Случай в Семипалатинске

— Ыбыш, живо открывай! — сердито велел заведующий слободой. — Приказ господина полицмейстера. Обыск делаем на постоялом дворе Абдулкаримова. Опять, старый черт, пригульный скот[37] прячет. Нужны понятые, и чтобы хоть один был грамотный. Так что одевайся, со мной пойдешь. И убери собак, Христа ради, ты же знаешь, я их боюсь.

Видимо, последняя фраза убедила хозяина, что это рутинная операция и надо открывать. Лязгнул отодвигаемый засов. Вдруг Лыков спиной почувствовал опасность сзади. Он начал поворачиваться, но не успевал… Раздался свист, потом крик. Сыщик наконец развернулся и увидел лежащего у своих ног человека во всем черном. Тот бился в конвульсиях, царапая руками землю. Напротив стоял подъесаул Забабахин с шашкой наголо. Даже в темноте было видно, как он побледнел.

Кузьма Павлович поднял на сыщика застывшие глаза и прошептал:

— Первый раз… холодным оружием.

Сглотнул и добавил с надеждой:

— Может, еще живой?

Лыков нагнулся, пощупал. Вытер кровь о плечо умирающего и пояснил:

— Отходит. Вы перерубили ему сонную артерию.

— Я? Сонную?

Полицмейстер посмотрел под ноги, потом спохватился:

— Извиняюсь. Я воевал, это правда. Думают, кто был на войне, тому человека кончить раз плюнуть. Только там я никого не убил, Бог миловал. А здесь, в полиции, уже двоих… Ваську Окаянного когда застрелил, ничего не почувствовал. За Ивана Лаврентьевича мстил. А тут неожиданно, и деваться было некуда. Он выскочил из темноты, без звука. И целил ножом вам в спину. Я совсем забыл, что у меня револьвер в кобуре! Вдарил, чем пришлось.

— Спасибо, Кузьма Павлович. Вы мне жизнь спасли.

— Вроде того… — согласился подъесаул. — Только как-то страшновато… Думал, мы все предусмотрели, а поди-ка ты.

— При арестах опасных людей всякое случается. Так мы, полицейские, и погибаем. Этот человек не привык ходить в дом через парадное. А всегда через заднюю калитку. Шел привычным путем и налетел на меня. По счастью, вы стояли сбоку и не шумели, он вас не заметил. Что меня и спасло. — И коллежский советник повторил: — Спасибо!

Тут изнутри раздались выстрелы. Полицейские всполошились. Лыков выломал калитку, и они ворвались на двор. Но оказалось, что это городовые распугивают собак. Дом взяли штурмом, никто не посмел оказать сопротивление.

Когда зарубленного полицмейстером незнакомца вытащили на свет, Орестов воскликнул:

— Да это же Губайдулла!

После этого участь хозяина была решена. Ыбыша посадили на табурет и начали обыск. Троих обнаруженных в доме джатаков отправили на правый берег. Один обкурился нашой и безостановочно по-идиотски смеялся. Когда арестованных доставили на паром, туземец сел у борта и долго глядел в черную воду. Посреди Иртыша он молча прыгнул за борт…

Лыков узнал об этом лишь под утро, когда закончил обыск дома чалаказака. Полицейские обнаружили десять драгунок с укороченным стволом и отпиленным прикладом. Такое оружие помещалось в седельные сумки, с ним можно было разъезжать по дорогам средь бела дня.

В тайнике под половицей отыскались серебряные слитки с клеймами частных китайских ювелиров и золотые английские соверены. Но самая интересная находка ожидала сыщиков в кабинете торговца. Там среди бухгалтерских книг Ботабай обнаружил листки бумаги с записями на арабском языке. Он передал их Лыкову-Нефедьеву. Тот пробежал записи глазами и присвистнул:

— Имена и фамилии. Двадцать три человека, напротив каждого — цифры. А это не то, что мы ищем?

— Британская сеть? — встрепенулся Забабахин. — Тогда хозяин — новый резидент.

— Это лишь догадки, — пытался осадить молодежь коллежский советник. — Поехали в управление, надо допросить человека, чье имя начинается на букву «ы».

Но Капанбаев оказался крепким орешком:

— Записи на арабском? Просто список торговцев, с которыми я имею дела. А цифры означают их задолженность. Винтовки? Наверное, джатаков. Я приблизил к себе из жалости несколько пропащих, а те, видать, промышляли втайне от меня разбоем. Золото и серебро? Я же купец, это мои оборотные средства. Губайдулла? А кто это? Вы поймали его в моем доме? Ах нет… Понятия не имею, что он делал с той стороны забора. Спросите у него.

Поскольку спросить у головореза не представлялось возможным, Капанбаева посадили на военную гауптвахту. Прибыл помощник начальника Омского жандармского управления по Семипалатинской области и открыл жандармское дознание. Подпоручик Лыков-Нефедьев помогал ему.

А коллежский советник Лыков стал собираться домой. Его послали сюда найти истинных убийц полицмейстера Присыпина. Дело уже передали прокурору, тот писал обвинительный акт. Шпионаж, отыскание новых резидентов, вскрытие разведывательной сети не значились в командировочном предписании сыщика. Директор департамента уже телеграфировал Галкину: нужен ли тому питерский гость? Генерал ответил, что, по его сведениям, Лыков заканчивает здесь свои подвиги. И начальник области не видит препятствий к его возвращению в столицу.

После того как Забабахин спас Алексею Николаевичу жизнь, Николка проникся к нему неизбывной благодарностью. Он наладил с подъесаулом такое же взаимодействие, какое у него было с покойным Присыпиным. По рапорту губернатора министру внутренних дел Кузьму Павловича утвердили в должности полицмейстера. Избавиться от приставки «и.д.»[38] ему помог Лыков, сообщивший телеграммой Трусевичу о вкладе казака в успешно завершенное дознание.

Пора было уезжать. Папаше очень не хотелось расставаться с сыном. Впервые они сделали что-то вместе. Впервые Чунеев бок о бок с ним шел на опасное дело, как взрослый и как офицер. Алексей Николаевич не удержался и завел серьезный разговор:

— Что ты делаешь в этой дыре? Твой брат тоже разведчик и тоже занят сверх меры. Противники у Брюшкина не хуже твоих — германцы с австрийцами. Зато мы хотя бы иногда можем с ним видеться. А когда я в следующий раз увижу тебя?

— Будущим летом. Я приеду в отпуск.

— Целый год мне этого ждать?

— Папа, я на службе. Странно слышать такие слова от тебя, который всегда ставил службу выше остального.

— Это я сдуру, пока был молодой, — с горечью сказал отец. — Сейчас как вспомню, сколько всего упустил, впору волосы рвать на лысине. И с твоей мамой мало времени провел вместе. И ваше детство мимо пролетело, с этими бесчисленными командировками. Не повторяй моих ошибок, живи для себя и близких, а не ради долга.

Николай пытался отшутиться:

— Я пока не женат, детей у меня нет. Можно и послужить.

— Да уж! — взвился Алексей Николаевич. — Сам поднял больной вопрос. Кого ты найдешь в этой дикой степи? На туземке женишься? Вот спасибо!

— Среди казашек есть очень хорошенькие.


— А если серьезно?

— Если серьезно, папа, то в Верном живет одна барышня, к которой я рано или поздно посватаюсь. Ее зовут Анастасия, Настя.

— Кто она? — накинулся на сына с расспросами папаша.

— Из военной семьи. Ты же знаешь, что среди русских военных есть очень достойные люди. Таков и ее отец, полковник. Он начальник уезда и тоже весь в службе…

— Приедешь в отпуск, привези их с собой, — попросил Лыков.

— Если к тому времени созрею для предложения.

— Что же мешает? Брюшкин уже помолвлен, я надеюсь на внуков в ближайшем будущем. А ты тянешь. Ведь старею, Николка, хочется малышню понянчить…

Сын уклонился от ответа и заговорил о другом:

— Никуда я, папа, отсюда не уеду. Я имею в виду Азию, Восток. К черту германцев, хватит с них одного Павлуки. Здесь мое место. Восток — это другой уклад, совсем не похожий на европейский. Все не так! Вот, к примеру. Мы, христиане, постоянно обращаемся к Богу с просьбами, наши молитвы — одни сплошные просьбы. А мусульман это удивляет. Они говорят: даже неразумный младенец не поступает так по отношению к матери, а вы? Бога можно только славить, но не клянчить у него. Видишь, какие мы разные? Разве я могу уехать из этого чудесного, таинственного мира? И куда, в скучный Петербург?

— Но кем ты здесь станешь?

— Да я уже стал. Русским офицером. В службе мое призвание. Вот посмотри на себя. Ты же родился сыщиком. А если брать шире, то защитником добрых и слабых от злых и сильных. Так ведь?

— Ну… Иногда приходили мне в голову похожие мысли.

— Так и я рожден, чтобы служить своей стране. И не в пыльных канцеляриях сидеть, а…

Подпоручик осекся:

— Или ты считаешь, что пафосно формулирую?

— Продолжай. Снесарев о тебе говорил слово в слово, в тех же выражениях. Пафос потом пройдет, но ты еще молод, для твоих лет риторика подходящая.

Сын чуть смутился, подумал, выбирая слова, и продолжил:

— На Востоке мне интересно. Тут стихия, сила! И чтобы бороться с ней, тоже нужна сила. Такой вызов по мне. Скучные тевтоны — что они могут предложить? А я в прошлом году в Тибете познакомился с монахами, которые умеют летать, представляешь? Не как птицы, но летают, шут их разбери… А вскоре, скажу тебе по секрету, мне опять предстоит проникнуть в Китай под видом торговца. В Урумчи застрял наш разведчик барон Маннергейм, бывший кавалергард. Помнишь его? Он приходил в гости к вам с мамой в Петербурге, когда мы трое были еще детьми. Полковник сейчас в Китае под видом шведского путешественника. Надо прикрыть ему тылы и отвезти в Россию корреспонденцию.

— Николай, ты можешь проникнуть туда лишь под видом русского. А за такими наверняка следят. Чего же добьешься подобным образом? Виктор рассказывал мне сказки про твоего Снесарева. Будто бы тот в Индии, будучи в официальной командировке, под пристальным надзором англичан, завел агентуру среди туземцев. Не верю.

— Действительно завел, — уверил сыщика разведчик. — Я лично встречался с этими людьми, когда приезжал с ревизией.

— Ты был в Индии? Нелегально?

— Дважды. Там есть старая сеть, созданная Таубе и Снесаревым, а есть новая. Она тоже состоит из туземцев, которых подобрал наш атташе в бомбейском консульстве Андреев. Михаил Степанович — выдающийся человек. Но ему не хватает военных знаний, приходится приезжать и помогать. Зато его агентурная организация очень эффективна.

— Приезжать и помогать? Но ты же русак, за версту видать, что не индус!

— Папа, я и не выдавал себя за индуса. Я был там армянином, торговцем мануфактурой.

— Ты? Армянином? — не поверил своим ушам Алексей Николаевич.

— Да. Полагаешь, один ты умеешь гримироваться?

— Но ведь я на полдня всего превращаюсь в ветерана. Потом долго смываю краску, зубы отбеливаю. А в Индии ты жил так месяцами? На жаре? Это невозможно. Кожа покроется волдырями, или волосы начнут выпадать от частого перекрашивания, тебя раскроют.

— Пришлось помучиться, — согласился Николай. — Но в целом грим был минимальным. Кожа у меня и так загорела, когда служил в Памирском отряде. Шевелюру я брил. Все остальное — это манера себя вести, походка, жесты… Что я тебе рассказываю? Ты знаешь лучше меня.

— Но все-таки как? Ты — и армянин. Почему?

— Армянское меньшинство в Радже всегда было прорусским, мы много лет вербуем среди них агентуру. Но это большой секрет. А для конспирации со мной был помощник из натуральных армян. Мы ездили вдвоем. Никто даже не заподозрил меня ни разу… Вдвоем всегда легче. Когда я поеду прикрывать Маннергейма, напарником будет агент из «синих мусульман». Так китайцы называют своих евреев, которых почему-то считают исламской сектой.

— А почему они синие?

— Из-за цвета шапок раввинов.

— Что, еврейский язык ты тоже выучил?

— Нет, говорю же: я был армянином, что в Радже, что в Китае, что в Тибете.

— Однако мне сказали, что в Тибете ты выдавал себя за паломника. Какой может быть паломник из армян?

— Пришлось для виду принять ламаизм. Выучил постулаты, перенял особенности богослужения.

— Ну ты даешь… — пробормотал Лыков. — Я бы так не смог.