыбается мне; напряжение покидает его, и он сдувается, как воздушный шарик. – Что ж, поступайте, как считаете нужным. Только давайте сначала изловим лакея. – Он смотрит на часы. – Потерпите всего три часа.

Наши взгляды встречаются: в моем сквозит сомнение, в его – мольба. Я сдаюсь, говорю:

– Ладно.

– Вы не пожалеете.

Он хлопает меня по плечу, весело машет Миллисент и отправляется в особняк уверенным шагом, как человек, у которого появилась цель.

Я поворачиваюсь к Миллисент, которая, поджав губы, смотрит на меня.

– Какие пройдохи у тебя в приятелях, – хмыкает она.

– А я и сам пройдоха, – отвечаю я, не отводя глаз.

Она качает головой и идет дальше, чуть замедляет шаг, дожидаясь, пока я ее догоню. Мы подходим к теплице. Стекла в ней разбиты или выдавлены напором разросшейся зелени. Миллисент заглядывает внутрь, но сквозь густую листву ничего не рассмотреть. Она жестом манит меня за собой, мы направляемся в дальний конец, к дверям, но они стянуты цепью и заперты на висячий замок.

– Ах, какая жалость, – вздыхает Миллисент, дергая цепь. – Я в молодости часто сюда заглядывала.

– Вы и раньше бывали в Блэкхите?

– В юности я проводила здесь каждое лето. Мы все сюда приезжали: Сесил Рейвенкорт, близнецы Кертисы, Питер Хардкасл и Хелена – они тут и познакомились. А когда я вышла замуж, то привезла сюда твоих брата с сестрой. Их детство прошло в обществе Эвелины, Майкла и Томаса. – Она берет меня под руку, и мы идем дальше. – Здесь было так весело! Хелена всегда мне завидовала, потому что твоя сестра – красавица, а Эвелина – простушка. Да и у Майкла внешность подкачала, лицо какое-то мятое. А вот Томас был очень хорошеньким, но погиб. Жаль, конечно, что на долю бедной Хелены выпал двойной удар судьбы. Ну а ты, мой мальчик, самый красивый из всех, – говорит она и гладит меня по щеке.

– Эвелина прекрасно выглядит, – возражаю я. – Она восхитительна.

– Неужели? – изумляется Миллисент. – Ну, не знаю, может быть, Париж пошел ей на пользу. Она меня избегает. Видно, вся в мать. Зато понятно, почему Сесил за ней волочится. Он кого хочешь перещеголяет своим тщеславием, даже твоего отца, с которым я прожила полвека.

– Хардкаслы ее ненавидят. В смысле Эвелину.

– С чего ты взял? – Миллисент хватает меня за руку, трясет ногой, пытаясь стряхнуть с ботинка налипшую грязь. – Майкл ее обожает. Он почти каждый месяц ездил к ней в Париж, а как она вернулась, они просто неразлучны. Питер к ней равнодушен, а вот Хелена… Ну, после гибели Томаса она так и не оправилась. Приезжает сюда каждый год, в годовщину его смерти, гуляет у озера, иногда даже разговаривает с покойным сыном, я сама слышала.

Дорожка выводит нас к пруду – к тому самому, на берегу которого Эвелина сегодня застрелится. Как и все в Блэкхите, пруд красив только издали. Из бальной залы он выглядит длинным зеркалом, отражающим величие особняка, а вблизи заметно, что это давно не чищенный бассейн со стоячей водой и растрескавшимися плитками облицовки, покрытыми толстым ковром мха.

«Почему она решила застрелиться здесь, а не у себя в спальне или в вестибюле?»

– Что с тобой, мой мальчик? – спрашивает Миллисент. – Ты какой-то бледный.

– Жалею, что здесь все так запущено, – отвечаю я с натянутой улыбкой.

– Да, но тут уж ничего не поделаешь, – вздыхает она, поправляя шарф. – После смерти сына жить здесь Хардкаслы не могли, а покупателей на имение не нашлось, особенно после такой трагической истории. Как по мне, надо было его вообще забросить, пусть бы здесь все лесом заросло.

Подобные рассуждения навевают уныние, но Джонатан Дарби не способен на долгие размышления, и вскоре меня занимает уже только подготовка к сегодняшней вечеринке. За окнами бальной залы суетятся слуги, начищают полы, подкрашивают стены, а горничные с метелочками для пыли взбираются на высокие шаткие лесенки. В дальнем конце залы скучающие музыканты лениво настраивают инструменты, а в центре залы Эвелина Хардкасл руководит расстановкой мебели и украшений. Она подходит к работникам и прислуге, ласково с ними разговаривает, лучится доброй заботой, и я с тоской вспоминаю день, проведенный в ее обществе.

Смеющиеся Мадлен Обэр и Люси Харпер – та самая служанка, которой нагрубил Стэнуин и с которой подружился Рейвенкорт, – устанавливают диван у сцены. Я рад, что эти невинные души нашли друг друга, но это не уменьшает моей вины за утреннее происшествие.

– Я тебя предупреждала, что больше не буду покрывать твои прегрешения, – напряженно произносит Миллисент, заметив, как я смотрю на служанок.

Любовь к сыну, смешанная с отвращением, туманит ей взор, и в этом тумане я различаю очертания секретов Дарби. То, что я смутно подозревал раньше, становится очевидным. Дарби – насильник. Во взгляде Миллисент отражаются все те женщины, над которыми Дарби надругался, чьи жизни он разрушил. Она помнит и знает обо всех. Миллисент заботливо лелеет зло, заключенное в сыне.

– Тебя всегда тянет к самым беззащитным, – говорит она. – К самым кротким, к тем, кто не… – Она вдруг умолкает, раскрыв рот, будто слова застывают у нее на губах. – Мне пора. – Она легонько сжимает мне пальцы. – Мне пришла в голову очень странная мысль. Увидимся за ужином, мальчик мой.


Она возвращается в сад, сворачивает за угол особняка. Я недоуменно смотрю в бальную залу, не понимаю, что Миллисент там увидела, но в зале царит суматоха, только музыканты сидят на сцене. Потом замечаю на подоконнике шахматную фигуру, кажется того же самого слона – обшарпанного, в остатках белой краски, – которого я обнаружил в сундуке Белла. Над ним на пыльном стекле пальцем выведено: «Оглянитесь».

Конечно же, на опушке леса Анна, в просторном сером пальто, приветственно машет мне рукой. Я кладу фигурку в карман, оглядываюсь по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, следую за ней в чащу, подальше от Блэкхита. Похоже, она давно меня ждет, приплясывает на месте, старается согреться, но это не помогает, и щеки у нее посинели от холода. Впрочем, это неудивительно – одета она очень легко, в старенькое пальто и тонкую вязаную шапочку. Вещи заношенные, протертые до дыр, штопанные и чиненные столько раз, что от них остались одни заплатки.

– У вас яблока в кармане не найдется? – говорит она. – Умираю от голода.

– Нет, вот только фляжка, – предлагаю я.

– Что ж, и на этом спасибо. – Она берет фляжку, отвинчивает крышку.

– Нам же лучше не встречаться за пределами сторожки.

– Кто вам это сказал? – Она прихлебывает из фляги, морщится.

– Вы и сказали.

– Скажу.

– Что?

– Я вам потом скажу, что лучше не встречаться за пределами сторожки, но пока не сказала, – объясняет она. – Я только недавно очнулась и все это время отвлекала внимание лакея от ваших будущих ипостасей. Даже завтрак из-за этого пропустила.

Я моргаю, пытаюсь сложить события дня, происходящие в неправильном порядке. Уже не в первый раз жалею, что больше не обладаю острым умом Рейвенкорта. Интеллект Джонатана Дарби напоминает густой суп с мокнущими в нем сухариками.

Анна замечает мое недоумение, хмурится:

– Вам известно о лакее? А то трудно понять, что будет дальше.

Я быстро рассказываю ей о дохлом кролике Белла и о призрачных шагах, преследовавших Рейвенкорта в обеденном зале. Анна мрачнеет все больше.

– Вот сволочь, – шипит она, выслушав мой рассказ, мечется по опушке, заламывает руки, горбится. – Ну, попадись он только мне! – Она мстительно смотрит на особняк.

– Скоро попадется. Даниель считает, что лакей прячется в потайном ходе. Туда ведут несколько дверей, но мы будем караулить в библиотеке. Даниель просил нас прийти туда к часу дня.

– А еще можно самим перерезать себе горло, чтобы лакею было меньше работы, – хмуро замечает она, глядя на меня, как на сумасшедшего.

– В чем дело?

– Лакей не дурак. Если нам известно, где он будет, значит мы и должны это знать. Он с самого начала обгоняет нас на шаг. Наверняка подстроил нам западню и ждет, когда мы, умники, от большого ума в нее угодим.

– Но надо же что-то делать! – восклицаю я.

– Надо, – соглашается она. – Но зачем делать глупости, если можно поступить по-умному? Послушайте, Айден, я знаю, что вы отчаиваетесь, но мы же с вами уговорились: я помогаю вам остаться в живых, чтобы вы отыскали убийцу Эвелины, а потом мы с вами отсюда уезжаем. Я честно свое отрабатываю. Пообещайте мне, что не будете гоняться за лакеем.

Ее доводы очень убедительны, но не разгоняют моих страхов. Если представится пусть даже рискованный случай разделаться с лакеем прежде, чем безумец меня отыщет, то я им воспользуюсь. Лучше умереть стоя, чем в страхе прятаться по углам.

– Обещаю, – лживо заверяю я.

К счастью, от холода Анна не замечает, как срывается мой голос. Содержимое фляжки ее не согревает, она дрожит, лицо побелело. Она пытается укрыться от ветра, прижимается ко мне. Ее кожа пахнет мылом. Я отвожу взгляд, изо всех сил сдерживаю похотливый порыв Дарби.

Чувствуя мою неловкость, Анна наклоняет голову, смотрит мне в опущенное лицо.

– Прочие обличья гораздо лучше, честное слово, – говорит она. – Только не теряйте контроля над этим. Не сдавайтесь.

– Легко сказать. А как это сделать, если я не понимаю, где кончаются они, а где начинаюсь я?

– Если бы вас не было, Дарби меня уже бы лапал, – вздыхает она. – А значит, вы знаете, кто вы. Не просто помните, а поступаете так, как поступили бы сами. Так и продолжайте.

Однако же она отступает на шаг, чтобы мне было легче сдерживаться.

– Не стойте на холоде. – Я снимаю шарф, повязываю его на шею Анне. – Замерзнете до смерти.

– А если вы будете себя так вести, то Джонатана Дарби начнут считать человеком, – улыбается она, заправляя концы шарфа под пальто.

– Скажите это Эвелине Хардкасл. Сегодня утром она меня едва не пристрелила.

– Ну и чего же вы ее сами не пристрелили? – невозмутимо спрашивает Анна. – Тогда мы сразу и раскрыли бы загадочное убийство.

– Не понимаю, вы шутите, что ли?

– По-моему, мы слишком долго занимаемся не тем, что нам велено.

– Мы не сможем защитить Эвелину, если не найдем злоумышленника, – возражаю я. – Одно приведет нас к другому.