Шекспир мне друг, но истина дороже

– Ты присядь, присядь. Вот сюда. Может, чайку попьешь? У нас Ленка такой чай заваривает, с имбирем! Говорят, он сил прибавляет, но у меня только сердцебиение от него. Попьешь?.. Или коньячку лучше?

– Юр, ну что ты? Я его терпеть не могу, коньяк этот, с самой юности.

– Да знаю, знаю я!.. Тогда чаю! Феденька, родимый, скажи в приемной, чтобы чайку нам погорячее. Скажешь?..

Федя кивнул. Оказывается, все они замечали!..

В приемной Федя сказал про чай, подумал и вернуться в кабинет все же не решился, хотя ему очень хотелось послушать, о чем станут говорить директор и вдова режиссера. Он приткнулся на стул возле окна, написал длинную эсэмэску матери, потом – короткую – отцу и напоследок смешную брату и сунул телефон в наколенный карман безразмерных брезентовых штанищ. Василисы не было, ушла, конечно, вообще все разошлись, остались только секретарша и полная дама с высокой прической. Дама куталась в пуховую шаль, и от одного взгляда на эту шаль Федю неудержимо тянуло чихать.

– …так мне ее жаль, так жаль бедняжку!.. Остаться на пятом десятке у разбитого корыта!

– Ничего, на работу пойдет.

– На какую работу? Кто ей даст работу? Она всю жизнь за мужем прожила! А ведь была когда-то неплохая артистка. Помнишь, у Германа снималась! Как фильм-то назывался?

– Нет, не скажу, не вспомню.

– А сейчас! Кому она нужна?

Федя почесал нос, чтобы не чихнуть.

– Может, Юриваныч придумает что-нибудь.

– Ах, что он может придумать! – Дама в шали закатила глаза. – На твое место ее посадит? Или, может, на мое, в бухгалтерию?

– А наследство? Наверняка что-то осталось.

– У кого?! У Виталия?! Да что ты, Леночка, он все, что имел, тратил на эту свою!.. И ведь столько лет! Где там остаться, небось одни долги.

– Да, да, это я не подумала…

Феде было неловко, стыдно, но он продолжал смотреть в окно на Большую Покровку и старые липы в снегу и слушать, стараясь ничего не пропустить.

Он был уверен, что вдова режиссера пробудет в кабинете долго, и настроился на длительное сидение, но дверь неожиданно распахнулась, дамы отшатнулись друг от друга, как застигнутые врасплох, и на пороге показались Лариса Николаевна и Юриваныч. Он провожал ее.

Федя вскочил.

– Ты в любую минуту и мне, и Тане!.. И приходи хоть каждый день!

– Хорошо, Юра, спасибо. Ты не провожай меня, не нужно. Я не хочу.

– Вот молодой человек проводит.

– Я провожу, – с готовностью согласился Федя.

Лариса Николаевна посмотрела на него, хотела что-то сказать, но не стала. На ходу натягивая куртку, Федя следом за ней спустился по лестнице, придержал тяжелую дверь, соображая, куда именно он должен ее проводить – до остановки или, может, до дома?..

– Вон моя машина, – сказала вдова режиссера и показала куда-то рукой. – Дальше можно не провожать.

– Поговорите со мной, – попросил Федя серьезно.

– Прямо сейчас?

– В любое время.

Она вдруг опять улыбнулась.

– Ну, давайте сейчас. Чем сейчас хуже, чем потом? Ничем не хуже, правда?

Он кивнул. Машина его удивила – это был не новый, но очень солидный английский внедорожник на широких устойчивых колесах. Вдова в черном деревенском платке и мятом пальто открыла Феде дверь, уселась на водительское место и завела мотор.

– Вы ведь никакой не журналист и писать о Виталии Васильевиче ничего не станете?

– Я сценарист, – признался Федя, – работаю на «Российском радио». Делаю радиопостановки. Мы приехали…

– Я знаю, – перебила Лариса Николаевна. – Вы приехали записывать «Дуэль». Между прочим, отличный спектакль. В нашем театре почти все спектакли отличные.

– Мы в первый день видели. Правда потрясающий спектакль!.. Только его не доиграли, потому что…

…Ну да. Не доиграли, потому что муж этой самой Ларисы Николаевны был отравлен в собственном кабинете.

– Да вы не пугайтесь так, Федор! Я вполне владею собой.


Она вырулила со стоянки и неспешно покатила вниз под горку.

– Куда мы с вами поедем?

Он пожал плечами. Рассматривать ее сбоку было неудобно, но время от времени он все же взглядывал на нее, и что-то в ее облике казалось ему странным, неправильным. Да еще английская машина!.. Женщина в деревенском платке не может водить такую машину!..

– Если вам все равно, поедемте к нам. Это близко. У нас тут все близко. Я после Москвы долго не могла привыкнуть, а потом, знаете, привыкла и даже полюбила все это – горки, реку, деревья, брусчатку. Кремль у нас замечательный. Вы ходили?

Федя сказал, что еще пока не ходил, не успел.

– Сходите обязательно! Оттуда сказочные виды открываются.

Она стянула с головы платок, который все это время был на ней, и оказалось, что у нее очень молодые, густые, блестящие волосы до плеч. Тут Федя подумал, что никак она не могла быть женой Верховенцева! Сколько ей лет? Тридцать? А ему? Сто семьдесят?

Машина остановилась возле небольшого особняка с атлантами и кариатидами, с вензелями и полуколоннами, выходившего фасадом на широкую улицу.

– Мы приехали.

На первом этаже помещался какой-то солидный офис и сидел охранник в форме. Лариса Николаевна, а за ней Федя поднялись на один пролет по мраморным чистым ступеням, она открыла железную дверь, единственную на площадке, за которой оказался еще один подъем и две двери, направо и налево. Лариса Николаевна открыла ту, что направо.

– Проходите!..

Федя прошел.

– Это старая «адвокатская квартира», – говорила хозяйка. – Их почти не осталось, все были переделаны под коммуналки, а наши сохранились. До нас здесь жил, кажется, секретарь райкома по пропаганде и агитации. Говорят, был пламенный коммунист и борец за новый быт. За новый быт боролся, а жил в «адвокатской квартире»!.. Потом она долго пустовала, ее перекупали, продавали, а после уже мы въехали. Вы можете не разуваться, Федя.

Но он уже скинул желтые непромокаемые ботинки «Тимберленд», которыми хвастал перед Василисой.

…Как вы там, Кузина Бетси? Мне вас очень не хватает сейчас, ах, как не хватает! Если бы вы оказались рядом, я бы чувствовал себя уверенней, мне было бы с кем переглянуться и кому скорчить рожу!..

Освободившись от пальто, Лариса Николаевна осталась в джинсах и черном свитере – в театре он на джинсы внимания не обратил. Все-таки сколько ей лет?..

– Хотите горохового супа? У меня есть! Я прекрасно готовлю.

Федя сказал, что супа он, разумеется, хочет.

В просторных комнатах было очень светло и тепло. Мебели мало, и вся она соответствовала духу «адвокатской квартиры» – овальный стол, низкий комод, посудная горка, этажерка, на которой цвели какие-то растения в горшках. В одной из комнат – Федя догадался, что это кабинет покойного, – все стены были увешаны афишами и фотографиями, в книжном шкафу навалены растрепанные папки и увесистые фолианты. В красном углу стоял настоящий киот с иконами, перед ними теплилась лампадка красного стекла.

Федя покосился на киот.

Фотографий было много, разной поры, и он стал их рассматривать. Ларису он узнал сразу, и фильм Германа, о котором шептались дамы в приемной, тут же вспомнил – вот же она, Лариса, в красноармейской шинельке и с винтовкой в руках!.. А вот сцена из какого-то другого фильма, где она в открытом платье, совсем молоденькая, а рядом с ней кто-то из совсем великих, кажется, Ульянов, фотография плохонькая, не разглядеть. И еще сцены из каких-то спектаклей: «Гранатовый браслет», читал Федя, «Вышел ангел из тумана», «Неприкаянный», «Отцы и дети»… А вот фотография, видимо, недавняя – Лариса и Верховенцев и Валерия Дорожкина с мужем, видимо, на карнавале каком-то, там арлекины, маски, огни.

– В спектаклях я мало играла, – сказала Лариса Николаевна у него за плечом, – если вы меня ищете!.. От меня осталось только несколько фильмов. Но неплохих, как я сейчас понимаю. А когда-то мне казалось, что хуже меня нет на свете артистки! Там все накрыто, пойдемте, остынет.

Федя покорно пошел за ней, хотя ему хотелось еще порассматривать фотографии, и он очень жалел, что с ним нет Василисы.

Накрыто было в столовой, как полагается. Суп в супнице, хлеб в хлебнице. Приборы увесистые, с витыми чернеными ручками, серебряные, что ли?.. Стаканы хрустальные, рубиновый морс в графине с высокой пробкой – в ней, как в короне, сверкали капли бледного зимнего солнца.

Лариса Николаевна налила Феде дымящегося супа и положила на специальную тарелочку ломоть свежего ржаного хлеба.

– Ешьте, пока горячий!..

Федя, ссутулившись над тарелкой, стал хлебать суп. Ему было до ужаса неловко.

Вдова уселась напротив. Она ела красиво, не торопясь.

– Так почему вас интересует Виталий Васильевич? И как именно интересует? Как режиссер? Или как… персонаж?

– Пожалуй, как персонаж, – сказал Федя, решив быть откровенным. – Кто и за что его отравил, вот что меня интересует! Вы извините, конечно, если я слишком…

– Ничего, – перебила Лариса. – Это даже хорошо, что вы так циничны.

Федя Величковский, искренне считавший себя фрондером и циником, немного обиделся. Нет, сам себя он мог именовать как угодно, но чтоб другие, посторонние!..

– Да, – произнесла Лариса, помолчав. Положила ложку и стала смотреть в окно. – Этот отравитель, кем бы он ни был, оказал мне услугу. Да еще какую!..

Федя перестал жевать.

– Виталий всерьез собирался разводиться, – продолжала Лариса задумчиво. – Можете себе представить? Мы прожили вместе двадцать лет, и вот он решил, что – пора! Или это не он решил, а она?.. А у него уже не было сил сопротивляться?..

Федя с усилием проглотил кусок.

– Кто она? – спросил он и прочистил горло.

– Если бы мы развелись, ничего этого не осталось бы, – она огляделась по сторонам, посмотрела на стены, картины и комоды – с любовью. – Нет, он не выкинул бы меня на улицу, конечно, все же я верой и правдой служила ему много лет, хотя… Хотя, может, и выкинул бы.