След в заброшенном доме

– Прошу представиться, товарищи.

– Старший лейтенант Иващенко Анатолий Максимович, – ровно произнес светловолосый крепыш среднего роста с маловыразительным лицом. – Оперуполномоченный уголовного розыска, тридцать шесть лет, женат, сам с Волги, семья в эвакуации под Куйбышевом, в Свирове несу службу с октября сорок первого года. – Иващенко замолчал.

Он явно не был любителем произносить много слов.

Под пристальным взглядом Ивана напрягся второй офицер милиции, молодой, густоволосый, со смышленым подвижным лицом. Он как-то по-детски сморщил нос.

– Одинцов Николай Петрович. – Голос его тоже был почти детский, звенел как натянутая струна. – Двадцать лет, местный, в сорок первом окончил строительный техникум, потом поступил в школу милиции, есть мать, жены и детей нет, не обзавелся пока. Нечем особо похвастаться, товарищ капитан. Послужной список невелик. На фронт меня не взяли. – Скулы паренька побелели. – Когда война началась, обивал порог военкомата, а мне все твердили, подожди, мол, успеешь еще. Потом ускоренные курсы, работа в милиции, в общем, захлестнуло.

– Подстрелили Николая полгода назад, – подал голос Иващенко. – Малину брали на Затоне, так паханы палить начали, он положил одного, а потом в плечо пулю схлопотал и так при этом выражался, что ему потом начальство благодарность перед строем объявило с занесением в личное дело.

– Зажило как на собаке, – заявил Одинцов. – Только все равно это не фронт.

– Не надо стыдиться, что ты не в армии, – сказал Осокин. – Если все уйдут воевать, кто же будет охранять наши тылы? В вашей биографии, товарищ Иващенко, тоже, видимо, отсутствует военное прошлое?

– Чуток присутствует, – не смутился оперуполномоченный. – Я же в Белоруссии работал в уголовном розыске, когда война началась. Город Речица в Гомельской области. Может, слышали? Жену с сыном успел в эвакуацию отправить. Их состав бомбежке с воздуха подвергся, но прорвались. Сам в ополчение записался. Наш отдел в полном составе это сделал. Тяжелые бои шли, мало кто выжил, отступали вместе со своими, под Малой Тузой в котел попали, еле вырвались. Контузило меня тогда крепко, позвоночник задело. Часть тела парализовало, в госпиталь вывезли. Думал, хана, инвалидом стану, но нет, оклемался. На фронт, правда, больше не взяли, смеялись еще, дескать, парализует тебя во время атаки и будешь там торчать как пугало.

«Инвалидов каких-то дали», – недовольно подумал Иван.

– Вы зря так на нас смотрите, товарищ капитан, – выдал Одинцов.

Он словно прочитал чужие мысли. Этот парень назойливо напоминал покойного Лугового, что капитану решительно не нравилось.

– Мы вовсе не калеки, у нас в милиции все такие. Старые раны давно зажили, можем бегать, прыгать.

– Ваше умение бегать и прыгать меня волнует в последнюю очередь. Прежде всего мне нужны думающие, наблюдательные и осведомленные работники.

Осокин смотрел на них и кусал губы. Работать некому, и любая помощь со стороны – это плюс. Рабоче-крестьянская милиция состоит из обученных профессионалов, беззаветно преданных делу коммунистической партии и досконально знающих свое дело.

Но сегодня к черту агитки! В жизни все сложнее и хуже.

Проще говоря, милиции Иван не верил. Чалый тоже был милиционером, и наверняка не он один окопался в органах. Кто такие эти двое? Насколько можно верить Окладникову? На тебе, боже, что нам негоже? Или что похуже? Капитан всматривался в их лица и не мог разобраться со своими чувствами, не знал, можно ли им доверить?

– Мы знаем про Чалого, товарищ капитан, – подал голос Иващенко. – В разных отделах трудились, ничего общего по работе. Отношения шапочные, привет, пока. Он был такой же, как и все.

– А еще нам сказали, что с вами произошло под Бекасово. – Одинцов слегка покраснел. – Сочувствуем, товарищ капитан, знаем, что вам нелегко, но и нам, кстати, тоже. Мы никогда не пересекались с военной контрразведкой, это странно и непривычно. Не хотите с нами работать, нам же лучше, у нас куча своих дел.

– А если принимаете помощь, то давайте без тайн, товарищ капитан, – заявил Иващенко. – Государственные секреты нам знать не надо, но если мы не будем в курсе происходящего, то толковой работы не получится. – Офицер милиции напрягся, ожидая вспышки гнева контрразведчика, и переглянулся с товарищем. Тот еле заметно кивнул ему. Мол, вместе на Колыму поедем.

Иван улыбнулся. Чем он рисковал? Так уж принято в этой стране. Все секреты давно известны врагам, и только безвинные граждане пребывают в полном неведении.

– Хорошо, товарищи уполномоченные, у вас будет возможность выяснить, что за зверь такой контрразведка и с чем ее едят. Все сведения, которые вы получите, являются секретными. За их разглашение полагается наказание. Предупреждаю об этом только раз. С этой минуты вы забываете о своих делах в уголовном розыске и работаете только на меня. Соответствующие полномочия будут выписаны, документы розданы. Милицейскую форму я больше видеть не должен. Вы будете носить обычную гражданскую одежду, оружие всегда держать при себе и действовать по моим указаниям. Любая инициатива допускается только с моего одобрения.

– Это как? – спросил Одинцов, а бесцветный лик Иващенко на миг осветила улыбка.

– Именно так. Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Приказы выполнять беспрекословно. Вольница наказывается. Будут пытать сослуживцы о работе контрразведки – немедленный доклад мне. Не надо воображать, будто занимаетесь стукачеством. Я всегда должен знать, где вы находитесь. Домашние адреса на стол. Я обращаюсь к вам на «ты», и мне плевать, как вы к этому относитесь. Строевым шагом можно не подходить, – закончил он на шутливой ноте. – И не маячьте тут по стойке смирно, надоело уже. Присаживайтесь.

Милиционеры расслабились, заулыбались. Напряжение отпустило их. Они сели.

Вводная лекция продолжалась недолго, все по порядку. Крах диверсионной группы Федоренко, история с Островым, с Кошелевым, трупы Примакова, Чалого, женщины с поддельными документами на фамилию Черкасова, мужчины со срезанным лицом.

– Неслабо вы накосили, товарищ капитан, – уважительно протянул Одинцов. – И после этого у них кто-то остался?

– Подпольная сеть у них большая. Возглавляет резидентуру агент абвера с позывным Циклоп. Да, они потеряли много людей, но, думаю, переживут. Главное, что ниточки оборваны, и распутать клубок мы пока не можем.

– Ничего себе, – буркнул Одинцов. – Вот так живешь, работаешь и не знаешь, что под носом творится.

– Вот посмертная фотография гражданки Черкасовой. Будем называть ее так, – сказал Осокин.

– Мертвая она какая-то, – с сомнением заключил Одинцов. – Хотя при жизни была симпатичная. Незнакомая гражданка, товарищ капитан.

– Советую избегать комментариев, не относящихся к делу, – сказал Осокин и перевел взгляд на Иващенко.

Тот мотнул головой. Нет, мол, тоже не встречались.

– Нужно выяснить, кто такая, где жила и чем дышала. Сотрудников своего отдела не привлекать, по крайней мере без моего ведома. Работаете сами, не допускаете никакой утечки информации. Вот еще один портрет. – Иван выложил на стол второе фото, сделанное криминалистом на хуторе близ Бекасово.

– Это не портрет, – поколебавшись, заметил Иващенко.

Одинцов сглотнул, зябко поежился.

– Другого нет. Мужчина неплохо подготовлен в военном деле, одет в штатское, что вы прекрасно видите. Имеем волосы и подбородок, вернее, часть такового. Рост и примерный вес нацарапаны внизу карандашом. Хотелось бы выяснить его личность, место работы или службы, а также окружение. – Капитан сделал паузу, бросил на стол еще один снимок. – Вот отпечаток протектора автомобиля. На нем предположительно сбежал третий сообщник. У вас машина есть?


– Откуда, товарищ капитан? – Одинцов развел руками. – Все ноги уже стоптали на этой службе.

– Хорошо. Я сделаю звонок вашему начальству. Машина будет. Отдать свою не могу, самому нужна. Уяснили задачу? Машина в лесу, гражданка Черкасова и мужик с оторванным лицом. Если есть полезные мысли или предложения, излагайте сразу.

– Мы должны тремя вещами заниматься одновременно? – уточнил Одинцов, дождался утвердительного кивка и тяжело вздохнул.

– Проявите себя, покажите, на что способны, – сказал Иван. – На отпечатке шин, если присмотритесь, есть характерная особенность.

– Да, я заметил, – заявил Одинцов. – Резина почти лысая. Такое вряд ли допустимо в воинских структурах.

– Лично я бы побоялся ездить на такой колымаге, – добавил Иващенко. – Списки автотранспорта мы можем добыть. Это, понятно, не грузовой автомобиль.

– Работайте. – Осокин кивнул на дверь.

– Кое-что еще, товарищ капитан. Минутку позвольте. – Одинцов стал усердно приглаживать непокорный вихор на макушке. – Не знаю, относится ли это к делу, но был один случай недавно.

– Ты о чем? – спросил Иващенко.

– Допрос Глисты помнишь?

– А, это. – Иващенко как-то неопределенно пожал плечами. – Да нес Глиста какую-то пургу. К его словам прислушиваться не стоит.

– А зачем ему такое выдумывать?

– Может, меня просветите? – Иван нахмурился.

– Да вроде ничего особенного, – начал издалека Одинцов. – Есть у нас парочка уважаемых граждан – Торченый и Глиста, погоняла такие. В миру граждане Торчаков и Куняев. Не мокрушники, не гопстопники, обычные воры. Предпочитают промышлять в поездах, обчищать пассажиров. Майданщики, в общем. Воры так себе, звезд не хватают, насквозь блатные, аполитичные, перевоспитанию не подлежат. Периодически путешествуют в места лишения свободы, но быстро возвращаются, поскольку никого не убивают, воруют по мелочам. Третьего дня опять попались. На вокзале их наши накрыли с поличным. Прямо за руки схватили, когда они с пьяного гражданина часы снимали и кошелек вытянули. Все зафиксировали, то-се, понятые. Торченый дернулся, когда наручники надевали, увертливый оказался, через забор перемахнул и был таков. Пока не нашли его, но ничего, найдут. Зато в Глисту вцепились, доставили куда надо, будет теперь за двоих отдуваться. При нем кучу денег обнаружили. Обчистил в поезде еще пару рассеянных граждан, а кошельки выбросил. Они в тот день опять в поезде работали. Сели на станции Угольная, доехали до Свирова, а тут им дом родной. В разных вагонах промышляли, а по прибытии воссоединились на перроне, так сказать. В общем, мы надавили на Глисту, он и поведал, как провел эти полдня. До Свирова минут пятнадцать оставалось, народ уже готовился, вещи собирал. Тут Глиста и заприметил у титана капитана Красной армии. Тот в окно смотрел, думал о своем, потом словно вспомнил что-то важное, полез в карман брюк, выудил упитанное портмоне, быстро прошелестел купюрами. У Глисты аж слюнки потекли. Стал он ждать удобного случая. Минут пять прошло. Капитан в тамбур покурить, и этот за ним. Там еще трое стояли, дымили самосадом. Вагон тряхнуло, Глиста этим и воспользовался. Руки у него золотые, и внимание отвлечь умеет. В общем, куча-мала, масса извинений. А чтобы подозрений не вызывать, он остался в тамбуре, отошел к другой двери, стоял там, курил. Те трое надымились и в вагон ушли. Глиста тоже собрался сматываться. Тут капитан начал карманы обхлопывать, а портмоне-то нет! Глиста уверяет, что он ругнулся, глухо так, негромко, но точно по-немецки!

– Глиста – эксперт в немецком? – спросил Осокин.

– Нет, Глиста не эксперт. Но предпоследняя отсидка у него была в Поволжье, где в бараке хватало этнических немцев, вот он и наблатыкался. Стоял, отвернувшись к окну, покуривал, что-то насвистывал. Капитан резко дверь открыл и ушел. А Глиста не лопух, в другой вагон из тамбура подался, чтобы больше с этим человеком не пересекаться. Поезд прибыл в Свиров, на перроне Торченый подошел, а через пять минут они попались патрульным, когда полезли к пьяному фраеру, а рядом наши переодетые коллеги работали.

– И это все? – Иван пожал плечами.

– Это все, – удрученно согласился Одинцов. – Больше он не видел капитана.

– И ты ему поверил?

– А с чего ему врать?

– Мог выдумать в надежде на то, что зачтется. Мол, попался с поличным, но проявил гражданскую сознательность.

– Не, товарищ капитан, – заявил Иващенко. – Не тот крендель. Глиста до такого не додумался бы. Для этой публики война не существует, им без разницы, под кем жить – под немцами, под нами. Не все уголовники такие, врать не буду, есть среди них и правильно настроенные, как бы глупо это ни звучало, но Глиста точно не такой. Выгораживать себя таким образом… ну не знаю.

– Вы об этом доложили по инстанции?

– Конечно, – отозвались офицеры чуть не хором.

– И что?

Плечами они пожали тоже дружно. В принципе понятно. Начальство посмеялось, покрутило пальцем у виска.

– Деньги в портмоне были настоящие?

– Настоящие, товарищ капитан. – Одинцов заулыбался. – Их даже проверять не надо было. Существует мнение, что деньги не пахнут. А по мне, так очень даже. У них есть характерный запах, который никогда не воспроизведут фальшивомонетчики.

– Не знаю, что сказать. Факт сам по себе любопытный, если Глиста не врет. Советский человек по-немецки не ругнется. Немец может, к тому же ситуация подходящая, пропажа крупной суммы. Вырвалось, бывает. Сколько шпионов на подобных мелочах погорело. Но что мы можем сейчас сделать? Когда это было?

– Три дня назад. Поезд шел из Малиновки в Старый Яр. Стоянка в Свирове десять минут. Шесть пассажирских вагонов, плюс несколько платформ с оборудованием военного назначения. Их отцепили, а пассажирские вагоны поехали дальше.

Иван задумался. Факт, конечно, интересный. Не все шпионы и диверсанты, забрасываемые в советский тыл, являются русскоязычными. Но где и как искать этого капитана? Три дня прошло.

– Хорошо, не возражаю, попробовать можно. Но не в ущерб основному расследованию. Одинцов, еще раз допроси Глисту, пообещай снисходительное отношение. Пусть нарисует примерный портрет капитана, характерные приметы. Может, вспомнит что-то еще. Не скупись на обещания. Нам без разницы, а Глисте приятно будет. Иващенко, отрабатываешь машину и человека без лица. А я займусь гражданкой Черкасовой.

– Вот так всегда, – пошутил Одинцов. – Нам по уркам и прочим безнадегам, а начальству самое приятное.

– Очнись, Николай. – Иващенко сглотнул. – Что приятного в мертвой женщине?

Участвовать в допросе Глисты капитан Осокин не собирался. Но подход молодого оперативника ему в принципе понравился. Не можешь разобраться сам – работай с блатными. В их кругах царит полная осведомленность по всем вопросам.

Несколько раз в течение дня капитан пересекался со своими новыми подчиненными, убеждался в том, что они умели работать, напряженно дышал им в затылки. Именно они на дне оврага, тянувшегося за территорией бывшего совхоза «Октябрьский», нашли сгоревшую машину. Жители видели ночью огонь, но никто не осмелился полюбопытствовать.

Судя по остову, это был старый «ГАЗ-61» песочного цвета. Номера с машины были сняты. Колеса сгорели. Убедиться в том, тот ли это автомобиль, было невозможно. Об исчезновении автотранспорта никакие организации не сообщали. Машина могла быть личной. Такое случалось, хоть и редко.

Пропавших людей, по данным милиции, за последние сутки было трое – две женщины и пожилой мужчина, страдающий психическим расстройством. Женщин вскоре нашли, изнасилованных и зарезанных. О пропаже мужчины заявлений не было.