Следы Атомных богов

И, развернувшись, парочка покинула наше узилище.

– Леди Лиз, все будет хорошо. – И хотя в словах моих было не много правды, я проявил великое мужество и усилием воли обуздал вполне естественный страх, вкупе с неуверенностью в завтрашнем дне. Единственно, дабы успокоить девушку. Не скажу, что мне легко далась эта фраза, однако ни малейшая дрожь голоса не выказала бушевавших внутри чувств.

– Я не боюсь.



Вскорости, после еды, как и обещал господин Даккар, нам позволили покинуть камеру. А в том, что комната, где нас содержали, была именно камерой, отпали последние сомнения, во всяком случае у меня, как наиболее наблюдательного в нашей более чем пестрой компании.

Помещение для прогулок являло собой обширную залу с материалом стен сходным с покинутым узилищем. Две особенности отличали его: первая – это очередь в место, именуемое отхожим, вторая – окно, от пола до потолка, у которого скопилось едва ли не большее количество людей, чем в очереди.

Из увиденного мой аналитический ум вывел, что мы не единственные пленники дракона и его хозяина. Среди наших товарищей по несчастью были и центаврийцы, и дверги, и даже парочка измененных с двумя парами рук и щупальцами, которые росли прямо из шеи. Но основную массу, как и следовало ожидать, составляли селяне, возможно того же поселения, где пленили нас.

Я тут же занял положение поближе к леди Лиз, на случай если девушке понадобится моя помощь. Однако грубиян Даниил отер меня, заведя с девушкой далекий от содержательности разговор. Несчастная слушала его, несомненно, через силу, ввиду воспитания и природного такта. Я же, не отыскав в предмете беседы пищи для своего более чем гениального ума, подошел к окну, тем более что большая часть смотрящих переместилась в очередь к туалету. И я увидел… проплывающие под нами Белые земли с темными мазками проталин, из чего следовал вывод о нашем движении на юг.

Нельзя сказать, что увиденное так уж сильно удивило меня. В конце концов, мы – в драконе, а он – летающее существо, в чем мы могли сами не так давно убедиться; однако все равно картина проплывающей мимо, далекой земли на некоторое время заняла мое воображение. Я представил, сколько добрых дел, сколько открытий можно было бы совершить, поставив данное существо на службу науке.

– Небо неподвластно деспотам. На земле они еще могут воевать и убивать друг друга, но на высоте их власть кончается. – Это говорил хозяин дракона, который, несомненно распознав во мне равного себе по силе духа собеседника, приблизился к окну. – Жить надо на высоте! Только здесь истинная свобода, только здесь нет угнетаемых и угнетенных!

– Как говорил Антуан Саповецкий, – тут же парировал я, – в своем труде «Эльфийская кровь»: «Люди всегда люди, даже брось их в яму с дерьмом, отыщется тот, кто нагребет этого дерьма большую кучу и взгромоздится на нее, как доказательство своего величия».

Господин Даккар с интересом посмотрел на меня, видимо, ему импонировала не только моя ученость, но и грубая прямота.

– Именно поэтому я предпочитаю людям животных. Вот уж кто бесхитростен и не держит никаких камней за пазухой. Если ты их кормишь, даешь кров и обращаешься без излишней жестокости, они преданы тебе. Но человек – стоит повернуться, и ты с полной уверенностью можешь ожидать удара в спину.

За словами этими явно стояла непростая судьба и история, возможно не одна, вполне вероятно, более чем занимательная. Я повернулся к господину Даккару, намереваясь продолжить разговор, тем более что он, кажется, был не против.

– Весьма интересная точка зрения, но не оригинальная. Еще Алан Эдгарус в одном из своих трудов писал: «В бескорыстной и самоотверженной любви животного есть что-то действующее прямо на сердце того, кто имел частые случаи наблюдать жалкую и летучую, как пух, верность человека».

Хозяин дракона кивнул.

– На свободном острове Бенсалем, где я имею удовольствие проживать, у меня есть зверинец. Никаких клеток, животные спокойно передвигаются по большой территории, огороженной, но это сделано скорее для их защиты, нежели чтобы ограничить свободу. В вашей деревне, прежде чем улететь, я выпустил на волю всех коз, всех свиней, кур и лошадей. Я порезал сети и отпустил рыбу обратно в реку, ибо мне противна даже мысль о любом угнетении и неволе. До последнего вздоха я буду на стороне угнетенных, и всякий угнетенный был, есть и будет мне братом!

– Воистину, слова достойные высокого звания Человека, чем не может похвастаться большинство человечества! – Я был искренен в своем восхищении. Однако один вопрос занимал меня, и я не мог не задать его, тем более коль представилась возможность. – Скажите, уважаемый господин Даккар, какова наша участь, тех, кто заперт в камерах, кто летит на вашем драконе, наслаждаясь невольным гостеприимством?

И с замиранием сердца я ожидал ответа.

– Вас продадут в рабство, жить-то на что-то надо.





Глава 3




– Кажется, я кое-что вспомнить, – тихо произнес Тахл, но, так как комната была небольшая, эльфа услышали все. – Не знать, моя жизнь, чужая, действующее ли я лицо или сторонний наблюдатель. Там быть дирижабли… не совсем как здесь, но похожие. И там быть измененные. Словно со мной и не со мной! – Эльф обхватил голову руками.

– Расскажите, Тахл. – Лиз подсела и приобняла эльфа. – И вам полегчает.

– Да, расскажи, – поддержал девушку Даниил, – все равно делать нечего.

– Снова эти имена! – Тахл продолжал баюкать голову. – Рауль, Ганимар, они что-то значит, но что?

– Да говори уже! – не выдержал инспектор.

– Хорошо, я рассказать…



«Тогда там тоже была зима. Планета Роса, не вся, один из континентов, хотя континент – громко сказано. По меркам привычного мира – небольшой клочок суши, островок, окруженный серым, тягучим океаном. Таких островов на планете насчитывалось несколько сотен, некоторые – большие, некоторые – совсем крохотные; и вот на одном из них произошла революция. Борцы за свободу и справедливость, ибо все революции совершаются под такими лозунгами, сбросили местного царька, но пока не посадили своего, увлеченные послереволюционной суетой. Страна ожидаемо и стремительно скатывалась в пучину хаоса и нищеты. Грабежи и погромы в столице стали обычным делом. Но новая власть закрывала на это глаза, больше занятая искоренением инакомыслия в собственных рядах.

По городу рыскали кхмеры – цепные псы нового правительства свободы и справедливости. Каждый, принятый в ряды кхмеров, изменял себя. На человеческих лицах красовались свиные рыла, это символизировало обостренный нюх, а одна из рук оканчивалась костяным крюком, которым, по замыслу идеологов, кхмеры должны были волочить противников новой власти к месту заслуженной казни. На деле кхмеры никого не волочили, а убивали там, где поймали, прямо на улице. Особо преследовались недавние соратники, ибо новые вожди, придя к власти, довольно споро принялись изничтожать тех, кто помог им в этом. Надо сказать, свиное рыло было отнюдь не красивым атрибутом, хотя о красоте можно и поспорить. Оно действительно улучшало обоняние, причем настолько, что ищейки буквально чувствовали малейшие перепады настроения окружающих. Бывших революционеров они вынюхивали по геномаркерам, которые подсадили им еще во времена совместной подпольной деятельности.

Я прилетел в Сан-Борг – столицу острова, когда первая волна репрессий почти схлынула. Явных противников уничтожили, и новая власть потихоньку переходила к скрытым врагам, то есть сочувствующим и нелояльным. В свете этого следовало быть особо осторожным, хотя инопланетников они пока трогать опасались.

На улице Гос-ран, где обитал мой информатор, не работал ни один фонарь, впрочем, глаза мои, измененные лучшими биотехниками Квадрии, видели в темноте ничуть не хуже, чем при дневном свете. Прохожих не было, лишь кучка невысоких чумазых росцев, благодаря биоизменениям больше похожих на чертенят, чем на людей, толклась ближе к середине. Едва я вышел на улицу, они было двинулись в мою сторону, но я отвернул полу кожаного – по революционной моде – плаща, показав рукоять десантного бластера. И интерес аборигенов угас сам собой, похоже, в темноте они видели ничуть не хуже меня. Я еще некоторое время любовался длинными крысиными хвостами с кожистыми стрелками на концах, которыми они презрительно махали, растворяясь в одном из переулков. Обоняние я тоже усилил, но ветер дул в другую сторону, так что чувства росцев остались для меня загадкой.

Дверь-мембрана, опознав биомаркер, раздвинулась передо мной. Я вошел в полутемный коридор, больше похожий на кишку, а затем в круглую комнату, где сидел мой осведомитель. Надо сказать, я довольно неуютно чувствую себя в закрытых помещениях, а в таких – полуживых – и подавно. Наспех просканировав стены на предмет скрытых ловушек, я обнаружил парочку у входа с парализующим газом и одну прямо над головой. Ловушка была заряжена каким-то коктейлем из нейролептиков, вкупе с чем-то вроде сыворотки правды. Мой анализатор, вычленив несколько десятков формул, жалобно пискнул и замолчал, занятый синтезом антидотов на случай атаки.

– Рауль?


– Шеле-хес? – вернул вопрос я.

Ловушка выпустила немного газа, который должен был расслабить меня, заодно замедлив реакцию, почти незаметно. Биоанализатор тут же нейтрализовал газ, и это, видимо, не осталось незамеченным для хозяина жилища. Он кивнул чему-то своему.

– Их повезут завтра, с Южного вокзала, в полдень, обычным рейсовым альбатросом, второй пузырь. – Мой информатор на первый взгляд казался почти человеком, разве что уши более длинные, чем это принято у большинства людей, да одежда на спине топорщилась. Горб? Сложенные крылья? Странно, но волосы были седые и редкие, хотя он вполне мог заказать себе роскошную шевелюру.

– Охрана? – спросил я.

– Несколько кхмеров, измененных. Помимо нюха, у них увеличена мышечная сила, что должно сказываться на реакции и скорости.

Я кивнул: в нашем деле скорость важнее мускулов. Собственно, поэтому, как бы ни менял внешность, я всегда оставался поджарым, больше похожим на подростка, чем на мужчину.

Я вытащил кредитку, на табло красовалась сумма с четырьмя нулями, протянул ему.

– Я делаю это не ради обогащения, – произнес Шелехес, хотя мне, собственно, было все равно. – Моя внучка, она должна уехать отсюда. На нашем острове нет будущего.

Словно только и ждала его слов, боковая мембрана раздвинулась, в комнату вошла девочка-подросток – тусклые глаза, немного опущенные уголки губ, длинные темные волосы собраны сзади в хвост. Как по мне – не очень, хотя, возможно, когда-то из нее вырастет нечто стоящее. Меня она, казалось, даже не заметила, хотя анализатор запахов говорил иное. Смесь феромонов, выпускаемых девушкой, он расценил как легкую заинтересованность.

– Дед, ты скоро?

А вот голос – приятный, низкий, с хрипотцой.

Я направился к выходу. То, зачем приходил, – узнал.



Альбатрос слегка покачивался на причальных канатах-кишках. Издали он, наверное, напоминал вязку жирных сарделек, подвешенных в воздухе, которые оканчивались (и начинались) огромными головами с россыпью фасеточных глаз на лобастых черепах. Говорят, альбатросы обладали даже зачатками разума. Если так, каково это сознавать, что кто-то копошится в твоих внутренностях.

У меня был билет в четвертый пузырь, естественно первого класса. Феромонный маркер, поставленный на запястье, слегка чесался. Только аллергии мне не хватало!

– Рауль. – Он стоял у трапа из плоти. Несмотря на то что Ганимар изменил внешность – теперь это был долговязый юноша с болезненного цвета кожей, – я узнал его, как и он меня.

– Комиссар. – Я слегка поклонился.

– Рауль, не делай этого.

– Чего, комиссар?

Юноша покраснел. Да, реакциями нового тела мой друг Ганимар еще не овладел в полной мере.

– Рауль, люди гибнут, дети. Бриллианты предназначены для закупки продовольствия в дальние провинции, там умирают от голода. Рауль, действительно умирают.

– Ты не хуже меня понимаешь, Ганимар, большая часть вырученных денег осядет на заостровных счетах отцов революции. К твоим голодающим дойдут крохи.

– Пусть так, но эти крохи могут спасти сотни жизней.

– У вас есть что предъявить мне, комиссар? – Мой тон стал сухим, деловым.

– Нет, но у меня официальная аккредитация на Росе. Надеюсь, понимаешь, если я поймаю тебя на месте преступления, Рауль, ты сядешь, и надолго. А здешние тюрьмы не самое приятное место в галактике.

– Всего хорошего. – Я поклонился, тем более что подошла моя очередь…

Кондуктор долго и придирчиво обнюхивал запястье, смешно морща вытянутый нос гиены, но пропустил меня. Сразу за порогом внутренности альбатроса укрывал длинный белый ворс, который приятно зашевелился, приветствуя пассажира.



Мы находились в пути почти день. Альбатрос держался в воздухе за счет газа, который выпускал в кожистые мешки наверху туловища; даже знать не хочу, чем он это делал. В горизонтальной плоскости, учитывая, что головы находились по обеим сторонам туловища, движение происходило, видимо, за счет отрыжки.

Когда оба солнца скрылись за горизонтом, я открыл окно, которое, как и многое здесь, представляло собой чувствительную мембрану. Выпустил дронов; не скажу, что чудо, но достижение инженерной мысли, неведомое на планете.

Они должны были долететь до второго пузыря и, впрыснув анестетик, сделать в теле альбатроса достаточный надрез, чтобы в него смог пролезть я. По сути, дроны являлись слегка модифицированными обычными медицинскими роботами.

Подождав некоторое время, я выбрался наружу. Нет, крюки мое тело выпускать не умело, зачем лишние траты, когда можно обойтись простыми перчатками. Запуская когти в плоть, каждый раз перчатки впрыскивали все тот же местный анестетик. Шкура транспортного животного, конечно, не должна быть слишком чувствительна, но осторожность не помешает.

Добравшись до второго пузыря, я увидел, что мои крошки уже вошли на нужную глубину. Разошедшиеся края раны были покрыты тонким слоем гемостатического геля. На дне серела пленка внутренней плевы.

Дальше план предполагал запуск внутрь микророботов. Некоторая сложность состояла в том, что роботы не должны быть достаточно велики, иначе их тут же заметят биосистемы слежения, но и не малы – любые наночастицы расценивались как биологическая атака. В чем, в чем, а в «био» росцы, да и остальные жители планеты были сильны. Мои малютки были запрограммированы присосаться к открытым участкам тел охранников и впрыснуть парализующий токсин. Конечно, измененные тела тут же нейтрализуют его, но в том-то и дело, что токсин поступал без перерыва, давая мне несколько драгоценных секунд, достаточных для произведения физической манипуляции над охранником. Проще говоря, я намеревался вырубить кхмеров хорошим ударом.

Склонившись над раной, я сделал в плеве прокол и выпустил роботов. И тут, может, мой прокол не был таким безболезненным, как казалось, может, просто защекотало в одном из носов, альбатрос дернулся. Даже не успев среагировать, по гелю, как по маслу, я стремительно сполз вниз. Мое тело прорвало мембрану, и я свалился на пол пузыря к ногам охранников.



Свалиться-то я свалился, но то, что увидел… Кхмерам было не до меня. Они дрались. Измененные мужчины кидались друг на друга, с остервенением молотя огромными кулаками. Кроме кулаков в дело шли зубы; противники вгрызались в плоть друг друга, с рыком вырывая куски мяса из тел. Я попытался подняться, но тут же снова упал, поскользнувшись на крови. Несколько мертвых охранников лежало на полу. И посредине всего этого стояла она – девушка, прекраснее которой я не встречал в жизни. Длинные темные волосы развевались, большие глаза лихорадочно блестели, лишь немного опущенные уголки губ слегка портили это божественное лицо. Худые прекрасные ручки сжимали небольшой саквояж, за содержимым которого пришел и я. Немыслимый коктейль из феромонов буквально накрыл меня. Я почувствовал, как где-то внутри загорается, да что там, полыхает животный инстинкт, почти невозможное, непреодолимое желание обладания ею – самкой. Ради этого я был готов вцепиться в горло, грызть зубами соперников – других самцов, невзирая на их размеры и собственные раны. Наниты в моей крови тут же нейтрализовали большую часть веществ, однако феромоны поступали еще и еще, накручивая меня. Немного помогало то, что передо мной была самка пусть и во многом схожего, но иного биологического вида. Иначе я бы прямо с пола ринулся в гущу боя.

Вот охранники прекратили драться, в живых остался один, самый здоровый. Утробно урча, он начал приближаться ко мне. А девушка стояла и молчала, кажется, уголки губ немного поднялись в улыбке, но очарования ей это не прибавило. Мне сделалось страшно.