Сердце Волка

В тот же момент ундина отпустила мои руки и с негодующим всплеском скрылась в водах озера.

Я же, направляемая все той же неведомой силой, перевернулась в воздухе, взмывая над самой гущей сражения, приземлилась на что-то мягкое и пружинящее, которое совершило подо мной огромный длинный скачок, я уж подумала, оно вместе со мной взлетело в воздух, но тут же приземлилось, правда, ненадолго.

Земля заходила подо мной ходуном, перед взором замелькало вытягивающееся в пятна и линии пространство.

Я болталась в воздухе, билась ребрами обо что-то твердое, теплое, что в пару прыжков оказалось на ветке дерева, перескочило еще на одну, затем на следующую, соскочило вниз, побежало по земле, перелетело через небольшой овраг на лиане…

Я не сразу поняла, что оказалась заброшенной на чье-то необъятное плечо, вишу практически вниз головой, окончательно соскользнуть вниз мне не дает чья-то горячая ладонь, лежащая прямо на… мамочки, прямо на обнаженной коже… И судя по размерам плеча и ладони, по тяжелому дыханию, это вовсе не Вилла или Фосса, и уж точно не Лил…

Наверно, Богиня на какое-то время смилостивилась ко мне, потому что я впала в странное забытье на грани обморока — окончательно погрузиться в казавшуюся блаженством темноту мне не давала непрекращавшаяся череда прыжков, при каждом я взлетала в воздух… а возвращала меня на чье-то скользкое от пота плечо чья-то уверенная рука. В коротких передышках меня похлопывали по заду, словно успокаивая, а один или два раза даже погладили… Богиня! Не может быть, чтобы все это было правдой!

На какое-то время я выпадала из реальности, словно смотрела на происходящее со стороны. Один раз даже как будто удалось взмыть ввысь и посмотреть словно бы сверху: под зеленой листвой, двигаясь то по деревьям, то по земле, огромными скачками несется куда-то смуглый, сверкающий от пота гигант, с плеча которого свисает обнаженное, не тронутое солнцем женское тело. Тело совсем юной девушки, вон отчетливо виден незащищенный позвоночник, выпирает каждое ребрышко. Широкая кисть практически полностью закрывает то, что находится пониже спины.

Между свисающими на спину гиганта огненно-рыжими прядями девушки сверкает зелеными искрами на солнце камень, похожий отсюда, с высоты, на изумрудное око.

Я поднялась еще выше — за гигантом несутся поодиночке другие, и хоть у них более выгодное положение, ведь им не приходится нести ношу, но он, опьяненный победой, бежит быстрее ветра, бьющего в лицо.

Я сделала движение вверх, взлетая как можно выше, только бы не возвращаться туда, это ведь во сто крат хуже, чем смерть, хуже, чем позор, хуже, чем все, что можно было бы себе представить… но похлопывание по тому месту, о котором леди никогда не будет говорить вслух, вернуло меня на огромное, пахнущее потом и мускусом плечо.

Я жалобно вскрикнула от удара ребрами и снова принялась наблюдать сверху, но больше, как ни старалась, высоко не поднялась. Может, потому, что похититель стал сильнее придерживать мое тело ладонью, не давая высоко взмывать в воздух.

Я не знаю, как долго это длилось, кажется, солнце село, но мы неслись в темноте, ничуть не сбавляя скорости. С наступлением сумерек мир превратился в разлитые в воздухе чернила, но вскоре мои глаза привыкли и стали видеть словно сквозь сумрак, я стала различать покачивающиеся ветки под нами, рытвины, овраги, ямы, через которые мы перепрыгивали или перелетали на лиане, мелькающие по сторонам и попадающие в ракурс моего зрения стволы деревьев, посеребренные луной.

Время от времени позади раздавался волчий вой, но, когда пространство тронуло серебро рассвета, вой отстал.

Тот, кто меня похитил, не сбавил скорости и при восходе солнца. Кажется, мы останавливались несколько раз у бурлящих источников, и я явственно ощущала, как кожу покалывают мягкие сосновые иголки, впрочем, я не уверена, что это мне не приснилось…

В один момент кто-то разжал мои челюсти, вливая в рот теплую, с запахом чего-то постороннего воду. Она попала в горло, а затем, из-за того что было ее слишком много, перелилась через губы. Я захлебнулась и закашлялась. В тот же миг меня рванули вверх за кисти рук, снова забрасывая на плечо, и бег наперегонки с ветром продолжился. Продолжилась пытка болью, стыдом, онемением и болезненным покалыванием всего тела… а еще прикосновениями чужой ладони.

В какой-то момент, видимо, запасы ужаса и стыда закончились, и со взлетами и ударами о чье-то плечо пришло безразличие.

Перед глазами заскакали картинки из далекого детства в замке Ньюэйгрин, лица мамы, отца, сестер, старой Пепы, Милы, которая была не намного старше меня, и мы играли во дворе замка. На фоне неба, которое потом превратилось в голубой гобелен, вывешенный по случаю праздника Рождения чуда во внутреннем дворе замка, возникло лицо Андре, его небесно-голубой взгляд, не меняющийся со временем. Взгляд пристальный, наполненный какой-то особой нежностью и теплотой.

Вот, словно со стороны или из какого-то черного туннеля, я вижу, как мы с Андре плаваем в озере, и он дразнит меня из-за водорослей, застрявших в волосах, называя ундиной… А я возмущенно окатываю его водопадом брызг, а внутри блаженно млею, потому что папа как-то сказал, что ундины — само совершенство и что если бы мамочка была ундиной, она непременно стала бы их королевой…

Вот мы скачем, несемся через бескрайние луга и стреляем из лука по взмывающим в воздух куропаткам… Вот охотимся на уток…

Я чувствую на себе злобные взгляды Виталины и завистливые — Микаэлы.

А вот Виталина сообщает, что грядут перемены, и не моего ума дела какие. И что она — удочеренная дочь герцога Альбето скоро станет полноправной леди Ньюэйгрин, а такому чудовищу, как я, не на что рассчитывать.

Я смотрю на нее немного снизу вверх, оставаясь спокойной, хотя помню, внутри тогда бушевало цунами… Но когда она заявила, что папочка был преступником, просто это не произносится вслух, а на самом деле ни для кого не новость, поэтому любая память о нем будет уничтожена, навстречу ей метнулась рыжая молния.

Прыгнув, я оседлала Виталину, повалила ее на каменный, покрытый соломенными циновками пол, и, сидя на ее груди, принялась отвешивать ей одну за другой, пощечины, отчего голова сестры замоталась из стороны в сторону.

Рядом мечется испуганная Микаэла, не решается подступиться ко мне, закусившей губы от ярости. Наконец Мика убегает, зовет на помощь.

Меня оттащили от Виталины и, конечно, по ее истеричному приказу в псарню не понесли, но в башне заперли…

На секунду мое сознание вынырнуло из воспоминаний, я подумала, что, если верить рассказам старой Пепы, перед смертью человек вспоминает свою жизнь, и облегченно вздохнула. Скоро, скоро я увижу Андре: сначала на картинках воспоминаний, а потом наяву… наши души наконец возьмутся за руки, чтобы больше никогда-никогда не разлучаться.

В себя привело похлопывание по щекам.

— Эй, — услышала я. — Лирей! Очнись! Очнись же! Ты в безопасности!

Веки мои дрогнули, и когда я открыла глаза, сперва ошарашенно хлопала ресницами, не понимая, почему небесные кущи так подозрительно напоминают лес Заповедных земель и почему я сижу… лежу… полулежу в какой-то булькающей коричневой жиже, здорово воняющей дегтем и каким-то травяным дурманом, а солнце испуганно подмигивает из-за макушек деревьев, словно намекая на что-то.

Кажется, я поняла, на что оно намекало.

Стоило мне увидеть того, кто звал меня, похлопывая по щекам, я заорала.





Глава 2




Довольная ухмылка на смуглом лице Грэста сменилась сначала недоумением, а потом досадой, и чем дальше, тем досадливей она становилась, но я продолжала визжать. Я орала, вытаращив глаза, вопила, тряся в воздухе кистями рук, разбрызгивая коричневатую жижу, основательно заляпав ею покрытую голубыми узорами и шрамами грудь Грэста.

В какой-то момент мне даже показалось, что у меня давно должен был пропасть голос, перехватить дыхание, но звук лился просто чудо как хорошо, истошный и пронзительный, слушая который обзавидовались бы, да что там, просто сдохли бы от зависти сирена и банши из сказок старой Пепы. Я вопила, орала, кричала, визжала, и любого эпитета будет мало, чтобы достойно описать мой вопль.


Выражение досады на суровом лице Грэста щедро разбавилось нотками сожаления — он брезгливо поджал губы, сморщил нос и часто заморгал, словно жалел о чем-то. Сожаление все же сменилось любопытством, очевидно, не только мне стало интересно, сколько я смогу вот так визжать.

Но только я почувствовала, что силы на исходе, тут же перешла на более осмысленное сотрясание пространства:

— Помогите! — орала я.

— Спасите!!!

— Люди добрые!

— Сюда!

— Насилуют!!!

Этот вопль как-то крайне огорчил Грэста, он вытаращил глаза и, как мне показалось, обиженно потянул носом воздух и даже как будто оглянулся, словно ему тоже было интересно, кого же здесь насилуют.

— Пожар!!! — проорала я, отчего Грэст и вовсе часто заморгал, а я наконец иссякла.

Какое-то время над небольшой прогалиной, где мы находились и которую я не успела толком рассмотреть, разве что взгляд невольно зацепился за какую-то блестяще-коричневую, как будто с золотыми искорками, кору деревьев с идеально ровными стволами и странную булькающую купальню, где я сижу, воцарилась мертвая тишина. Даже птицы не перекрикивались и насекомые не жужжали, последние, видимо, и вовсе пали смертью храбрых, застигнутые врасплох моим воплем.

Грэст смотрел на меня, подняв одну бровь и скептически поджав губы.

Один или два раза глаз его дернулся, что вызвало удовлетворение и досаду одновременно.

Это же надо, у меня, может, никогда в жизни такой славный вопль не получится, а он, вместо того чтобы пускать кровь из ушей и кататься в судорогах, всего лишь пару раз незапланированно моргнул!

Глаза у него, как у всех оборотней, глубоко посажены, но при этом создается ощущение, что они все же чуть навыкате. Желтые, время от времени сверкают пламенем преисподней. Губы тонкие, плотно сжатые в линию, я с удовольствием отметила, что уголок чуть дергается. Едва уловимо, но все же приятно. Массивный подбородок, занимающий чуть не треть лица, торчит вперед, отчего кажется, что Грэст всегда невероятно доволен собой. Лоб нельзя назвать узким, но и широким не назовешь, густая темная шевелюра откинута назад, влажные пряди приглажены. Нос длинный и прямой, тень от него падает на рот.

На балу в королевском дворце, в расшитом золотом и драгоценными камнями камзоле, в напудренном парике поверх умасленных темных волос, он имел бы ошеломительный успех, а злые языки сказали бы, что не только у ее, но и у его величества.

Боюсь, если бы Грэста увидела Виталина, она пропала бы. Или переселилась бы на веки вечные в Заповедные земли… есть в Грэсте что-то от герцога Эберлея, тот же самоуверенный и даже самодовольный типаж. Только рядом с Грэстом Милфорду могла быть уготована участь… разве что жалкой полуденной тени…

Невероятная ширина обнаженных плеч, рельефные бугры мышц, широкая объемная грудь, по голубым полосам и шрамам стекают потоки коричневой жижи. Боюсь, он даже и без камзола произвел бы во дворце фурор. Вернее даже, без камзола…

Чем больше я разглядывала своего похитителя с какой-то странной настойчивостью, словно хотела запечатлеть этот образ, который повергал в ужас, в своем сознании, тем спокойнее отчего-то мне становилось.

Это было не то спокойствие, которое возникало, когда отец клал широкую ладонь на мою макушку, приглаживая выбившиеся из прически огненные языки вихров, не то спокойствие, что обволакивало, когда отец подхватывал и усаживал к себе на колени, спрашивал, как прошел день… Это больше напоминало спокойствие кролика, медленно и неуклонно приближающегося к пасти удава, или спокойствие висельника, который знает, что не изменит свою участь, даже если будет кататься в пыли и грызть землю, — его все равно повесят в полдень, и ни секундой позже, потому что такова его судьба…

Так и я смотрела на Грэста, и может, что-то такое было на моем лице, потому что от моего взгляда он нахмурился и даже осмотрел свою грудную клетку и — о Богиня! — небрежно лежащую на загорелых бедрах кожаную повязку тоже.

Нахмурившись еще больше и даже чуть склонив бычью шею, Грэст снова взглянул на меня.

А мне стало совсем все равно и вообще наплевать на то, что будет.

Все равно, сказала я себе, даже если я выживу после… после прикосновений этого чудовища с плотоядным взглядом и издевательской ухмылкой, я утоплюсь в первом же целебном источнике, надеюсь, им не окажется волшебное озеро…

Наконец Грэст едва уловимо помотал головой из стороны в сторону, словно отгоняя наваждение, и прорычал, старясь, чтобы голос его звучал мягко, что крайне трудно сделать, когда тебя вместо голоса наделили чем-то средним между раскатами грома, завыванием ветра и скрежетом камня о камень:

— Ты в безопасности, Лирей. И скоро тебе станет намного лучше.

Это «намного» он протянул так многозначительно, что я дернулась, как от удара, и это не ускользнуло от его внимания.

Грэст ухмыльнулся, обнажая влажные, идеально белые зубы с чуть выдающимися вперед острыми резцами.

— Я всего лишь имел в виду торфяной источник, Эя, — пророкотал он, делая акцент на «я». — Знаю, в дороге тебе пришлось нелегко, но не волнуйся, ни от усталости, ни от боли вскоре не останется и следа. Возьми.

На широкой, лопатообразной ладони гордо разлегся какой-то желтый фрукт, отдаленно напоминающий спелую грушу, только вытянутый сразу в две стороны и размером с три крупные груши.

Я покачала головой, отказываясь, но, прежде чем успела сказать, что не голодна, моя рука предательски вытянулась вперед и быстро схватила предложенное угощение.

Только когда по языку и по подбородку потекли кисло-сладкие освежающие и одновременно тягучие потоки, я поняла, что все же умудрилась принять угощение, не удосужившись даже поблагодарить за него хотя бы кивком головы. Впрочем, рассудила я, судорожно глотая живительную влагу и умопомрачительно нежную мякоть, мы не на приеме, чтобы соблюдать все эти условности.

— Вкусно? — отчего-то еще более хрипло, чем обычно, прорычал Грэст.

Я кивнула и что-то промычала, не поднимая глаз, продолжая поглощать предложенное.

Только когда на моей ладони осталась плоская, с ошметками мякоти, со всех сторон обсосанная белая косточка, я подняла на оборотня глаза и, не имея понятия, что делать с косточкой, протянула ее ему обратно.

Оборотень нахмурил брови еще больше, а опущенные уголки рта сделали губы похожими на дугу готового к стрельбе лука, но косточку принял и даже покрутил какое-то время перед глазами, рассматривая, а потом зашвырнул за спину.

— Тебе уже лучше? — спросил он с какой-то плотоядной надеждой, заставившей меня вздрогнуть.

— А что? — пискнула я.