Случай в Семипалатинске

Но сыщик обратился к арестованному:

— Кузьма Павлович… Будем пока называть вас так. Вы ведь не станете смешить людей, бегать по Джаркенту в одном сапоге, драться с целым гарнизоном? Давайте поговорим спокойно.

— А давайте, — согласился подъесаул. Он сохранял удивительное спокойствие.

— Облегчите свою незавидную участь и расскажите все без утайки, — предложил Лыков.

— Все? Ну, попробую.

Компания заняла места за столом, подпоручик взялся за карандаш. Забабахин набрал побольше воздуха и начал:

— Позвольте от Адама и Евы? Вас ведь интересует, откуда я такой взялся? Тогда так. Я родился в Кульдже в тысяча восемьсот восьмидесятом году в семье албазинца…

— Как ваша настоящая фамилия? — сразу перебил его капитан.

— Двести лет назад была Холостов. В Китае она трансформировалась в фамилию Хэ.

— То есть вы признаете, что являетесь шпионом и находитесь здесь под чужим именем?

— Признаю, — хладнокровно ответил арестованный. — Вы будете слушать или нет? Не перебивайте меня на каждом слове. Все узнаете, куда я теперь денусь?

— Наводящие вопросы мы обязаны задавать, иначе ничего не поймем, — вступился за Тришатного сыщик. — Например, мне интересно, как вы сумели сохранить чисто русскую наружность? Другим албазинцам это не удалось. В восьмидесятом году в Кульдже стояли русские войска. Благодаря им улучшили свою кровь?

— Господин Лыков, вы умнее, чем кажетесь с первого, второго и третьего взгляда, — с издевкой заметил шпион. — Да, я незаконнорожденный сын урядника конвойной полусотни при русском консульстве Ермила Ветеркова. Пустой был человек, упокой Господи его душу…

— А язык? Вы говорите по-русски без малейшего акцента.

— Оттуда же. Мальчиком я пропадал в казармах, играл с солдатскими детьми. Папашка жил в доме моей матери почти как законный супруг. Она каким-то образом сохранила славянский тип лица. Вот казак и прельстился… Чаю выхлебывал зараз целый самовар, это я от него такую способность унаследовал. Но, когда мне исполнилось семь лет, папашка вышел на льготу и уехал в Россию. Он ведь был женат. Наша армия к тому времени уже очистила Илийскую область, и я остался без отца, в окружении китайцев.

— Но русские в Кульдже были?

— Их и сейчас там полно. Я все боялся, что кто-нибудь из друзей детства приедет в Семипалатинск и узнает в донском казаке китайчонка Хэ…

— Продолжайте. Первыми вас приметили цинские тайные службы?

— Опять вы в точку попали, господин Лыков. Помощником кульджинского даотая[63] по секретным делам был почтенный Чжень, мудрый человек и большой пройдоха. Он научил меня азам шпионажа.

— Где вас натаскали так драться? — спросил Николай, осторожно трогая челюсть. — В шпионской школе?

— Да, японцы открыли в Китае две секретные школы, в которых готовили агентов. Они тогда уже положили на меня глаз. Перекупили у китайцев, стали учить всерьез. Несколько лет в полной изоляции в горах. Боевые искусства входили в учебную программу.

— Когда вас разглядели японцы? — перехватил инициативу Тришатный.

— Сразу после восстания ихэтуаней. Я был в то время в Пекине и видел все ужасы избиения христиан в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня тысяча девятисотого года…

Холостов-Забабахин насупился. Он не притворялся, воспоминания в самом деле были тяжелыми. Остальные смотрели на него и ждали. Наконец белый китаец справился с собой и продолжил:

— Русские миссионеры драпанули, бросив нас. Единственный, кто остался, православный священник отец Митрофан, сам был по крови китаец. Он погиб во дворе своей церкви, но не отказался от веры. С ним еще многие… Позже они были причислены к лику святых как двести двадцать два новомученика китайских. Их на самом деле было в разы больше, просто этих опознали, а других нет. А я уцелел.

— Как?

— Ихэтуани убивали всех христиан-иностранцев. Христианам-китайцам предоставили выбор: перейти в буддизм или умереть.

— Но вы же русский по наружности! — воскликнул подпоручик.

— Да. Но по-китайски я говорил, как китаец. И доказал, что имею право на выбор. Плюнул на ваше христианство и живу с тех пор без Бога. А мою мать убили, разрубили тело на части и бросили собакам. Я потом собрал, что сумел… Сжег, а пепел развеял над страшным городом Пекином. После случившегося мне уже не хотелось служить китайцам. Когда японцы предложили перейти на службу к ним, никаких сомнений не было. И вас, русских, я ненавидел. За то, что кинули албазинцев на растерзание боксерам, а сами отсиделись под защитой Посольского квартала.

— Кто и как готовил вам легенду? — спросил Тришатный. — Это случилось уже во время войны?

— Да, в ее начале. Японские разведчики получили приказ подобрать офицера, схожего со мной по приметам. Лучше из России, а не из Туркестана или Степи. Тогда много молодежи просилось на фронт, за орденами и в поисках приключений. Ну и попался этот Забабахин. Сирота без роду-племени, из Новочеркасска — вполне подходящий. Его взяли в плен в одной из глубоких разведок, мальчишка даже не доехал до действующей армии. Мы провели вместе две недели, я выдавал себя за пленного юнкера, товарища по несчастью. Много говорили. Я узнал всю его жизнь, привычки, как он учился, как служил первый год в донском полку… И подготовился к выполнению задания.

— Что стало с настоящим Забабахиным? — спросил Лыков.

— А сами как думаете? — развязно осклабился шпион. — Прирезали да закопали. Разве можно было оставить его в живых?

— И вам было не жалко человека, с которым вы две недели провели бок о бок?

Тот раздраженно дернул плечом:

— Мне никого не жалко. Меня же никто не пожалел!

Его слова произвели плохое впечатление на слушателей, но белому китайцу было на это наплевать.

— И задание вы выполнили?


— Даже не одно.

— В чем заключались поручения японской разведки?

— Ага! Я вам расскажу, а вы меня в сердцах повесите!

Лыков не удержался:

— Чего же вы ожидаете за свои подвиги? Так и так повесим.

Шпион хохотнул:

— Экий вы наивный. Я расскажу, но не вам. А вашим начальникам с широкими лампасами на штанах. Вот они и решат мою судьбу. Вашего мнения даже не спросят.

— Полагаете?

— Уверен. А про поручения… Долгий будет разговор. Лучше я напишу. Фамилии, имена, методы вербовки, шифры, адреса филиалов и представительств… Я много знаю. Ну? Мне продолжить рассказ, или вам уже не интересно?

— Продолжайте.

— Так, на чем я остановился? На войне. Пришлось даже чуточку повоевать, без риска для жизни, разумеется. Так-то я числился в распоряжении начальника военных сообщений Первой Маньчжурской армии. Внедрился удачно, ни у кого не возникло сомнений, что я казачий офицерик свежей выпечки. И то сказать: личина была подобрана грамотно. А в раздутых штатах служб обеспечения можно было спрятать роту японских агентов.

— Орден за что получили? — с неприязнью в голосе спросил капитан Тришатный.

— У вас на шашке такой же, я вижу, — заметил резидент. — «Клюква»![64] Мне, чтобы получить отличие, пришлось истребить ведро водки с интендантами Четвертого Сибирского армейского корпуса. Вот пьют люди! Я с ними чуть не помер. Смешная была война… Вы, русские, ее профукали. А домой вернулись увешанные орденами с головы до ног. Вот и мне по представлению интендантской службы тоже вышел крестик. Написали: за удержание позиции под огнем. Хотя единственная позиция, которую я удерживал, — это был стол, покрытый бутылками.

— Дальше что было? — сдерживаясь, потребовал капитан.

— Дальше война кончилась, и я вернулся в строй. Перевелся законным путем в Сибирское войско, но в полку служба моя не заладилась. Несколько раз уличали в незнании уставов. Я же в действительности не проходил курс в Новочеркасском училище. Чуть не погорел. Пришлось срочно проситься в полицию.

Лыков вспомнил, как войсковой старшина Худокормов и подхорунжий Гуляко из Второго Сибирского казачьего полка ругали Забабахина за плохое знание службы. А сыщик не обратил на это внимания.

— В полиции мне, конечно, стало легче, — продолжил шпион. — Но вакансия была только в Сергиополе. Из глухомани хотелось в город, и не абы какой, а в Семипалатинск. Потому что в это время японцы передали меня своим на тот момент лучшим приятелям — англичанам. И те настаивали на Семипалатинске. Ну, стал проситься к Присыпину в помощники.

— Почему японцы так с вами поступили? Вы стали им не нужны?

— Нет, разумеется. В порядке дружеского обмена. Бритты взамен тоже кого-то им перекинули, из своих агентов в Шанхае. Я же остался у микадо на довольствии, а не ушел совсем. Просто начал работать и на тех, и на этих. Ласковое дитя двух маток сосет, хе-хе… У англичан, скажу я вам, порядок. Не забалуешь! Отчеты, ревизоры. Каждый месяц пишешь рапорт: что сделал, сколько поручений начальства не выполнил и почему, куда пошли деньги. Серьезная служба, намучался я с ней. У японцев проще, там другая философия. Японцы понимают, что тайная война — это искусство, и в отчетный бланк вписывается не всегда. Британцы — бюрократы, это их и погубит в конце концов. Но в их бюрократии есть дисциплинирующая агентов система.

— Чем в Семипалатинске занимались, тоже предпочитаете написать? Или все же расскажете?

— Напишу. А сейчас сообщу лишь в общих словах. Когда я туда перевелся, у англичан в городе уже имелся резидент и при нем сеть. Куныбай Каржибаев был большой мастер, он учился в Дехра-Дуне. Но сеть разрослась, и полицмейстер что-то заподозрил. Присыпин был на своем месте, он много нам крови попортил… Короче говоря, начальство приказало его списать. Делали все Куныбай и его люди. Было принято решение заменить резидента и обновить всю сеть. Я бы сделал на этом карьеру, занял место Ивана Лаврентьевича, и служба пошла бы с нового листа. Вот.

Холостов-Забабахин перевел дух и попросил чаю. Вестовой принес самовар. Напившись, арестованный продолжил:

— Операция прошла по плану. Присыпин мне доверял, я был в курсе всех его догадок. Выманили, зарезали, свалили на Васю Окаянного. Васю я героически шлепнул и даже успел сунуть ему в карман портсигар капитана. Отличился и заступил на должность полицмейстера. Но тут Николай Алексеевич заподозрил неладное и вызвал отца. У меня намечались неприятности. Перехватить вас в пути не удалось. И я сменил тактику. Решил избавиться от столичного сыщика по-другому. Думаете, тот разговор в «Беловодье» агент Ганиева подслушал случайно? Ха-ха! Просто я решил скормить вам банду Жоркина. Вот настоящий убийца, нате, ешьте и проваливайте.

— А зачем вы отдали на расправу Ыбыша Капанбаева и Губайдуллу? — вперил взгляд в белого китайца Лыков. — Ценный кадр, давно в работе…

— Вот именно, что давно. Присыпин вычислил Ыбыша. Помните, заведующий Заречной слободой Орестов рассказал, что получил приказ следить за ним? Капанбаев стал не нужен и пошел в расход вместе с остальными. Начальство приказало создать новую сеть, а от старых агентов избавиться. Вытащили только Куныбая.

Албазинец опять цинично рассмеялся:

— Здорово получилось, Алексей Николаевич, когда я вам жизнь спас. Помните? Это вышло случайно. И очень удачно. Губайдулла уже нож занес, тут я его и рубанул. Ваш сынок меня сразу зауважал, перестал таиться, и я с той поры знал все его секреты.

Момент был неприятным для обоих Лыковых, и Алексей Николаевич поспешил сменить тему:

— Где сейчас Куныбай?

— В Андижане, живет под именем купца Мамбетали Мусабая.

— Чем занимается?

— Как чем? — удивился албазинец. — Создает для британцев новую резидентуру.

Капитан с подпоручиком одновременно записали важный факт. «Кузьма Павлович» в очередной раз хмыкнул и продолжил:

— Все вышло чисто. Лыков-старший вернулся домой, Лыков-младший стал лучшим другом. Работай на благо Эдуарда Седьмого, чего еще надо! Но англичане меня подвели. Как, кстати, и японцы. В прошлом году и те, и другие вдруг подписали с Россией мирные договоры. Вот сволочи! Я на них честно горбатился, рисковал жизнью. И стал жертвой нового курса. Никак не ожидал такой подлости…

Лыков начал догадываться, как вдруг британский резидент сделался германским. Но продолжил слушать. Албазинец не заставил его долго ждать:

— Японцы поступили честнее. Они просто законсервировали меня, сохранив как действующую единицу. И продолжили платить содержание, хотя я ничего для них уже не делал. Мало ли? Политика — вещь переменчивая: сегодня враги, завтра друзья, а послезавтра снова враги. Россия с Японией обречены делить между собой Дальний Восток. Желтопузые это понимают и не экономят на мелочах. Но, конечно, я почувствовал, что внимания к моей персоне со стороны Токио стало меньше. Это было обидно, но терпимо.

Много хуже поступили британцы. Они сразу перевели меня на половинное жалование! И сократили до невозможности бюджет на агентурную сеть. Люди, которых я подбирал, вербовал, натаскивал, вдруг оказались без средств. Видите ли, теперь у Джона дружба с Иваном. А мне что с того? Я писал: поступите, как японцы, положите на лед, заморозьте, но не закрывайте совсем! Но начальство в Дехра-Дуне боялось осложнений с вами. Только-только договорились, любой случайный конфликт мог эти хрупкие ростки добрососедства погубить. Велели сидеть тише воды ниже травы.