Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы

Порог новшеств




А вот и действительно сложный вопрос: как может естественный отбор поддерживать новшества на начальных стадиях развития, когда они лишь требуют вложений и не предоставляют никаких преимуществ для выживания? Дарвин много размышлял над этой проблемой. Как естественный отбор мог благоволить протоглазам или протокрыльям еще до того, как они стали достаточно большими и сложными, чтобы приносить пользу для выживания? Ведь этот отбор экономен: он отсеивает дорогостоящие признаки, от которых нет никакой отдачи. Если новшества в большинстве своем становятся выгодными для выживания только после преодоления некоего порога сложности и эффективности, то непонятно, как эволюция может способствовать их развитию до достижения порога. Это всегда было единственным серьезным возражением против дарвиновской теории эволюции путем естественного отбора. Энергичнее всех на нем настаивал зоолог Сент-Джордж Майварт сразу же после выхода “Происхождения видов…”, и с тех пор оно так и оставалось камнем преткновения.

На мелкие новшества принцип порога не распространяется. Например, шея жирафа могла удлиняться постепенно, и каждый небольшой прирост давал немедленную выгоду – позволял достать листья акации, растущие чуть выше. Покровительственная окраска насекомых могла развиваться постепенно, с каждым изменением уменьшая вероятность обнаружения особи хищником. Удлинение шеи и изменение окраски могли непрерывно давать чистую выгоду.

По мнению некоторых теоретиков эволюции, таких как Ричард Докинз и Манфред Эйген, значимость порогового эффекта для многих важнейших новшеств преувеличена. Они считают, что глобальные новшества вполне могут развиваться в ходе постепенного процесса, где каждый шаг прямо от начальной точки дает преимущества для выживания. Возможно, Докинз и Эйген правы. Мы знаем об эволюционной динамике сложных признаков слишком мало, чтобы понять, насколько широко распространена проблема порога. Многие биологи по сей день считают, что она имеет огромное значение, и именно к ее решению должны в первую очередь стремиться теории эволюционных новшеств. Я разделяю эту точку зрения. Мой опыт работы с компьютерными симуляциями генетических алгоритмов говорит, что проблема порога – весомое препятствие на пути развития новшеств. Если, запуская симуляцию естественного отбора, вы хотите получить что-нибудь сложное и полезное, вас, скорее всего, ждет разочарование. Эволюция в таких симуляциях часто останавливается без всякой видимой причины, застревает на одном месте на тысячи поколений и упрямо избегает интересных новшеств везде, где только можно. Специалисты, которые занимаются генетическими алгоритмами, сильно расстраиваются от того, насколько редко подобные симуляции порождают новшества.

Пороговый эффект можно объяснить через аналогию из области экономики фармакологических исследований. Фармацевтическая корпорация “Пфайзер” потратила многие годы и больше 100 миллионов долларов на разработку препарата “Виагра”, прежде чем он принес первый цент прибыли. Сперва были только расходы, а выгоду компания стала получать значительно позже. Фармкомпании могут мириться с отсроченным получением прибыли и умеют выбирать такие направления исследований, которые с наибольшей вероятностью приведут к созданию новинок с высоким потенциалом продаж. Но эволюция предугадывать не умеет: ей не хватает дальновидности менеджмента фарминдустрии. Ни один биологический вид не сможет привлечь венчурный капитал, чтобы платить по счетам, пока его исследовательская команда пытается претворить инновационную идею в лидирущий на рынке биологический продукт. Любой вид должен оставаться биологически профицитным в каждом поколении, иначе он просто вымрет. У живых организмов всегда есть проблемы с денежным оборотом, поэтому они не могут делать сомнительные вклады с ориентацией на гипотетическую пользу в будущем. Более того, эволюционная отдача от любого гена, кодирующего любое потенциальное новшество, должна быть больше, чем от генов-конкурентов. В противном случае он элиминируется еще до того, как новшество полноценно разовьется. Потому-то так сложно объяснить появление новшеств.





Половой отбор и венчурный капитал




Давайте вернемся к аналогии с “Майкрософт”. Мы уже знаем, что крупные корпорации могут начинать с пары сотрудников, а потом расти, постепенно нанимая новых. Проблема порога в эволюции скорее финансовая, чем связанная с персоналом. Как “Майкрософт” сумела дорасти до преодоления порога рентабельности? Как и большинство компаний, на первых порах она выживала за счет банковских кредитов, венчурного капитала и выпуска акций. “Майкрософт” не могла развиваться, используя исключительно собственные доходы – их не хватало. Компания развивалась благодаря тому, что люди желали вложить в нее свои деньги в надежде, что в будущем вклад окупится. Проблема формирования крупных корпораций не в том, что приходится нанимать людей по одному – это-то как раз просто, – настоящая проблема в том, что компания не может “выстрелить”, не достигнув определенной критической массы, а достигнуть ее можно, лишь занимая деньги под будущую прибыль.

В эволюции, казалось бы, не предусмотрено кредитов на развитие важных новшеств. Основа капитализма – умение прогнозировать, а эволюции оно несвойственно. Проблема эволюционных новшеств сводится к их потребности в каком-то аналоге венчурного капиталиста. Нужно нечто для подстраховки инновационного проекта на ранних стадиях его развития, защита от опасностей рыночной конкуренции и банкротства – словом, нужен кредит.

Я думаю, что венчурный инвестор эволюции – это половой отбор. Он может благоприятствовать новшествам только потому, что они выглядят сексуально, то есть гораздо раньше, чем они станут полезными в борьбе за выживание. Половой отбор может защитить новшество от исчезновения на ранних стадиях, дав ему репродуктивное преимущество, которое компенсирует его стоимость для выживания. Разумеется, это рискованный бизнес. Вполне может случиться, что новшество никогда не станет выгодным для выживания. Но это и необязательно. Если акции инвестируемой компании представлены на фондовом рынке, этого уже достаточно для того, чтобы венчурные инвесторы могли получать доход; сама компания при этом может не продать ни единого продукта. Убегающий половой отбор может поддерживать даже те эволюционные новшества, которые никогда не дадут даже ничтожных преимуществ для выживания. Оба процесса работают на магии убегающей популярности. Желание усиливает желание. Пузырь доверия растет.

Иногда пузырь лопается. На одно закрепившееся брачное украшение – павлиний хвост, например – приходятся сотни украшений, которые появились и исчезли. Такие украшения вначале могли быть слабовыраженными, потом могли ненадолго завоевать популярность, немного подрасти и усложниться, а затем из-за каких-то случайных эволюционных эффектов выйти из моды и вернуться в эволюционное небытие. Эти цикличные изменения моды на стиль декора могут не способствовать процветанию вида в целом, но эволюция заботится о видах не больше, чем рынок капиталов заботится о предпринимателях.





Почему эволюционные новшества одержимы мужскими гениталиями?




Если многие новшества появляются в результате полового отбора, логично ожидать, что многие микроновшества, отличающие виды друг от друга, будут брачными украшениями. Эта идея противоречит некоторым традиционным взглядам на процесс расхождения видов, но, как ни странно, хорошо согласуется с наблюдениями биологов. Подавляющее большинство новшеств, отличающих виды друг от друга, во всей видимости, никак не влияют на выживание. Фрэнсис Бэкон, отец-основатель научного метода, с пренебрежением говорил, что огромное, кажущееся бессмысленным разнообразие растений и животных – “лишь спорт Природы”. Дарвин тоже недоумевал, почему видов так много, а настоящей новизны так мало. Если новшества распространяются в популяциях за счет своей выгоды для выживания, тогда почему же так мало новшеств дает явные преимущества, характерные для крупных инноваций и адаптивных радиаций?

Один из ключей к ответу затерян в критериях деления животных на виды, которыми пользуются систематики. Многие близкородственные виды проще всего отличать друг от друга по брачным украшениям и половым органам самцов. Если вы не можете понять, к какому из двух видов относится жук, посмотрите на его окраску, вооружение и половые органы. Уильям Эберхард в своей книге “Половой отбор и гениталии животных” (Sexual Selection and Animal Genitalia) отмечает, что при расхождении видов мужские гениталии, как правило, видоизменяются самыми первыми. Создается впечатление, что самая любимая эволюцией область инвестирования – это пенис: слишком уж часто эволюционные новшества касаются деталей его формы. По мнению Эберхарда, это связано с тем, что самки при выборе партнера далеко не в последнюю очередь обращают внимание на форму пениса, и движущей силой появления микроновшеств служит, по всей видимости, именно женский выбор. У растений аналогично отбираемый признак – цветок, и по деталям его строения тоже удобнее всего идентифицировать виды. У животных зачастую сложнее установить вид самки, чем самца: облик самок, как правило, дивергирует намного меньше. Любители наблюдать за птицами знакомы с этой проблемой: встреченную самку удастся определить, скорее всего, только до рода, а вот в случае самца можно покуситься и на вид.

Микроновшества – отличительные признаки видов – часто развиваются в ходе полового отбора как брачные украшения (или половые органы), формируемые в первую очередь выбором партнера. В какой-то мере этот факт просто переформулирует современное определение биологического вида как “репродуктивно изолированной группы особей”. Самыми распространенными отличительными признаками должны быть те, что обеспечивают репродуктивную изоляцию, то есть предотвращают скрещивание между разными группами (видами) животных. Выбор партнера – очень эффективный механизм защиты от смешения видов. Как еще в 1970-х отметил биолог Хью Патерсон, виды – это системы, внутри которых все особи выбирают партнеров сходным образом. И в настоящее время систематики, различая виды, ориентируются на те же признаки, что и сами животные, – на брачные украшения. Вот почему бо́льшая часть микроновшеств затрагивает гениталии, украшения и брачное поведение.





Новаторская функция выбора партнера




Чуть выше упомянутые новшества, поддерживаемые половым отбором, можно назвать брачными. Как правило, это незначительные изменения: слегка обновленный дизайн пениса, смена оттенка брачной окраски, небольшая модификация брачного танца. Но несмотря на такие скромные исходные данные, щепотка новизны и ее побочные эффекты могут помочь не только в ухаживаниях, но и в выживании. Брачные новшества может подхватить не только половой, но и естественный отбор. Некоторые из этих полезных для выживания адаптаций могут оказаться настолько мощными, что позволят виду освоить много новых экологических ниш. Такие новшества будут запускать адаптивные радиации, переводясь таким образом в разряд важнейших новшеств. Из-за экологического успеха, которого достигают такие новшества, их происхождение в качестве брачных может стать неочевидным.

Крыло с оперением – хороший пример брачного новшества, польза которого для выживания открылась далеко не сразу. Ископаемые останки археоптерикса, которым было около 150 миллионов лет, впервые обнаружили более века назад. Получается, когда палеонтолог Джон Остром в 1969 году предложил теорию происхождения птиц от мелких, быстро бегающих четвероногих динозавров, она уже имела палеонтологические подтверждения. Но до сих пор в точности неизвестно, как и почему конечности динозавров преобразовались в оперенные крылья. Среди биологов распространено мнение, что крылья выполняли аэродинамическую функцию всегда, даже на ранних этапах эволюции. Согласно теории происхождения птиц “с земли вверх”, крылья развились у мелких динозавров как приспособление для прыжков и быстрых поворотов, помогающее им эффективнее охотиться. Согласно теории “с деревьев вниз”, крылья помогали смягчать падения, и животные постепенно переходили от парашютирования через планирование к активному полету. Другие биологи указывают на то, что у ранних протоптиц (например, протархеоптерикса, выкопанного в Китае в начале 1990-х) были хорошо развитые крылья, но не было ни намека на облегченный скелет, характерный для летающих животных, и на асимметрию верхней и нижней частей тела, наделяющую крылья подъемной силой. Кое-кто даже предполагал, что оперение появилось в качестве теплоизоляции: самки, высиживая птенцов, могут использовать покрытые перьями крылья для утепления яиц – так, как это делают страусы. Но ведь крылья могли развиться и как брачные украшения. Сейчас я объясню, как. Представьте себе переднюю конечность динозавра – объективно бесполезную. А теперь представьте, что благодаря мутации лапа приобрела окраску или между ней и телом выросла кожистая перепонка. Теперь приложите к этому усилия механизмов выбора партнера и убегания – и вот уже значительная часть тела динозавра покрыта цветными узорами: будет чем покрасоваться перед противоположным полом! Перья – отличные украшения: они легкие, гибкие и подвижные. Самцы щитоносных райских птиц и сейчас используют их в своих брачных танцах, распахивая и складывая свои умопомрачительные веера перед благоговеющими самками. Если самцы протоптиц в своих демонстрациях задействовали передние конечности, при этом активно прыгая, и если самки отдавали предпочтение лучшим прыгунам, то переход от декоративной функции к аэродинамической должен был быть относительно гладким. Когда крылья стали полезными и в других ситуациях – например, при побеге от хищников, – в дело мог вступить естественный отбор, который потом и адаптировал крылья к полету. Скорее всего, это и привело к быстрому увеличению разнообразия и расселению птиц еще до вымирания их кузенов-динозавров 65 миллионов лет назад. Этот птичий “золотой век” отлично задокументирован и продолжается по сей день.

Конечно, описанный здесь сценарий эволюции крыльев – лишь одна из гипотез. Мы не знаем, как это было на самом деле. Этот спекулятивный пример по крайней мере иллюстрирует главную идею: брачные новшества могут неожиданно оказаться полезными для выживания. Если мы хотим решить проблему порога, то есть ответить на вопрос, как эволюция может поддерживать юные, еще не приносящие пользы для выживания, новшества, половой отбор может дать нам один из самых правдоподобных ответов.

Человеческий разум можно рассматривать как одно из таких брачных новшеств с отсроченной отдачей. Современные Homo sapiens появились примерно 100 тысяч лет назад в Африке. К тому времени мозг наших предков был такого же размера, как у нас. Но технологический прогресс в изготовлении орудий труда начался только спустя десятки тысяч лет. Чтобы появилось земледелие, понадобилось еще 90 тысяч лет, и только после этого общая численность человеческой популяции достигла нескольких миллионов. С предполагаемого момента возникновения языка до момента изобретения письменности, которая позволила нам передавать ценные знания от поколения к поколению и на большие расстояния, прошло более 95 тысяч лет.

У неандертальцев 200 тысяч лет назад был уже довольно крупный мозг, и тем не менее технологический прогресс у них был очень ограниченным, и новые ареалы обитания они практически не осваивали. Вполне возможно, что неандертальцы к тому времени уже приобрели бо́льшую часть тех брачных новшеств, совокупность которых мы называем человеческим разумом. Но по какой-то причине они не сумели обнаружить те потенциальные преимущества для выживания, которые дает творческий интеллект, подобный нашему. Наши же предки сумели, поэтому нам кажется, что разум помогал нам выживать в течение всего времени своего существования.

Любой изобретатель знает, что при создании новшеств многое зависит от везения, от счастливых неожиданностей. Изобретение может изначально предназначаться для одного дела, а спустя многие годы найдет применение в совершенно другой области. Китайцы изобрели порох, чтобы устраивать фейерверки, а европейцы потом приспособили его для войны. Динозавры отрастили протокрылья как брачный декор и превратились в птиц, которые приспособили их для полета. Человеческий ум изначально мог быть просто набором индикаторов приспособленности и брачных украшений, а сейчас мы с его помощью снимаем фильмы, инвестируем капитал в стартапы и читаем книги, посвященные эволюции разума. Каждый вид волен использовать приспособления, развившиеся в ходе полового отбора, для любых неполовых целей, которые только сможет придумать. И если это будет способствовать выживанию или размножению, отбор поддержит новые способы применения уже имеющихся инструментов.

Можно сказать, что половой отбор подбрасывает эволюции счастливые случайности. Он дает ей простор для экспериментов, не требуя, чтобы каждая текущая трата окупалась в будущем. Только так можно обеспечить продуктивность исследований и развитие – об этом знают все ученые, но забывает большинство правительств.





От ориентации на продукт к ориентации на маркетинг





Традиционный взгляд биологов на половой отбор совпадает со взглядом производственных компаний на рекламу. До 1950-х корпоративный менеджмент обычно был направлен на повышение эффективности производства. Главной целью было обеспечить максимально надежный и дешевый процесс переработки сырья в готовый продукт. Конвейер Генри Форда являл собой эталон менеджмента, несмотря на то что компания выпускала автомобили модели “Ти”[36] в единственном цвете. О рекламе заботились уже постфактум – просто как о способе избавиться от товара после того, как трудная задача его производства была выполнена. Примерно так же многие биологи до сих пор смотрят на эволюцию: естественный отбор усердно трудится, создавая эффективные организмы, трансформирующие пищу в рост и новые организмы, а половой отбор обеспечивает немного рекламы, когда продукт – организм – уже попал на брачный рынок.

Затем, в 1950–1960-х, по миру бизнеса прокатилась настоящая революция. Начавшись в единичных инновационных клиентоориентированных компаниях типа “Проктер энд Гэмбл”, революция сместила фокус внимания бизнеса с производства на маркетинг. Теперь главной целью компаний стало не производство продукта как физического объекта, а получение выгоды от удовлетворения запросов потребителя, его желаний и предпочтений. Производство имело значение лишь постольку, поскольку оно помогало удовлетворить покупателя. Если никому не нужен продукт, какой смысл его производить? Если все хотят совсем не того, что предлагает компания, ей лучше сменить специализацию.

Организация, ориентированная на маркетинг, при разработке продукта должна исходить из предпочтений потребителя, а не из того, какое сырье доступно. Реклама – не излишество, не какая-то загадочная, парящая над фабрикой роскошь, а единственный способ связать предпочтения потребителей с предлагаемым продуктом – и за счет этого получить прибыль. На самом деле, реклама и упаковка сейчас становятся чуть ли не главной составляющей продукта. Ориентация на маркетинг не ограничивается просто более замысловатой рекламой: она требует перестройки всех рабочих процессов таким образом, чтобы компания максимально эффективно удовлетворяла какой-нибудь потребительский запрос, получая при этом выгоду. (Конечно, маркетинг может искусственно вырабатывать у людей культурно обусловленные предпочтения на основе их инстинктивных стремлений к приобретению статуса, демонстрации богатства и привлечению партнеров.) Маркетинговая революция была, наверное, самым важным сдвигом идеологии бизнеса с момента изобретения денег. Благодаря ей психология потребителя стала сердцем практической экономики, а современный рынок наполнился ослепительным многообразием продуктов и услуг. Не все корпорации перешли от ориентации на производство к ориентации на маркетинг, но самые успешные сделали это.

Я считаю, что половой отбор играет основную роль в развитии эволюционных новшеств в общем и в эволюции человеческого разума в частности, но значение этого фактора сильно недооценивается. Мне кажется, в биологии тоже совершалось какое-то подобие маркетинговой революции. Выживание – это аналог производства, а ухаживания – аналог маркетинга. Живые организмы – продукт, а сексуальные предпочтения противоположного пола – запросы потребителей. Брачные демонстрации – это не какая-то непостижимая роскошь, поглощающая избыток энергии после завершения работы по выживанию: удовлетворить предпочтения противоположного пола – это единственный способ передать свои гены следующему поколению. Выживание важно лишь постольку, поскольку помогает в ухаживаниях. Если никто не хочет спариваться с животным, с эволюционной точки зрения его выживание не имеет смысла.

Ориентация на маркетинг не означает меньшую заботу о качестве продукции. Напротив, повышенное внимание к запросу потребителя на высококачественный товар может стимулировать компанию повышать требования к выпускаемой продукции. Аналогично, когда животные выбирают пару, ориентируясь на индикаторы приспособленности, это может вести к быстрому повышению общей приспособленности. Благодаря индикаторам приспособленности половой отбор удерживает биологические адаптации в состоянии, близком к идеальному, и предохраняет их от мутационного разрушения.

Ориентация на маркетинг может приводить к вроде бы иррациональному увеличению многообразия продуктов и видов. “Проктер энд Гэмбл” заполнили полки супермаркетов десятками почти одинаковых, но ориентированных на разные рыночные ниши, моющих средств. Может показаться, что это слишком расточительно, но эволюция поступает точно так же. Она наполняет экосистемы десятками почти идентичных видов, которые немного различаются особенностями брачного поведения. Именно так половой отбор и разделяет виды. Этот механизм объясняет разнообразие растений с цветками и животных с половым размножением.

Но еще важнее другое: ориентация на маркетинг не означает, что реклама препятствует введению новшеств. Наоборот, голод рынка до новизны приводит к увеличению инвестиций в развитие и новые исследования, а эффективность рекламы убеждает корпорации в том, что выгода от инноваций превзойдет затраты на исследования. Иногда, пытаясь найти какое-то поверхностное решение для привлечения внимания потребителей, компания натыкается на свое важнейшее изобретение, которое через несколько лет становится промышленным стандартом. Так же и половой отбор: он благоприятствует всему новому и декоративному, но не обязательно бесполезному. Брачное новшество может позже проявить свою ценность и в качестве преимущества для выживания.

Ориентация на маркетинг в эволюции означает не только то, что ухаживаниям как форме рекламы уделяется чуть больше внимания. Она означает, что каждый аспект роста, строения и поведения организма подстраивался эволюцией под удовлетворение предпочтений противоположного пола. Ориентация на маркетинг предполагает, что ухаживания – это сердце современной биологии, подобно тому, как маркетинг – сердце современного бизнеса. Маркетинговая революция прокатилась по органическому миру полмиллиарда лет назад – сразу после кембрийского взрыва, наполнившего Землю первыми высокоорганизованными животными с половым размножением. Животные, все еще “ориентированные на производство”, то есть озабоченные в первую очередь выживанием и хлебом насущным, проигрывали конкурентам, переориентировавшимся на “маркетинг”, – тем, которые заботились о генетическом профиците путем ублажения противоположного пола. Взрывное увеличение сложности и разнообразия органического мира в последние полмиллиарда лет – это именно то, чего стоило бы ждать от эволюции, пережившей маркетинговую революцию.

Разум животных – это не однотипные черные автомобили модели “Ти”, штампуемые на конвейере естественного отбора. Это такой продукт, который сам себя рекламирует, продвигает и упаковывает; продукт, сверху донизу, от поверхности до самой глубины заполненный приспособлениями для удовлетворения запросов своих потребителей, от рождения до смерти служащий цели понравиться противоположному полу. В современном обществе вполне нормально испытывать противоречивые чувства по поводу маркетинговой ориентированности бизнеса, который буквально формирует нашу жизнь. Отделы маркетинга очень интересуются нашим мироощущением, что, с одной стороны, лестно, а с другой – тревожно. Впрочем, было бы лицемерно, живя в мире маркетинга, отрекаться от принадлежности к нему. Я верю, что эволюция нашего разума – это миллионы лет маркетинговых исследований под названием “половой отбор”. С этой точки зрения мы представляем собой ходячую говорящую рекламу собственных генов.

Взгляд с такой “рыночной” позиции продуктивен не только в эволюционной биологии, но и в эволюционной психологии. Если эволюция видов действительно шла в направлении ориентации на маркетинг, диктуемой половым отбором, роль естественного отбора в эволюции могла быть переоценена. Выбор партнера способствует расхождению видов и возникновению новшеств. Получается, что половой отбор в макроэволюции играет ту же роль, что и генетические мутации в микроэволюции, – роль первичного источника потенциально адаптивной вариабельности, причем как на уровне отдельной особи, так и на уровне вида. Как и мутации, большинство брачных новшеств – это крупные нецелевые расходы. Но, опять же подобно мутациям, некоторые брачные новшества, в числе которых и человеческий мозг, могут оказаться исключительно полезными.

Преобладание на нашей планете организмов с половым размножением может быть далеко не случайным. Да, бактерии лидируют по численности и биомассе. Но по другим важным параметрам – видовому разнообразию, индивидуальной сложности, размеру, интеллекту – организмы с половым размножением берут верх. А тем из них, кто практикует выбор партнера, по биоразнообразию и сложности организации просто нет равных. Из примерно миллиона описанных видов животных подавляющее большинство, включая основную массу насекомых, размножается половым путем. Практически всем животным крупнее пары миллиметров свойственно половое размножение с выбором партнера. В их числе все млекопитающие, все птицы и все рептилии. У растений та же ситуация. Из 300 тысяч известных видов растений примерно 250 тысяч размножаются при помощи цветков, привлекая ими опылителей. Похоже, если бы не половой отбор, уделом эволюции были бы крошечные, эфемерные, паразитические и безмозглые существа бактериального типа. Поэтому мне кажется, что половой отбор – это самая творческая и созидательная эволюционная сила. Он сочетает в себе азартную любовь изобретателя к открытиям с готовностью венчурного капиталиста инвестировать в инновации достаточно, чтобы вывести их на рынок, где они, возможно, продемонстрируют свою пользу. Скоро мы увидим, как мог функционировать брачный рынок во времена наших предков и как ухаживания и выбор партнера могли порождать эволюционные новшества, составляющие человеческую природу.





Глава 6

Ухаживания в плейстоцене





Чтобы непредвзято оценить новую теорию эволюции человека, иногда полезнее расстаться со своими предрассудками, чем заучить набор новых фактов и идей. Большинство наших представлений об эволюции человека почерпнуто из популярной культуры. Кино, телевидение, мультфильмы, рекламные ролики забили наши головы горами цветастой чепухи о доисторических временах. Если первое, что вам представляется, – это пещерный мужчина, который вырубает пещерную женщину дубиной и тащит ее в кусты, вы вряд ли будете придавать большое значение выбору партнера в эволюции собственного вида. Цель этой главы – избавиться от подобных предубеждений и разобраться, как наши предки формировали половые связи, а как – нет.

Благодаря сегментации рынка все образы доисторических времен в популярной культуре адаптированы под конкретные возрастные группы потребителей. Соответственно различается и освещение половой жизни. Существует детская версия жизни доисторических людей, где секс не упоминается вообще и почти не упоминается насилие. Там нет места ни половому, ни естественному отбору. Игровые наборы Playmobil включают в себя фигурки пещерных людей разных национальностей, которые счастливо живут в джунглях по соседству с динозаврами и охотятся на львов. Мультсериал “Флинтстоуны” рисует доисторический мир как царство капиталистического изобилия, простых семейных ценностей и строгой моногамии. В этих райских кущах и не пахнет таким двигателем эволюции, как репродуктивная конкуренция.

Второй вариант представления доисторических времен – из категории “рекомендуется смотреть с родителями”. В нем уже чуть больше насилия и есть намеки на романтические отношения. Такое представление обычно складывается на основе фильмов франшизы “Планета обезьян”, мультсериалов о путешествующих во времени подростках, школьных экскурсий в музеи естествознания и впечатлений из летних лагерей, где постоянно ломаются кости и жалят насекомые. Поскольку эта версия заостряет внимание на приключениях, опасностях и выживании, в ее свете выглядит вполне правдоподобной идея о том, что наш разум развился для создания инструментов, охоты и войны. Теория эволюции человека, основанная на этой версии, напоминает начало фильма Стэнли Кубрика “2001: Космическая одиссея”: обезьяноподобные существа обнаруживают, что из костей получаются отличные дубины, которые позволяют побеждать соперников и (с помощью ловкого приема кинематографистов) направляют прямиком в русло технического прогресса, на борт летящего к Луне космического корабля. В версии “смотреть с родителями” никогда не увидишь, как протолюди заводят потомство, а стало быть, половой отбор в ней остается за кадром.

Версии доисторической жизни “для взрослых” содержат сексуальные моменты, но почти всегда в форме похотливых мужских фантазий, где выбору женщины нет места. Пожалуйста, забудьте о том, как в “Миллионе лет до нашей эры” Ракель Уэлч одарила сексуальным взглядом пещерного человека, сразившего динозавра. Не принимайте всерьез сцену из “Борьбы за огонь”, где грубому незнакомцу при посещении более развитого племени радушно предлагают переспать со всеми женщинами детородного возраста. Сотрите из памяти изнасилование Дэрил Ханны неандертальцами в “Клане пещерного медведя”. Страстные палеолитические романы Джин Ауэл[37] – неплохое развлечение, такое же, как эротические фантазии, всплывающие в мозгах студентов колледжей во время весенних занятий по физической антропологии. Тем не менее это неподходящее пособие для погружения в теорию эволюции разума в ходе полового отбора.

Средства массовой информации, изображая доисторические времена, следуют одной из трех стратегий: полностью игнорировать половую жизнь, показывать пещерных женщин, которые влюбляются в авантюрных героев, спасающих их от разнообразных напастей, или же кормить потребителя нарциссической сексуальной фантазией, в которой только у главного героя (обычно мужчины) есть возможность выбирать половых партнеров. Похоже, на рынке не найти такого изображения наших предков, где бы они осуществляли взаимный выбор партнеров. Если зрители просят подлинных страстей и трудностей общения мужчин и женщин, медиапродюсеры предлагают им довольствоваться костюмированной драмой в декорациях Римской империи или Англии эпохи Регентства. Да и потом, разве могли бы Алан Рикман и Сигурни Уивер сохранять серьезное выражение лица, разыгрывая сцены напряженной романтической психодрамы в Заире эпохи плейстоцена, одетые в потасканные шкуры, трясущие измазанными охрой волосами и облепленные клещами?

Может, это и не так, но кажется, что именно романтическая психодрама помогла бы понять, как происходил выбор партнера в нашей эволюции. И это не пустая надежда. В некотором смысле нам даже проще понять половой отбор, чем выживание наиболее приспособленных. Проблемы половой жизни, стоявшие перед нашими предками, создавались другими представителями их собственного вида. Как, собственно, и в наше время. Если наши мысли и чувства по поводу взаимоотношений полов не слишком сильно отличаются от таковых у наших предков, то и наши проблемы в этой сфере не должны сильно отличаться от доисторических. Мы увлекаемся, влюбляемся, чувствуем восторг, ревность, боль от разбитого сердца; с некоторыми партнерами мы умираем от скуки, ну а если повезет – испытываем дружескую привязанность к партнеру, с которым растим детей. Нас привлекают красивые лица и тела, но также и хорошее чувство юмора, доброта, острый ум и высокий социальный статус. Если подобные сексуальные вкусы – часть постепенно формировавшейся человеческой сущности, то предпочтения наших предков наверняка были до определенной меры сходными. Не стоит проецировать современные социальные конструкты на доисторические времена, но, наверное, допустимо приписывать нашим предкам сегодняшние эмоции.

И наоборот, современным людям труднее оценить проблемы выживания, которые могли бы направлять наши умственные адаптации. В развитых странах люди разъезжают на автомобилях, живут в одних и тех же домах годами, используют деньги, чтобы покупать еду, много работают по разным узким специальностям и отправляются в больницу, если серьезно заболевают. Нашим предкам приходилось куда бы то ни было добираться пешком, жить в импровизированных убежищах, меняя их десятки раз в год, почти ничем не заниматься, кроме собирательства, и самопроизвольно выздоравливать либо умирать в случае болезни. Экономика выживания с тех пор кардинально поменялась, а вот романтические вызовы спаривания остались теми же.





Плейстоцен и голоцен




Почему специалистов по эволюционной психологии так занимает плейстоцен? Эта геологическая эпоха исключительно важна, поскольку именно тогда возникли все признаки, отличающие человека от прочих видов. В начале плейстоцена, примерно 1,6 миллиона лет назад, наши предки все еще были обезьянами с относительно небольшим мозгом, передвигались на двух ногах и делали всего несколько видов грубых каменных орудий. Почти наверняка у них еще не было языка, музыки, культуры создания изображений и развитого творческого интеллекта. В конце плейстоцена, всего 10 тысяч лет назад, наши предки уже представляли собой людей современного типа, неотличимых от нас по внешнему виду, строению мозга и психологическим характеристикам. Все эволюционные процессы, сформировавшие человеческую сущность, протекали именно в плейстоцене.

На смену плейстоцену пришел голоцен, в котором мы живем последние 10 тысяч лет и в который входит весь период письменной истории. В голоцене люди расселились по всей планете, освоили сельское хозяйство, изобрели деньги и начали формировать цивилизации. Кроме того, их численность выросла с нескольких миллионов до нескольких миллиардов. Голоцен – ключевой период в истории, но в плане эволюции он не слишком важен. Десять тысяч лет – это всего лишь 400 поколений людей; вероятно, за такой срок не успело бы развиться много новых психологических адаптаций. Но убегающему половому отбору этого вполне хватило, чтобы слегка развести популяции по форме тела, чертам лица и психологическим характеристикам. Тем не менее в этой книге мы не будем останавливаться на таких мелочах, как межпопуляционные различия. Нам интереснее всего умственные способности, присущие всем людям, но недоступные даже ближайшим нашим родственникам из ныне живущих.

В голоцене существенно изменились паттерны полового поведения и размножения людей. В эту эпоху возникли иерархические общества, традиции передачи имущества по наследству и заключения брака по договоренности; появились патриархат, феминизм, деньги, проституция, моногамные браки, гаремы, знакомства по объявлению, телефонные беседы, контрацепция и аборты. Все это отличает современные стратегии ухаживания от принятых в плейстоцене. Но ведь именно ритуалы эпохи плейстоцена направляли половой отбор на том этапе эволюции человека, и наше поведение в голоцене все еще отражает плейстоценовое наследие.





Жизнь в плейстоцене




Знание того, что особенности человеческого разума выработались именно в плейстоцене, значительно упрощает задачи эволюционной психологии. Этот факт означает, что основные умственные способности нашего вида сформировала именно африканская среда, так как все наши дочеловеческие предки жили в Африке, а люди начали расселяться за пределы этого материка только в конце плейстоцена. Наши предки жили к югу от Сахары, где саванна перемежалась зарослями кустарника и лесами. Вместо пещер и джунглей представьте себе огромные плоские равнины Африки с их баобабами и акациями, сухим и влажным сезонами, жаркими днями и холодными ночами, стадами копытных и немногочисленными тощими хищниками, палящим солнцем и миллионами копошащихся насекомых.