Сердце умирает медленно

Тогда ударил наотмашь. Обмякла.

Напевая себе под нос, окунул губку в ведро с теплой мыльной водой и хорошенько сжал, чтобы та напиталась жидкостью. Достал и медленно поднес к ее обнаженному телу. Вода каплями упала на покрытую мурашками кожу, и девушка, не зная, чего ожидать, подпрыгнула и сжалась. Ее веки смежились.

– Каждый раз, как в первый, да, Сара?

– Мм… – застонала она, падая на бетонный пол лицом.

– Надеюсь, это не повторится, детка. Я устал выполнять данное тебе обещание…

Стиснул губку, и влага тонкой струйкой коснулась участка кожи между ее лопатками. Послышался новый всхлип.

– Я люблю тебя, Сара. Больше жизни. Клянусь.





-20-




«Ты слышал про то, что в сердцах влюбленных людей горит свет? Я имею в виду те выражения, в которых говорится, что мы любим сердцем, а не разумом. В силу некоторых причин эти вопросы не дают мне покоя в последнее время…

Хочешь честно? Я запуталась.

На завтра у меня назначен прием у моего кардиолога. Столько вопросов назрело, но я даже не знаю, как задать их специалисту, который занимается заболеваниями сердечно-сосудистой системы: ведь то, что меня терзает, никак не вяжется с наукой. Прости, что мучаю тебя, вынуждая выслушивать подобные бредни, но нет в целом мире другого человека, которому мне было бы не страшно признаться в том, что со мной происходит.

Ты молчишь. И это, наверное, хорошо. Я не выдержала бы твоего осуждения. Прямо вижу, как ты покрутишь пальцем у виска или посмеешься над тем, что я скажу. Хотя нет… Думаю, ты бы так никогда не отреагировал. Потому и хочу поделиться именно с тобой.

Каждый день я разговариваю со своим новым сердцем. Каждый божий день пытаюсь подобрать новые слова, чтобы убедить его, что оно теперь – мое. Мне нельзя думать по-другому, чтобы организм не отверг донорский орган.

Нужно принять его, чтобы оно стало частью меня, чтобы мы срослись. Но… Нельзя не признать – вместе с ним в мою жизнь пришло что-то еще, то, чего я не собиралась впускать.

Девушка. Я чувствую ее присутствие рядом с собой. Постоянно. Не напротив себя, не за спиной, не внутри. Она – везде, пусть даже никто ее не видит. Как и музыка, которая каждый раз оглашает собой ее появление. Невероятно грустная мелодия. Сначала думала, что схожу с ума, но звуки с каждым днем становились все отчетливее, хотя никто, кроме меня, их не слышал.

Несколько раз мне даже удавалось увидеть эту девушку. Каштановые волосы, не слишком высокая, стройная, в длинном синем платье. Это всё – очертания и не более, но я будто узнала ее. А когда мы встретились взглядами, внутри что-то шевельнулось. И тогда точно поняла, что между нами определенно существует какая-то связь. Это было две недели назад, и я тогда побежала за ней, но след оборвался в консерватории. Должно быть, это как-то связано с ее прошлым или настоящим?

Не знаю.

От одной мысли, что она могла быть моим донором и теперь ее нет в живых, становится плохо. Только тебе я могу доверить свои безумные догадки, ведь держать их в себе мне уже невыносимо. В попытках успокоиться я просидела вчера до вечера в библиотеке, изучая теории клеточной памяти. И знаешь что? Стало только хуже.

Ведь многие ученые, допускающие реальность этой теории, убеждены, что пересаженный орган является донорским только на момент трансплантации. Далее, находясь в постоянном взаимодействии с клетками реципиента, он будет постепенно становиться органом своего нового хозяина. Наверное, никто не смог бы сейчас с уверенностью сказать, в какой комбинации находятся на данном этапе мои клетки с клетками сердца, которое когда-то билось в другом человеке. И на сколько процентов оно сейчас мое. Но мнение ученых сводится к тому, что с каждым днем донорский орган должен все больше становиться органом реципиента, утрачивая клеточную связь с прежним хозяином.

А в моем случае происходит наоборот. Не знаю, как объяснить. Та девушка, кем бы она ни была, она меня не отпускает. Равно как и чувство тревоги, которое сопровождает ее незримое появление.

Вчера во сне мне казалось, что я сама стала ею. Я увидела фортепиано. Сидела за музыкальным инструментом, передо мной лежали ноты, под пальцами – черно-белая череда гладких прямоугольничков. Не было сомнений ни насчет того, как играть и что играть (ты ведь знаешь, я далека от музыки). Но потом я не только почувствовала кожей прохладу клавиш: мои собственные руки затрепетали, касаясь их по очереди. И я заиграла ту самую мелодию…

Странно, да?

А ведь твоя бабушка пыталась меня предупредить. Не надо, не начинай. Я уже вижу, как ты, скептически нахмурив брови, хохочешь. Я тоже не поверила, когда услышала ее слова про девушку, которая хочет мне что-то сказать, но не может. А позже вспомнила и вдумалась в их смысл. Так и есть. Когда я рьяно отвергала любую возможность таких событий, мне было спокойнее.

Теперь, когда игнорировать присутствие в моей жизни чего-то необъяснимого стало попросту невозможно, оно буквально ворвалось в меня с новой силой. Захватило.

И я начинаю опасаться, не выгонит ли оно прочь и меня? Из моего же тела.

Звучит дико. Понимаю.

Но не могу не замечать, как что-то борется внутри меня со мной.

Любая ткань человека разумна. Поэтому пересаженный орган, попадая в чужеродную среду, способен проявлять свой характер. Я долго думала, почему мои чувства к тебе еще живы? Почему они не исчезли бесследно с тем, вырезанным из меня старым сердцем? И у меня появилась своя теория.

Не смейся.

Душа живет не в отдельном органе человека, не в сердце, не в мозге, а наполняет каждую клеточку организма, и в виде информации ее частички могут передаваться другому человеку вместе с любым из донорских органов.

Мой организм не сдается. Он борется сейчас за то, чтобы чужие воспоминания не вытеснили из него воспоминания о тебе. Почему-то ему до сих пор важно помнить. Я совершила ошибку, оттолкнув тебя. И с каждым днем боль от потери становится сильнее. Равно как и потребность все вернуть, чтобы быть рядом. Девичье сердце вряд ли способно забыть, кого оно любило и от чьего присутствия приходило в неистовый трепет. Даже если его, сердца, уже нет. Даже если на его месте бьется другое, чужое.

Ты был прав.

Любовь, она в каждой клеточке, а не в отдельных органах.

Почему ты не боролся за нас, Райан? Почему ты до сих пор молчишь?»






-21-




Последние пару недель мы встречались с Дэниелом практически каждый день. Не знаю, как называются такие отношения, но романтическими они определенно не были. Мы катались на велосипедах, гуляли в парке, обедали в тени деревьев и много разговаривали. Я и не думала, что могу быть настолько болтливой. Будто развязался тугой узел, который раньше мешал мне говорить. Обсуждала все, что вижу вокруг себя, рассказывала о том, как открывшийся мне окружающий мир удивляет меня. А он просто слушал.

Иногда мне казалось, что он думает о чем-то своем. Улыбался, кивал и мерил печальным взглядом горизонт.

Мы не лезли друг другу в душу. Не затрагивали личное в беседах, старались не касаться прошлого, просто общались на отвлеченные темы. И я интуитивно чувствовала, что так ему будет комфортнее. Не знаю, почему. Мы словно были двумя людьми, боявшимися остаться надолго в одиночестве. Ему хотелось встречаться со мной, я с благодарностью принимала новую дружбу.

– Готова?

– Вроде, – подвигала плечами, настраиваясь.

– Необязательно сразу бежать. Это вредно. Легкий пружинящий бег, будто ты никуда не спешишь.

– Вот так? – мне до чертиков нужно было снова увидеть его улыбку.

– Да, – он ускорил шаг.

Мне нравился этот стиль бега. Непринужденный.

– Он называется «трусца».

– Понятно, – смотрела то на него, то на дорогу.

– Тяжело? – пытаясь понять по моему лицу, как я себя чувствую, Дэниел нахмурился.

– Не-а.

– Точно?

– Да.

Мы двинулись по дорожке и притормозили только у начала подъема в гору.

– Пробежали немного, можно и пойти пешком. Как себя чувствуешь?

– Отлично!

Замедлилась, чтобы перевести дыхание. Это оказалось труднее, чем я представляла. Грудь сдавило так, что сразу и не вдохнешь, сердце ухало в груди, как массивный колокол. Надо быть осторожнее с нагрузками: привыкла к длительным прогулкам, теперь на очереди и неторопливая трусца.

– Все нормально? – осторожно спросил Дэниел, глядя, как я пытаюсь отдышаться.

– Ага. Мне… понравилось.

– Дальше пойдем потише, – он погладил меня по спине.

– А бегать?

– Если ты почувствуешь в себе силы, продолжим. Я с ума сойду, если тебе вдруг станет плохо, – он даже слегка побледнел. – Твой лечащий врач разрешил тебе нагрузки?

– Настоятельно рекомендовал, – вытерла пот со лба и почувствовала, как несколько капель катятся вниз по спине. – Постепенно и в меру.

– Тогда нужно соблюдать его рекомендации.

Я перевела взгляд на верхушки деревьев. Они тянулись к свету, погруженные в свое тихое одиночество. Совсем как мы: протягивали друг к другу руки-ветви, но никак не могли соприкоснуться. Единственное, что им, как и нам, доставалось, – немного солнечного света, похожего на жидкую акварель, пробивающуюся с небес тусклыми лучиками.

Мы шли молча. Я чувствовала на себе взгляд Дэниела. Он посматривал на меня, когда я не смотрела на него. Будто хотел что-то сказать или ждал ответа, которого не последует. А меня занимали совсем другие мысли: будь Райан рядом, ответь он на мои письма, мы бы по-прежнему проводили с Дэниелом так много времени вместе? Или наши встречи утратили бы для меня всякий смысл?

Обижена ли я на Райана? Зла? Равнодушна? Мне было стыдно, но я ничего не могла с собой поделать.

Когда Дэниел смотрел на меня, мне хотелось, чтобы он поцеловал меня. И я бы ему ответила. Потому что растеряла бы остатки своей совести.

– Что это? – спросил Дэниел, когда мы, уставшие, сидели в тени под деревом на берегу озера.

– Солнце, дерево, фонарный столб и шпиль с флагом, – указала пальцем на клочок бумаги.

– Почему? Что-то важное? – он с интересом изучал мои каракули, намалеванные черным карандашом на салфетке, которая была вложена в коробку с ланчем.