Сердце умирает медленно

– Чаю, милочка?

– Нет, – всплеснула руками. – Скажите, вы не заняты сейчас? Мне совершенно некого попросить…

– В чем дело? – улыбнулся он, обнажив два десятка ровных белых, очевидно вставных, зубов.

– Нужно съездить в Сетл. Срочно.

– О… – словно обдумывая, насупился он.

– Я заплачу! – постучала по сумке в знак доказательства платежеспособности.

– Обижаешь, – еще сильнее нахмурился старик.

И захлопнул перед моим носом дверь.

– Я… – набрала воздуха в легкие, но так и застыла, с недоумением глядя на закрытую дверь. – Ну и ладно.

Развернулась и обвела взглядом остальные дома. Можно наведаться в магазин, возможно, мне бы подсказали, как вызвать такси или где найти машину с водителем.

– Чего встала? – раздалось вдруг слева. Старик появился из глубин гаража. На нем была объемная кожаная кепка и видавший виды замшевый пиджак. – Поехали!

Я с радостью бросилась к машине, которая показалась, как только гаражные ворота полностью открылись.

Села на пассажирское сиденье и сложила руки на коленях.

– Что-то важное, говоришь? – Айра устроился на водительском месте.

Неторопливо вставил ключ в замок зажигания, подвинулся на сиденье, пристегнулся. Флегматично оглядел ручку переключения передач.

– И срочное, – подтвердила я.

– Ясненько, – кивнул он и завел мотор.

Автомобиль сухо кашлянул и заурчал. Я с облегчением выдохнула.

– Пристегнись, дорогуша, – попросил он, когда мы тронулись с места.

И я быстро поняла, почему он настоял на этом. Старый Айра был тот еще лихач.





-31-




– Надеюсь, что недолго, – сказала я, когда Айра заглушил двигатель автомобиля. Еще раз сверилась с адресом, указанным в письме. Вроде все верно. – Скоро вернусь.

– Жду, – старик открыл окно и откинулся на сиденье.

Нервно улыбнулась и выбралась наружу. Асфальт под ногами казался расплавленной магмой. Я шла, еле справляясь с нахлынувшим беспокойством, граничащим почти с ужасом, и слегка покачивалась. Правильно говорила мама, мне нужно беречься, оставаться дома, а не гоняться за свежим воздухом по лесам и ущельям Малхэма. Я обязана этим людям жизнью. Я должна беречь сердце их дочери, как священный дар, а не подвергать ненужной опасности. Должна выразить свою благодарность тщательной заботой о пересаженном органе. А я…

Выдохнула. Затем вдохнула медленно и снова выдохнула. Ступила на подъездную дорожку и зашагала к входной двери. Дом четы Келли был добротным двухэтажным особняком с широкими окнами с белыми ставнями. Газон казался идеально ровным, на дорожках убрано, ступени сияли чистотой. Только цветы в подвесных вазонах безнадежно завяли, что говорило о том, что хозяйке в последние дни совершенно не до них.

Дошла и застыла, не решаясь постучать. Замерла, боясь поднять взгляд и увидеть, что меня разглядывают через оконное стекло. Для Келли время остановилось со смертью их дочери. Наверное, через эту самую дверь она вышла, чтобы уже не вернуться. Ее больше нет. Нет ничего, кроме ее сердца, бьющегося у меня в груди.

И я не знала, как они отреагируют на меня. Огорчатся ли моему появлению или обрадуются?

– Здравствуйте. – Дверь распахнулась. Мне даже не пришлось поднимать руку, чтобы постучать или позвонить. На пороге стоял седой мужчина, из-за его спины выглядывала невысокая темноволосая женщина. – Вы, наверное, Эмили?

Я коротко кивнула и переступила порог.

Не нужно было траурных одеяний, чтобы заметить скорбь на их лицах: она уже стала их повседневной одеждой. То, что не скроешь за улыбкой, потому что глаза останутся такими же безжизненно-серыми и тусклыми, то, что не спрятать за годами обычной жизни. Скорбь утраты. Она навсегда остается отпечатком боли во взгляде тех, кто потерял самых близких людей.

– Здравствуйте, – выдавила я и отважилась поднять на них глаза.

Сердце сжалось, затрепетало, подпрыгнуло в груди. Стоило только взглянуть на мать, терзавшую побелевшими пальцами воротник блузки и смотревшую на меня, как на инопланетянку.

– Меня зовут Эмили Уилсон.

Наступила тишина.


Мы, все трое, замерли у входной двери, не зная, что говорить или делать.

Я чувствовала укор совести. Мой приход ничего не изменит в их жизни. Все, что у них осталось – вещи, к которым можно прикасаться точно так же, как некогда прикасалась к ним теперь уже умершая дочь. Одежда, которая еще хранила ее запах, которую можно прижать к себе и представить, что обнимаешь ту, которой больше нет. Пленки, фотографии, дипломы – то, что навсегда останется лишь воспоминанием.

Мне было невыносимо стыдно за то, что сердце, которое бьется во мне, никогда не сможет заменить им живого человека, которого они потеряли.

– Бенджамин Келли, – протянул руку мужчина. Его голос хрипел от волнения. – А это – моя жена, Рут.

– Очень приятно, – сглотнув, я опустила голову в знак приветствия.

Женщина продолжала смотреть на меня, приоткрыв рот.

Что-то мелькнуло слева. Я сначала не поняла, что там такое, но потом услышала стук когтей по полу. Черно-белый бобтейл, старый и давно нуждавшийся в стрижке. Пес застыл, уставившись на меня с непониманием. Во взгляде не было агрессии, скорее – недоумение. Он сделал шаг, еще один, склонил голову набок и остановился.

– Его зовут Санни, не бойтесь, – произнес мужчина.

– Хорошо, – ответила я, инстинктивно вцепившись в сумку.

И в ту же секунду собака, возможно, отреагировав на мой голос, робко завиляла хвостом. В поведении пса ощущалась растерянность.

Санни направился к нам на полусогнутых, продолжая вилять хвостом и, похоже, не веря собственным глазам. Он будто узнал меня. Хотя это было абсолютно невозможно. Он приближался осторожным, стелющимся шагом, медленно.

Виляя уже почти всем туловищем и скуля, бедняга подобрался ко мне почти вплотную.

– Господи, Бен… – прошептала женщина.

И я не смогла удержаться. Наклонилась и протянула к собаке руки. Мгновение, и Санни бросился в мои объятия, принявшись лизать и крутиться, как заведенный волчок.

– Он испортит вам одежду, – виновато заметил хозяин дома.

– Ничего страшного, – ответила я, подставляя Санни лицо.

Влажный язык прошелся по щекам и шее. Мощные лапы уперлись в мои колени, едва не свалив меня с ног.

– Я до сих пор не верю, – надломленно произнесла Рут, когда мы угомонили пса и устроились в гостиной.

Они с мужем сидели на диване, я – напротив них в кресле. Санни лег возле меня, продолжая обнюхивать и тыкаться мокрым носом в колени.

– Как я позволила этому случиться? – проговорила женщина, прикладывая платок к припухшим векам. – Ночами мне кажется, что я слышу ее плач. Постоянно. Бесконечный, печальный. Она просит ее спасти. Как ужасно. Я так ее любила…

– Мне очень жаль, миссис Келли.

– Но перед самой ее смертью мы отдалились… Если бы я знала, что не увижу ее…

– Тише, Рут, – муж погладил ее по спине.

Он с трудом сдерживал слезы.

– Каждый раз, когда звонит телефон или когда стучат в дверь, я жду, что это будет она. Но… так не бывает, – всхлипнула женщина, зажмуриваясь. – Моя бедная Сара…

Перед моими глазами встала картина. Ее дочь. Она лежит сейчас где-то. В какой-то душной коробке, совсем без воздуха. Ее тело разлагается. Но не сердце.

– Мне очень жаль… – снова пробормотала я.

Невозможно было спокойно смотреть на ее слезы. Если бы я только могла хоть что-то сделать, чтобы вернуть ей дочь, непременно бы это сделала.

– Я не понимала, как такое возможно, – Рут посмотрела на меня, качая головой. Ее губы дрожали. – Она лежала, моя доченька, окутанная проводами, датчиками, приборами. Ее грудь наполнялась кислородом, на щеках розовел румянец. Она словно спала, – она опять громко всхлипнула, и у меня сдавило грудь. – Я держала ее за руку, понимаете? Она была теплой, не холодной. Я молилась о ее выздоровлении, а мне говорили, что надежды больше нет. Как так? Ведь если сердце бьется, значит, жива?

Муж крепко обхватил ее ладонь. Он испытывал такую же боль.

– С мозгом произошел необратимый процесс. Так они сказали, – ее лицо исказилось в гримасе. – Я отказывалась принимать это. Не верила. Врачи задавали много наводящих вопросов о ее здоровье, брали анализы. Сначала я не понимала, к чему клонят, но они уже все спланировали и спрашивали мое разрешение на изъятие органов… – было слышно, как стучат челюсти Рут. Слезы новым потоком брызнули из глаз, колени заходили ходуном. – А я беззвучно кивала им. Снова и снова. Подписала, где надо. Потому что мне было все равно. Понимаете?..

– Понимаю, – отозвалась я.

И это ее будто отрезвило.

– Я не думала ни о каких благих делах, деточка. Ты сидишь передо мной, живая и здоровая. Но когда я отдавала тебе сердце своей дочери, то не размышляла ни о чем. Мне хотелось лечь и умереть вслед за ней, – Рут смахнула слезы ладонью. – А когда вернулась домой… после похорон… и меня оставили в покое… Тогда на смену апатии пришли сомнения. Вдруг я поступила неправильно? Господи… – по ее щекам потекли новые ручейки. – Я замкнулась в себе и упрекала себя. Не могла простить. Хоть никто меня и не винил, но мысли, что я могла убить собственного ребенка, позволив вырезать сердце… не давали мне покоя. К тому же… перед Богом… – она зажмурилась и затряслась. – Бен, мою девочку похоронили без сердца…

– Не надо, Рут. Посмотри на Эмили, – он указал на меня. – Разве не чудо? Наша дочь была обречена, но теперь, благодаря ей, эта девушка жива. И память о Саре живет вместе с ней.

Женщина выпрямилась и взглянула на меня. Ее тело продолжало содрогаться, пальцы тряслись, но в глазах лучилось некое подобие надежды.

– Можно? – спросила она.

Я встала, сразу поняв, о чем она говорит.