Сохраняя веру

Глава 14

…Других спасал, а Себя Самого не может спасти…

Мф. 27: 42



Утро 3 декабря 1999 года

Когда Вера родилась, Мэрайе потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к материнству и перестать изумляться при виде младенца, спящего рядом с ней или сосущего ее грудь. Иногда ей становилось просто страшно: годы тянулись перед ней, как красные линии дорог на карте, и каждый поворот таил в себе множество опасностей. На Вериной жизни пока еще не было ни единого пятнышка, ни единого шрама. Задача Мэрайи заключалась в том, чтобы оберегать эту незапятнанность.

Но очень скоро она поняла, что ей не справиться. Разве она могла хотя бы с натяжкой считаться хорошей матерью, будучи в той же мере до мозга костей уязвимой, в какой ее ребенок до мозга костей совершенен? Каждая доля секунды таила в себе угрозу бесчисленных ошибок и происшествий: от падения соски в канаву до землетрясения. Иногда Мэрайя читала все это на личике младенца. Потом ее зрение прояснялось, и тогда она видела только любовь, глубокую, как колодец, – такой, что, сколько ни пытайся, до дна не доберешься. Остается только, затаив дыхание, с трепетом смотреть в эту пропасть.

Вера шевелится во сне, и Мэрайя тут же поворачивается к ней. Забинтованная ручка Веры бессознательно шарит по больничной постели и находит мамину руку. Тогда девочка успокаивается.

Мэрайе вдруг приходит в голову, что, возможно, именно такие моменты и определяют хорошего родителя. Настоящая мать понимает: как ни старайся, тебе не под силу уберечь ребенка от трагических случайностей, ошибок и ночных кошмаров. Может быть, твоя работа заключается не в том, чтобы останавливать его, а в том, чтобы смотреть, как он несется во весь опор, и лишь стараться смягчать боль падений.





Мэрайя зажимает себе рот рукой, потому что если она не будет этого делать, то громко разрыдается или крикнет ни в чем не повинным медсестрам, чтобы оставили ее ребенка в покое.

– Не понимаю, – тихо говорит Милли, стоя рядом с дочерью в нескольких футах от кровати Веры. – Она никогда раньше так сильно не болела. Может, плюс к кровотечению она подхватила еще и какой-нибудь вирус?

– Вирус тут ни при чем, – шепчет Мэрайя. – Просто она умирает.

Милли вздрагивает:

– Чего это ради тебе приходят в голову такие мысли?

– Посмотри на нее.

Верино личико почти такое же белое, как больничная простыня, на которой она лежит. Перебинтованные руки продолжают кровоточить. Температура колеблется от 104 до 106 градусов по Фаренгейту, и ничто не помогает: ни прохладные ванны, ни обтирание спиртом, ни внутривенные уколы жаропонижающего. Неподвижным тревожным взглядом Мэрайя следит за тем, как Верины ноздри слегка шевелятся в такт слабому биению сердца.

Милли, сжав губы, выходит в коридор, к стойке дежурной медсестры.

– Колин Уайт звонил? – спрашивает она, зная, что в палате телефон отключен, чтобы звонки не будили Веру.

– Нет, миссис Эпштейн. Как только позвонит, я вас сразу же позову.

Вместо того чтобы вернуться к внучке, Милли идет дальше по коридору, прислоняется к стене и закрывает лицо руками.

– Миссис Эпштейн?

Быстро вытерев слезы, она видит доктора Блумберга и, шмыгнув носом, говорит:

– Не обращайте на меня внимания.

Они синхронно идут, замедляя шаг по мере приближения к Вериной палате.

– С прошлой ночи были какие-нибудь изменения?

– Я не заметила, – отвечает Милли, останавливаясь у порога. – Меня тревожит состояние Мэрайи. Может, вы сможете что-нибудь сказать?

Доктор Блумберг, кивнув, входит в палату. Мэрайя, на долю секунды подняв глаза, видит, что медсестры расступаются, подпуская его к кровати. Он пододвигает стул и садится:

– Как вы?

– Мне бы больше хотелось поговорить с вами о Вере, – отвечает Мэрайя.

– Ну, я пока не знаю, чем ей помочь. А вот вам… Вы, может быть, хотите принять снотворное?

– Я хочу, чтобы Вера проснулась и отправилась вместе со мной домой, – твердо произносит Мэрайя, не отрывая взгляда от ушной раковины дочери.

В пору Вериного младенчества она иногда смотрела, как кровь течет по жилкам под тоненькой кожей, и ей казалось, что она видит кровяные клетки, видит энергию, циркулирующую по крошечному тельцу.

Доктор Блумберг сжимает руки, опершись локтями о колени:

– Мэрайя, я не знаю, что с ней. Сегодня мы сделаем новые анализы. И я позабочусь о том, чтобы ей было относительно комфортно. В этом вы можете на меня положиться.

– Вы хотите понять, что с ней происходит? – Мэрайя в упор смотрит на доктора. – Она умирает. Я это почему-то вижу, хотя у меня и нет медицинского образования.


– Она не умирает. Если бы все было настолько плохо, я бы вам сказал.

Мэрайя снова переводит горячечный взгляд на лицо дочери: на носик, на синие круги у нее под глазами – и наклоняется так низко, чтобы только Вера могла слышать тихие слова:

– Не бросай маму. Не смей! Ты не отворачивалась от меня раньше. Не отворачивайся и теперь.

– Мэрайя, милая, нам пора в суд. – Милли постукивает по наручным часам. – Уже десять.

– Я не пойду.

– У тебя нет выбора.

Мэрайя разворачивается так резко, что ее мать делает шаг назад.

– Я никуда не пойду! Не оставлю Веру. – Она дотрагивается до щеки дочери. – И выбор у меня есть.





Перспектива сразиться в зале суда с печально известным Малкольмом Мецем не повлияла на привычный уклад жизни Джоан Стэндиш, если не считать одного небольшого нововведения – пятнадцати минут упражнений для ягодиц. Каждое утро между питьем кофе и чисткой зубов она стала, стиснув челюсти и потея, выполнять серии приседаний и выпадов. Делая их, Джоан представляет себе, как выиграет дело и торжествующе покинет зал суда, покачивая попой, а Мец, разинув рот, будет глядеть ей вслед.

Утром первого дня слушаний она, как обычно, выполняет свои упражнения и принимает душ. Потом достает из шкафа красный шерстяной костюм – консервативный, но яркий. Джоан не упустит ни единой возможности отвлечь внимание от Малкольма Меца.

Поглощая глазированные пшеничные подушечки, Джоан вспоминает, что нужно заправить машину, и хвалит себя за предусмотрительность. Если Мец, в отличие от нее, не позаботится о топливе заранее, он, глядишь, минут на десять опоздает. Джоан осторожно, чтобы не забрызгать одежду, моет руки, берет собранный накануне портфель.

Она выходит из дому с двадцатиминутным запасом. Ей кажется, что приехать в суд пораньше никогда не помешает. Через секунду ее домашний телефон звонит, но она уже не слышит этого.





Кокон профессионального спокойствия, в который закуталась Джоан, рушится, когда к ней подбегает взволнованная Милли Эпштейн.

– Надеюсь, вы скажете, что Мэрайя в туалете? – c надеждой говорит адвокат.

– Нет, в больнице. Я пыталась до вас дозвониться.

– Что с ней?

– Не с ней, а с Верой. Малышке очень плохо, и Мэрайя отказывается от нее отходить.

– Черт! – бормочет Джоан.

В этот самый момент Колин Уайт, Малкольм Мец и его молодая помощница входят в зал и занимают свои места.

– Джоан, у меня припасен для вас анекдот: в чем разница между адвокатом и сомом? – вежливо интересуется Мец.

– Не сейчас, – отвечает Джоан, краем глаза видя, что, хотя обычно при рассмотрении дел об опеке зрителей бывает очень немного, сегодня зал набит журналистами, и это не может не нервировать.

– Один питается всякой дрянью со дна, а другой – рыба, – смеется Мец. – Поняли юмор?

– Говорите о себе, Малкольм, – отвечает Джоан, доставая папки из портфеля.

– Всем встать! Суд идет! Председательствует судья Э. Уоррен Ротботтэм!

Джоан встает, стараясь как можно дольше не поднимать глаза. Быстро пролистав лежащие перед ним бумаги, Ротботтэм смотрит сначала на адвоката истца, потом на адвоката ответчицы:

– Миз Стэндиш, вы что-то потеряли?

– Клиентку, Ваша честь. Разрешите к вам подойти?

– Я так и знал, – вздыхает судья, – что обязательно возникнут проблемы. Подойдите.

Мец тоже приближается к судье. Вид у него как у кошки, только что слопавшей канарейку.

– Ваша честь, – начинает Джоан, – произошло нечто непредвиденное и ужасное. Прошлой ночью дочь Мэрайи Уайт госпитализировали. Моя клиентка находится рядом со своим ребенком и поэтому не смогла явиться на разбирательство. Я прошу отложить слушание до того момента, когда девочка будет выписана.

– Вера Уайт в больнице? – Ротботтэм смотрит на Меца, ожидая подтверждения; тот пожимает плечами. – Она умирает?

– Надеюсь, что нет, – отвечает Джоан. – Но насколько мне известно, у нее кровотечение, необъяснимое с точки зрения медицины.

– Так называемые стигматы, – вмешивается Мец.

– Врачи пока не сделали такого заключения, – одергивает его Джоан.