Союз нерушимый?

– Буду как штык!





Тот же день, часом позже Первомайск, улица Мичурина


Марина спешила и оттого немного нервничала – приходилось признать, что ее волевая натура давала сбой. Сказывалась усталость последних дней и целая череда тревог.

Олейник тоже сдал – с самого утра бегает, суетится, даже позволил себе рюмочку коньяка в качестве успокоительного. Это действенное средство «прописал» Лукич, а тот «дело знает туго», промашки не даст.

– Товарищ полковник? – неуверенно обратилась Исаева к понурому начальнику. – Разрешите?

Тот, как сидел, так и продолжал сидеть, уставясь в изрезанную столешницу.

– Присаживайтесь, Марина, – утомленно сказал Василий Федорович и со вздохом откинулся на скрипнувшую спинку стула. Короткие, толстые пальцы его левой руки, безвольно лежащей на столе, сами будто нащупали карандаш «Тактика». Стали его катать, крутить, устанавливать торчком, как ракету на старте. Карандаш отказывался стоять столбиком, падал, но пальцы неутомимо воздвигали его снова.

Исаева с трудом оторвалась от этого поучительного зрелища.

– По нашим наблюдениям, товарищ полковник, – заговорила она официальным тоном, – Вакарчук кого-то ожидает, возможно, связника. Мы следили за ним все эти дни. Похоже, он одолжил «Запорожец» у приятеля, но особо не раскатывает. Позавчера Вакарчук доехал до окраины – по Советской, туда, где кончаются дома, это за роддомом, за кладбищами. Справа – православное, слева еврейское. Там у дороги стоит старый павильон на остановке автобуса – добротный такой, из кирпича и бетона. По тому маршруту рейсы отменили еще лет десять назад, но павильон век простоит… – Марина поймала себя на болтливости и поморщилась. – Напротив, возле ограды, находится трансформаторная будка, тоже капитальная. Вчера мы там организовали наблюдательный пункт…

– А шо, стоило? – впервые проявил интерес Олейник.

– Стоило, – уверенно кивнула девушка. – Позавчера Вакарчук съехал с дороги за остановкой, поднял капот, стал делать вид, что копается в двигателе. Это было ровно в пять. Он покурил, посидел в машине, погулял – и через полчаса уехал. А вчера опять появился на том же месте и в тот же час. Прождал полчаса и покинул место встречи. Если он и сегодня… – Марина посмотрела на часики. – Если через два часа он снова там остановится, то, вполне возможно, дождется того, с кем у него назначено, – все говорит именно об этом.

– Да-а… – задумчиво протянул полковник, потирая подбородок. – Шо может быть натуральней? Проезжает некто, видит, шо у водителя… Какой у Вакарчука «Запорожец» – новый или старый?

– Старый.

– Ага. Видит, значит, шо у водителя «горбатого» проблемы. Останавливается, выходит, оба склоняются над движком… Тут и обговорить можно, шо угодно, и передать – хоть письмо, хоть сверток. Оптика у вас хорошая?

– Хорошая, товарищ полковник. Длиннофокусная камера. И направленные микрофоны имеются. Мы даже «козел» поставили – ну, такой самодельный обогреватель, а то холодно в будке.

– А, вот вы где устроились… – затянул Олейник, кивая. – Понятно… Шо от меня требуется?

– Как только состоится встреча, нужно Вакарчука задержать и вежливо расспросить.

– Согласен, – решительно кивнул полковник. – Но только после того, как он передаст дезинформацию о Михе. Кстати, вы уверены, шо больше он ничего не узнал?

– Уверена, – твердо сказала Марина. – Вакарчук ни с кем не контактировал, кроме Бессмертнова и Татаринова – я имею в виду того приятеля, у которого наш объект разжился машиной. Сам Татаринов ездит на «Жигулях» – это он подвозил Вакарчука к поликлинике на Киевской.

– Шо за тип?

– Обычная интеллигенция, – пожала плечиком девушка. – Не судим, не состоит, не привлекался.

– Ладно, согласен, – повторил Василий Федорович. – Кстати, вашу инициативу поддержали и одобрили в Москве. Сам товарищ Григоренко высказался в том смысле, шо вероятный противник не должен получить сведений о Михе ни от кого, кроме как от нас. «Пусть питаются дезой!» – вот его слова. – Помолчав, он сказал доверительно: – Вчера мне позвонил Миха.

– К-как?! – ошеломленно выдохнула Исаева.

– По телефону, – зловредно улыбнулся Олейник. – Он записал целую кассету со сведениями для товарища Андропова и сделал грамотную закладку. Я сообщил об этом в Москву, и буквально через минуту на меня вышел сам Григоренко, приказав немедленно, со всеми предосторожностями, доставить кассету… хм… получателю. Вот так, Марина Теодоровна…

– Вот оно что… – протянула девушка. – А я гадаю, что это за нервотрепка с утра!

– Да уж… – ворчливо отозвался Василий Федорович.

Возникла пауза, но она не затянулась.

– Давно хотел вас спросить, Марина… – заговорил полковник. – А почему вы вообще перешли из ПГУ в «двойку»? Я специально наводил справки, о вас очень хорошо отзывались, а спланированные вами операции в Колумбии, Венесуэле и Никарагуа признаны блестящими. Вас даже прочили в резидентуру – то ли в Перу, то ли в Аргентине. А Росита обратно к нам!

Исаева задумалась. Василий Федорович оказался вовсе не вредным занудой, каким чудился. Просто он из тех людей, кому надо сперва основательно повариться с незнакомцем или незнакомкой, чтобы расположиться окончательно. Видимо, она прошла «экзамен»…

– Ничего особенного в моем выборе не было, – заговорила Марина. – Мои дед и бабушка эмигрировали из Испании в тридцать седьмом, вместе с сынишкой – моим будущим отцом. И дед постоянно сокрушался, что вот, сдали страну фашистам. Поначалу я не задумывалась о таких вещах – просто горела энтузиазмом, хотела поднять на дыбы всю Латинскую Америку! А потом пришли сомнения. Вот, думаю, пока ты тут исполняешь свой интернациональный долг и помогаешь сандинистам бороться с «гринго», у тебя на Родине зреет всякая гниль, коричневая плесень, что таится по углам!

– Ну, это вы перебрали, пожалуй, – на дне глаз Олейника блеснула настороженность. – Фашизм в СССР? Уверяю, у нашего народа хорошая прививка от коричневой чумы!

– А везде ли? – тихо спросила Исаева. – В моем детстве мы рисовали на заборах пятиконечные звезды. Нам бы просто в голову не пришло калякать свастики! А теперь они кое-где попадаются… Да, это можно объяснить чьим-то озорством и отмахнуться, а вот мне страшно. Кто вырастет из мальчика, чертящего фашистский символ? А сколько недобитков осталось на Западной Украине? В Прибалтике? Почему мы сквозь пальцы смотрим, как на этих окраинах «балуются» национализмом? Ведь граница между ним и нацизмом размыта и условна! Но самое страшное – это не явные враги, а равнодушные люди. Им без разницы, что рисуют их дети – крест или серп и молот. А с кем они будут, эти равнодушные, случись война? На чьей стороне? Вот так вот… Не скажу, что мне было легко покидать 1-й отдел…[17] Но, когда в позапрошлом году свергли Альенде, я подала рапорт.

Полковник выглядел задумчивым и даже нахмуренным, но своего неодобрения не выказывал. Марине показалось, что Олейника даже удивили ее откровения, удивили и насторожили. Ведь она права, как ни крути, как ни верти!

– М-да… – выговорил Василий Федорович. – А я, знаете ли, удивлялся поначалу, чего это вы с Ершовым не поладите никак? Ведь его тоже перевели к нам из ПГУ! Правда, с ним иначе обошлись. Можно сказать, вежливо турнули – шо-то он там завалил, в Йемене или Омане, не помню уже. Хотели вообще гнать, но оставили в память отцовых заслуг.

– Странно, – приподняла брови Исаева, – а до меня только сейчас дошло, что мы оба – пришлые во ВГУ! Ну да… Ершов резко изменился после Нового года, совсем другим стал…


Олейник понял ее слова по-своему.

– Да, влетел он тогда крупно, – сказал полковник ворчливо, – затеял свою игру с Калугиным! Додумался же… Надеюсь, Григорий хорошо затвердил этот урок. Ладно, Марина, – вздохнул Василий Федорович, хлопая себя по коленям, – успехов вам. Ступайте, скоро объект на «горбатом» пожалует!

– Слушаюсь, – улыбнулась девушка.





Вечер того же дня, Первомайск, улица Советская


Марина присела на пустой ящик, служивший стулом, и протянула озябшие руки к «козлу» – керамической трубе, обмотанной спиралькой из нихрома. Штука весьма пожароопасная и электричество хапает киловаттами, зато и жару напускает – вон, чуток обвисшая спираль докрасна раскалилась.

– Без пяти, – нахмурился Ершов, взглянув на часы. – Неужто передумал?

– Едет, гаденыш! – хищно осклабился Славин. – Показался! Все по местам.

Исаева быстренько развернулась к решетке-жалюзи в стальных воротах. Стены у подстанции из силикатного кирпича, толстые, а от ворот так и тянет холодом, еще и в решетки дует…

Настроив бинокль, девушка увидала светлый «Запорожец», притормозивший за остановкой. Место пустынное и печальное, одно название что улица – ни одного дома в пределах видимости, сплошь могилы, только накопанные по разным обрядам. А зимой тут и вовсе безрадостно.

– Вышел… – пробормотал капитан.

Вакарчук покинул машину – вылез из тесного кузова, как рак-отшельник из раковины. Лениво обошел «горбатого» кругом, попинал шины, открыл капот задка, даже не делая вид, что ищет неисправность. Похлопал себя по кожаной меховой куртке, достал мятую пачку дешевой «Примы» и закурил.

– Вижу машину, – негромко доложил Григорий. – Кажется, «Москвич»… Да, точно, «412-й». Может, связник?

– Хорошо бы… – затянул Славин. – Сколько ж можно тут морозиться? Он! Или нет?

Бледно-голубой «Москвич» притормозил и свернул к «Запорожцу», терпящему бедствие. Марина смотрела в оба, стараясь не моргать. Вакарчук встрепенулся, лицо его быстро меняло выражения – от надежды до опасения.

– Микрофоны! – каркнул Славин.

– Пишут, – лапидарно отозвался Ершов.

– Не может быть! – пришатнулась Марина к самой решетке, чтобы лучше рассмотреть вышедшего из «Москвича».

– Что еще? – недовольно отозвался капитан.

– Да это же Даунинг!

– Кто-кто?

– Джек Даунинг из штатовского посольства!

– А ведь похож… – пригляделся Григорий. – Лоск ушел, а щетина осталась. Дня три не брился, как минимум…

Марина нащупала запасные наушники и одной рукой, не опуская бинокль, пристроила их к уху.

– Здравствуйте, Степан! – голос Даунинга звучал ясно, а в его русском почти не чувствовался акцент. Напротив, иностранца выдавало излишне четкое произношение.

– Простите… – промямлил Вакарчук.

Улыбка «гражданского помощника военного атташе» приобрела холодноватость.

– Это я, Вендиго, – сказал Джек. – Я занимался вами раньше и занимаюсь теперь. Как меня зовут, вам знать не нужно, а мой оперативный псевдоним – Айвен.

– Айвен! – просиял Вакарчук. – Фу-у… Очень, очень рад!

– Лучше не светиться, – Даунинг взял Степана под локоток и подвел к «Запорожцу». – Помеха сзади.

«Газон», следовавший из города, проехал мимо, погромыхивая бортами.

– Давайте.

– Вот! Все переснял на пленку, держите.

– О’кей… – Даунинг принял конверт от Вендиго и сунул его в нагрудный карман. – Последние инструкции: задержитесь в Первомайске еще денька на три-четыре, не стоит сразу покидать город. Погуляйте, подышите свежим воздухом… И ждите. С вами свяжутся.

– Буду ждать! – с жаром заверил его Вакарчук.

– Все. Как странно говорят русские при прощании: давайте!