Смех Циклопа
Часть 7 из 30 Информация о книге
Флоран Пеллегрини улыбается. – Почему это дело так тебя зацепило? Признайся, это ведь не только профессиональный интерес? Ты тратишь на него слишком много сил. Я могу отличить простое любопытство от одержимости. Молодая женщина открывает шкаф коллеги, достает бутылку виски и два стакана. Наливает себе до краев. Ее взгляд становится задумчивым. – Однажды, очень давно, я была… Как бы это сказать… В небольшой депрессии. По телевизору как раз передавали один из скетчей Циклопа, и он поднял мне настроение. С тех пор, сам того не зная, Дарий стал членом моей семьи. – Понимаю. – Когда он умер, я словно потеряла «старого дядюшку-весельчака», который под конец обеда, когда все уже наговорились, рассказывает анекдоты. Она залпом выпивает виски. – Так ты хочешь отомстить за старого дядюшку-весельчака? Лукреция пожимает плечами. – Смешить людей – это великодушно. Дарий спас меня, и я хочу пролить свет на обстоятельства его смерти. Он был лучом солнца, озаряющим потемки моей жизни. – Слушай, ты становишься поэтом. Это первый шаг к алкоголизму. Пеллегрини наливает себе полный стакан и чокается с Лукрецией. Она хочет его остановить, ведь старый репортер только что прошел курс дезинтоксикации. Проблемы с печенью едва не стоили ему жизни. Но он успокаивает ее жестом, означающим, что ситуация под контролем. Выпив, он морщится. – Лукреция, это дело тебе не по зубам. Если ты ничего не нароешь, Тенардье тебя не простит. Она разрешила тебе вести расследование не ради твоих прекрасных глаз, а чтобы доказать, что ты не на что не годишься. Это ловушка. – Знаю. – Она не любит тебя. – Почему? – Она вообще не любит женщин. Они для нее прежде всего соперницы. Ты красивая и молодая, а она старая и уродливая. – Я в курсе. «Белоснежку» я читала. «Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее?» – Я не шучу, Лукреция. Тенардье ищет предлог, чтобы вычеркнуть тебя из списка журналистов на сдельной оплате. Ты бросила ей вызов перед всей редакцией – и теперь рискуешь головой. Лукреция задумывается. Она кажется все более обеспокоенной. Наливает себе второй стакан виски. – И что ты посоветуешь, Флоран? – Сама ты не справишься, тебе нужен помощник. Ты уже прошляпила отпечатки пальцев. Черт подери, как я могла так опростоволоситься? – Не хочешь вести расследование вместе со мной? – Нет. Ты же знаешь, я еле на ногах держусь. Алкоголь – прибежище журналистов, которые слишком много знают. Особенно журналистов «Современного обозревателе». Рано или поздно наступает момент, когда совесть уже не дает нам заснуть без алкоголя. Столько отвратительных вещей произошло в этой редакции у меня на глазах, при полном всеобщем равнодушии. Сколько раз глупость и ложь вылезали на обложку под видом «специального расследования»… Флоран Пеллегрини хочет налить себе еще, но руки у него дрожат так сильно, что он не сразу справляется с этой задачей. Лукреция помогает ему. – Только один человек может помочь тебе в таком расследовании. И ты сама знаешь кто. Молодая журналистка и седой репортер смотрят друг на друга. – Знаешь, Флоран, я сама сразу же подумала о нем. – Не сомневаюсь. На самом деле ты мечтаешь провести с ним еще одно расследование и нарочно ввязалась в это дело потому, что оно может его заинтересовать. Так? Лукреция предпочитает не отвечать. Пеллегрини берет ее за руку и подмигивает. – Отправляйся к нему в башню. Я уверен, он согласится. 17 Альпинист поднимается на вершину крутой горы, но вдруг он срывается и падает. Веревки лопаются одна за другой, но ему удается ухватиться за край скалы, и он повисает над пропастью. Он кричит: – На помощь! На помощь! Кто-нибудь! Помогите! Появляется Бог и говорит: – Я здесь. Отпусти руку, Я тебя поймаю. Доверься Мне, Я тебя спасу. – На помощь! Есть тут кто-нибудь еще? Отрывок из скетча Дария Возняка «После меня хоть потоп» 18 – Нет! Входная дверь слегка приоткрывается. И резко захлопывается, как только хозяин видит Лукрецию. Я и забыла, как он любезен. Она выжидает некоторое время, потом, используя отмычку, открывает замок и проникает в странное жилище. Она выходит к маленькому острову, окруженному водой, на который ведет небольшой мостик. Исидор одет в пеструю гавайскую рубашку и желтые шорты с фиолетовыми полосками, на носу у него темные очки, на ногах – шлепанцы. Он сидит за столом, его пальцы летают над клавиатурой. Он ведет себя так, словно не замечает присутствия Лукреции. Не давая себя смутить, она рассказывает ему о плане расследования и предлагает работать вместе. – Я, кажется, уже сказал вам: нет. – Но мне нужна твоя помощь… – Об этом и речи быть не может. Исключено. – Но… – Мне очень жаль, но я не буду помогать вам в расследовании. Я научный журналист в отставке. Я завязал со всем этим и хочу, чтобы меня оставили в покое. Лукреция удивляется, что он опять обращается к ней на «вы». Вероятно, это для того, чтобы она поняла: за время, прошедшее со дня их последней встречи, она стала для него чужим человеком. Она вздыхает, оглядывает убежище журналиста-отшельника, когда-то лучшего в своей профессии. Это старая водонапорная башня посреди пустыря в Порт-де-Пантэн, на окраине Парижа. Исидор превратил ее в свое жилище. Войти сюда можно по центральной лестнице, ведущей к двухметровому островку с белым песочком и двумя пальмами посередине. Остров находится посреди бассейна, диаметр которого пятьдесят метров, а глубина – десять. Мост из дерева и лиан соединяет остров с «материком», где стоит кое-какая мебель, придающая помещению относительно жилой вид. Кровать с балдахином заменяет спальню, стол, уставленный компьютерами, – кабинет, чуть дальше плита символизирует кухню, раковина – ванную комнату, а широкий диван с низеньким столиком и плоским телевизором – гостиную. Бирюзовая вода цистерны с плеском бьется в бортики. Сквозь прозрачную крышу всегда видны солнце, луна или звезды. Остров, затерявшийся в просторах Индийского океана. В самом центре цивилизации. – Почему ты не хочешь… вы не хотите мне помочь? – Я не любил Дария. И рад, что он умер. – Вы не любили Дария? Не любили Циклопа? Но он же самый популярный француз! Все любили Дария. – Я – не все. Если большинство ошибается, это еще не значит, что они правы. Опять эта фраза… – Дарий никогда не казался мне смешным. Его юмор был тяжелым и вульгарным. Он презирал женщин, иностранцев, стариков. Он все высмеивал и никого не уважал. – Но это же и есть задача юмора? – Тогда я спрашиваю: «Зачем нужен такой юмор?» Я решительно не одобряю людей, которые считают, что обязаны испытывать спазмы в диафрагме при виде бедолаги, поскользнувшегося на банановой кожуре. – Но… – Не настаивайте. Я считаю, что издеваться над невезучими, слабыми или отличающимися от нас людьми – занятие, недостойное мыслящего человека. Юмористы предлагают смеяться над рогоносцами, пьяницами, калеками, толстяками, коротышками, блондинками, бельгийцами, женщинами, священниками и так далее. А я лично считаю, что коллективное высвобождение дискриминационных позывов просто непристойно. Вот почему смерть Дария Возняка – радостное событие для умных людей, обладающих хорошим вкусом. – Но…