Сохраняя веру

Взгляд отца Рампини падает на заклеенные пластырем ручки Веры. Она берет крошечные пластиковые стержни и вставляет их в сетчатое поле игры.

– Я слышал, ты поранилась?

Девочка быстро прячет кулачки за спину:

– Я больше не хочу разговаривать.

– Почему? Потому что я спросил про твои ладошки?

– Вы будете надо мной смеяться, – говорит она тихо.

– Знаешь, – мягко продолжает отец Рампини, – я ведь видел многих людей с похожими ранками.

– Правда? – заинтересованно спрашивает Вера.

– Если ты разрешишь мне взглянуть, я смогу сказать, такие же они у тебя или другие.

Вера кладет одну ручку на пол и медленно, как лепестки, раскрывает пальчики. Потом другой рукой отлепляет пластырь. В середине ладони маленькое сквозное отверстие. Ткани вокруг него не повреждены ни с тыльной, ни с внутренней стороны. Гвоздей, как у Франциска Ассизского, под кожей нет.

– Болит? – спрашивает Рампини.

– Сейчас уже нет.

– А когда у тебя шла кровь, – произносит священник медленно, – ты думала об Иисусе?

– Я не знаю никого с таким именем, – хмурится Вера.

– Так зовут Бога.

– Нет, Бога зовут не так.

Семилетние дети иногда воспринимают все очень буквально. Почему Вера заупрямилась? Бог действительно сказал ей, что Он не Иисус? Или Он попросту никак Себя не назвал? Или ее видение не Божественное, а сатанинское?

Рампини решает продолжать расспрашивать девочку. Гадать, как в сказке про Румпельштильцхена, пока не назовет имя верно. Не Мария и не Иисус. Тогда, может, Вельзевул? Яхве? Аллах? Неожиданно для себя самого отец Рампини спрашивает не это, а другое:

– Не могла бы ты сказать, что чувствуешь, когда Бог с тобой разговаривает?

Вера молча рассматривает собственные колени. Отец Рампини, глядя на нее, вспоминает, как впервые увидел своего сына. Как малыш, шевеля пальчиками, трогал грудь Анны, пока она качала его. Позднее, когда Рампини стал изучать теологию, ему объяснили: земные чувства не важны. Служение мессы и совершение таинств – вот моменты наибольшей близости к Богу. Но об этом преподобный отец сейчас не думает. За пятьдесят три года жизни ему только дважды казалось, что его сердце переполняется чем-то божественным: когда он увидел жену с новорожденным сыном и шесть лет спустя, когда Святой Дух снизошел на него, как ранний снегопад на родное поле. Тогда боль аварии, забравшей у Рампини семью, притихла, уступив место прощению.

Священник не сразу замечает, что Вера взяла один из пластиковых стерженьков, красный, и засунула себе в ранку на правой ладони. До половины. Рана не расширяется и не кровоточит. Девочка шевелит рукой, стерженек выпадает. Потом Вера включает игру в сеть, и отец Рампини даже вздрагивает от того, как ярко вспыхивает на доске собранный из пластиковых деталек алый цветок.

– Когда Она со мной разговаривает, я чувствую это вот здесь, – отвечает Вера и подносит сжатый кулачок к сердцу священника.





Отец Рампини давно знает, что мир, в котором он вращается, скептики считают несовместимым со здравым смыслом, но для него самого католицизм в целом и особенно католическая теология – это царство логики. А вот земная жизнь действительно иррациональна. Разве может быть разумное объяснение тому, что пьяный водитель, благополучно проехав мимо трехсот машин, врезался именно в ту, в которой находились его, Рампини, жена и ребенок? В религии есть и порядок, и благодать, поэтому для человека, потерявшего семью, она стала спасением во многих смыслах слова.

Священник включает в ванной холодную воду и плещет себе в лицо. Вытершись, он смотрит в зеркало на дверце аптечного шкафчика и думает: что сказать о Вере Уайт? С одной стороны, она наивна, как настоящая блаженная, и ее видения не приносят ей ничего, кроме спорной славы, которая ей явно не нужна. С другой стороны, ее слова – ересь.

Рампини начинает мысленно выстраивать в две колонки аргументы за и против. Это еще нужно как следует проверить, но, вполне может быть, у девочки действительно стигматы. И она видит нечто такое, чего не видит никто другой.

Бог, строго говоря, не мужчина. Но и не женщина. Сев на крышку унитаза, отец Рампини смотрит на голых Барби, сложенных в тазик. Вера Уайт ведет себя как совершенно обычная мирская девочка. Ее жизнь не подчинена церковному уставу. Более того, она вряд ли отличит молитву Деве Марии от клятвы верности флагу. В ее пользу свидетельствует то, что дети из Фатимы тоже производили впечатление сомнительных кандидатов в визионеры. Но они хотя бы были христианами.

Рампини вздыхает. Отец Макреди оказался прав: Вера – противоречивый случай. Но в ее видениях ничего противоречивого как раз таки и нет. Они просто не имеют никакого отношения к католицизму.

Священник открывает дверь, выходит из ванной и шагает по коридору. Решение принято. Однако в сознании все настойчивее и настойчивее всплывают образы святых, которых в XVI веке преследовали за смелые взгляды. А при вскрытии на их сердцах обнаруживались знаки, напоминающие буквы имени Сына Божия.





Малкольм Мец смотрит на старенькую «хонду», принадлежащую Лейси Родригес – проверенному бойцу из батальона частных детективов, с которыми адвокатская контора сотрудничает на протяжении многих лет.

– Симпатичная деталь. – Малкольм указывает на маленькую статую Богоматери, закрепленную двусторонним скотчем на приборной панели.

– Ну да. – Лейси пожимает плечами. – Это на случай, если машину кто-нибудь увидит.

– Судя по тому, что люди говорят, вам придется припарковаться за милю от дома. Будете со мной на связи?

– Сегодня дам знать, как только доберусь. А потом буду звонить дважды в день.


Опираясь на ржавый капот, Мец говорит:

– Думаю, излишне напоминать вам, как важно нарыть компромат на эту мамашу.

Лейси зажигает сигарету и протягивает пачку Мецу, но тот мотает головой.

– Вы считаете, это будет трудно? – спрашивает она, выдыхая дым. – Женщина, кажется, в психушке побывала!

– К сожалению, как законный опекун ребенка на данный момент, Мэрайя Уайт имеет большое преимущество. Если она вовремя не укладывает девчонку спать, кормит ее конфетами с опасными красителями или разговаривает по телефону, стоя возле ванны, где малышка купается, я хочу это знать. Еще я хочу знать, что мамаша говорит всем этим священникам и раввинам, которые таскаются к ней в дом.

– Будет сделано.

– Только мне не нужно ничего такого, что не может служить доказательством в суде. Не вздумайте переодеваться в помощницу слесаря, проверяющую трубы, ради того чтобы принести мне информацию, добытую незаконным путем.

– Я всего один раз так поступила, – с досадой произносит Лейси. – И вы теперь всю жизнь будете мне это припоминать?

– Почему бы и нет? – Мец похлопывает ее по плечу. – За работу.

Проводив взглядом удаляющуюся «хонду», адвокат возвращается в здание, где расположен его офис. Бросив взгляд на мраморную табличку со своим именем, закрепленную на фасаде, он входит в двустворчатую стеклянную дверь, которая сама услужливо открывается перед ним.





Мэрайя прячется в своей подвальной мастерской. Берет маленькую кленовую дощечку, чтобы выпилить из нее кухонный столик, но получается плохо – слишком много отвлекающих мыслей. Подперев щеку рукой, Мэрайя огорченно смотрит на незаконченный домик. Она видит крошечные краники в ванной, паркет из узловатой сосны в спальне, раскрытый кухонный шкафчик. Она видит самые сокровенные уголки дома, не делая для этого ни малейшего усилия.

Вот, наверное, каково это – быть Богом.

Пожалуй, все маленькие девочки примеряют на себя роль вершителей судеб, когда творят, что им вздумается, со своими кукольными семьями. Мэрайя смотрит в потолок и спрашивает себя: может быть, Бог точно так же играет с ней и Верой?

Она вдруг вспоминает, почему в детстве никогда не населяла свой игрушечный домик куклами. Она боялась, что собака его заденет и крошечный ребенок скатится с лестницы. Или Барби-мама упадет на кровать лицом вниз, как будто горько плакала всю ночь, пока она, Мэрайя, спала. Ей всегда было стыдно перед куклами за то, что она не играет с ними со всеми сразу и не удовлетворяет всех их потребностей. Роль Бога, если задуматься, не из приятных: ты можешь давать помощь и утешение, но не можешь спасти всех сразу.

Теперь Мэрайя понимает, почему, став взрослой, она строит кукольные домики без кукол и накрепко прикручивает или приклеивает мебель к полу, ничего не оставляя на волю случая. Но даже это не решает всех проблем.

Руководить чужой жизнью, нести за нее ответственность, быть всегда настороже – по сути, работа Бога не так уж сильно отличается от работы матери.



МАНЧЕСТЕРСКАЯ ЕПАРХИЯ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ

Манчестер, штат Нью-Гэмпшир.

29 октября 1999 года

Отвечая на запросы со стороны священнослужителей и мирян относительно предполагаемых Божественных откровений Веры Уайт, жительницы Нью-Ханаана, штат Нью-Гэмпшир, Его преосвященство епископ Манчестерский сообщает: анализ, проведенный представителем епархии с вниманием и со спокойным духом, показал ложность визионерских претензий означенной Веры Уайт.

Наш долг – указать католикам на следующую доктринальную ошибку: Иисус Христос не является женщиной и любые подобного рода упоминания о Нем категорически недопустимы. Так называемое Общество Бога-Матери, ответственное за распространение заявлений Веры Уайт с помощью листовок и устного слова, попирает основы католического вероучения. Следовательно, призывы представителей вышеназванной организации должны игнорироваться католиками.

В тот же вечер, когда епископ Эндрюс выносит Вере Уайт официальное порицание, Общество Бога-Матери проводит акцию по раздаче яблок. Купив в одном из местных хозяйств более трехсот плодов сорта «джонаголд», активистки раздают их, предлагая людям откусить кусок от мифа о мужском доминировании в религии.

– Эдемский сад был только началом! – кричат женщины. – Не Ева виновата в изгнании человечества из рая!

Мэри Энн Найт, лидер Общества Бога-Матери, петляет в толпе, пожимая незнакомым людям руки. Она-то знает: ее движение не так радикально и не так ново, как некоторым может показаться. Двадцать лет назад она училась в Бостонском колледже вместе со знаменитой феминисткой Мэри Дейли, которая покинула лоно Католической церкви, объявив ее мировоззрение сексистским. Но Мэри Энн слишком любила католицизм, чтобы окончательно от него отречься. «Пусть однажды, – молилась она, – место в Церкви найдется и для меня».

А потом она услышала про Веру Уайт.

Мэри Энн стоит на перевернутом ящике в окружении людей, размахивающих недоеденными яблоками. Запахивая флисовую кофту, она прикрывает футболку с провокационной надписью: «Вашего Бога родила моя Богиня».

– Леди! – кричит Мэри Энн. – Вот пастырское обращение от епископа Эндрюса. – Она достает из кармана зажигалку. – А вот наш ответ.

Эффектным жестом она поджигает уголок листка и держит его до тех пор, пока огонь не подбирается к кончикам ее пальцев. Слушательницы ликуют, Мэри Энн улыбается. Пускай руководство епархии думает, будто стайка женщин просто покричит и угомонится. Пускай косный старый епископ строчит предупреждения, пока не посинеет. Кое-чего Его преосвященство все-таки не учел: у Общества Бога-Матери по-прежнему есть Вера Уайт. И две представительницы, которые уже едут в Ватикан, планируя заявить официальный протест.





Чистя зубы перед сном, Мэрайя переключает телевизионные каналы и вдруг видит на экране собственный дом и стоящую на его фоне Петру Саганофф:

– Съемочной группе программы «Голливуд сегодня вечером!» стали известны новые подробности дела Веры Уайт. Колин Уайт, отец девочки, неожиданно вернулся в Нью-Ханаан и требует полной опеки над дочерью.

В комнату вбегает Милли во фланелевой ночной рубашке и с крем-маской на лице:

– Ты это видишь?

Показывают здание суда, перед которым, ежась на ветру, Колин и его адвокат дают интервью сразу нескольким репортерам.