Созданы друг для друга

Выйдя из больницы, Катерина забрала заявление из милиции.

Никакие разумные доводы матери, бабушки, Дины и всех Нагорных она не слышала и не принимала.

И уже совершенно по иной причине, чем первый раз, – какая там любовь, какая на фиг семья: она дико, до животного ужаса боялась своего мужа. А он, в свою очередь, контролировал каждый ее шаг и вздох, полностью оградив от влияния внешнего мира, от родных и друзей.

Трагичная в своей обыденности жизнь.

Потом случилось еще одно страшное избиение, когда Катерина была на восьмом месяце, в день рождения этого скота. На этом семейном празднике присутствовали только Витины друзья-коллеги с подругами. Беременная Катька готовила два дня, не отходя от плиты, накрыв шикарный стол, расстаралась украшениями и сервировкой, подарила шикарный подарок… Ну и получила в ответ.

Она снова попала в больницу и пролежала в ней до самых родов.

Заявление на мужа в милицию она не подавала.

Все соседи и знакомые Катьки были лично предупреждены Диной при любом шуме-крике из ее квартиры немедленно звонить в милицию, «Скорую» и им, Нагорным, и стучать-колотить, биться в дверь, чтобы остановить бесноватого Витеньку. Это все, что она могла сделать.

Они и позвонили, когда Сонечке, доченьке Катьки, исполнился месяц.

– Дина! – кричала соседка подруги в трубку перепуганным до ужаса голосом: – Там что-то дикое творится! Катя так кричит, так кричит!

– Стучите к ним в дверь и звоните, теть Полина! – орала в ответ Дина, прижимая трубку плечом, торопливо засовывая ноги в ботинки. – Зовите других соседей на подмогу, взламывайте дверь!

Она вызвала милицию и «Скорую помощь» и ринулась домой к подруге.

Младенческий истерический крик Сонечки Дина услышала, как только влетела в подъезд и понеслась, перепрыгивая через две-три ступеньки, наверх. Возле распахнутой настежь двери в квартиру Катерины столпились соседи.

– Боимся заходить, – объяснила соседка, – ждем милицию. Витя все еще там. Открыл нам дверь, когда мы тарабанили, и пошел в кухню.

Дина залетела в квартиру и… Дальше она все довольно смутно помнила, хотя действовала четко и продуманно, но скорее на рефлексе, на привычке, выработанной за время работы в «Скорой».

Виктор спал, раскинувшись на кровати в спальной, а Катя…

Катька лежала возле детской кроватки в луже собственной крови и была мертва, это Дина поняла с первого взгляда, хоть и проверила пульс и посмотрела глаза – все, не было больше Катеньки. Вся прихожая, кухня, коридор, комната, мебель, стены, даже потолки были в брызгах и разводах ее крови. Он забил ее до смерти! Забил, руками, кулаками, ногами, как беззащитную дворовую собаку!

До смерти!

Дина выхватила из кроватки заходящуюся криком Сонечку и прижала к себе. И это было единственное, что она могла еще сделать для своей подруги в тот момент. Милиция на этот раз приехала быстро, как и «Скорая», но помощь уже была бесполезна. Но Дина, слишком хорошо знавшая протокол действий в таких случаях, ушла, унося с собой ребенка и успев сказать Полине Андреевне:

– Скажите, что Соню забрала бабушка.

– Поняла, – кивнула мудрая женщина.

Дина совершенно четко осознавала, что передавать Сонечку в руки органов опеки и попечительства категорически нельзя – не вызволишь потом оттуда ребенка. Так же точно, как то, что она Сонечку никому не отдаст, даже ее бабушке. Никому.

И началась для Дины эпопея. Битва по всем фронтам.

Инга Валерьевна, получив известие о страшной смерти дочери, упала без сознания, и у нее случился инфаркт. А Дина, ринувшаяся бороться за справедливость, столкнулась с такой фигней, как «корпоративная этика и круговая порука» в милицейском исполнении. Жесть полная.

Стеной стояли менты – оказалось, что Виктор Дерюгин у нас героическая личность, прекрасный человек и хороший семьянин, с такой характеристикой только на пьедестал в виде образца для подражания. Для начала героического борца с криминалом на улицах освободили под подписку о невыезде до суда, потом пропали свидетельские показания из дела, и судебная экспертиза как-то вдруг показала, что Катерина в состоянии психической разбалансированности после родов носилась бешеной курицей по квартире и калечила сама себя, пока не убилась, множество раз налетев на твердые предметы. И дело начало разваливаться на глазах.

Дина кинулась сопротивляться: поговорила с родными-близкими, с друзьями и бывшими одноклассниками из числа тех, кто побогаче, пособирала со всего мира по копеечке и наняла адвоката – защищать интересы Инги Валерьевны. Во-вторых, воспользовавшись связями отца и мамы, дотянулась до телевидения, даже до Первого канала, где сняли репортажи о гибели Катерины и ментовском беспределе, постоянно обращалась к каким-то знакомым и незнакомым, имевшим влияние и вес, писала заявления в особый отдел милиции, требуя проверки деятельности следствия, – все бесполезно!

На предварительном слушании, когда рушились один за другим доказательства и слетали выдвигаемые обвинения в адрес Дерюгина, и свидетели отказывались от своих показаний, Виктор смотрел прямо на Дину и улыбался торжествующей, презрительной улыбочкой.

И уже нанятый ею адвокат с сожалением объяснил девушке:

– Дина, вы ничего не добьетесь, и никакая общественность вам не поможет, и даже самые крутые программы на Первом канале. Милиция не склонна сдавать своих на так называемых «семейных делах». Не коррупция же. Максимум, что он получит, года четыре, а то и вовсе закроют дело за недоказанностью. Убийство вашей подруги уже не доказать.

Она чувствовала такое опустошение и такую беспомощность перед творящейся несправедливостью, что начала задыхаться настоящими приступами, совсем как астматик. И тогда от накрывавшего с головой отчаяния Дина достала визитную карточку, что дал ей Ринков, позвонила и попросила помощи.

И получила эту помощь в таком объеме, в каком и не ожидала.

Дело вернули на доследование, следственную группу сменили, как и судью, и Виктор был приговорен к четырнадцати годам строгого режима. А Дина легко и очень быстро смогла получить опеку над Сонечкой, а потом и удочерить ее без каких-либо препятствий.

Через месяц после вынесение приговора Виктору Дина поступила на вечернее отделение юридического факультета в университет. Она больше не собиралась быть настолько беспомощной в правовом поле против такой мрази, как Дерюгин, но главное – за время этой битвы она отчетливо поняла, что хочет стать адвокатом, что это по-настоящему ее дело и к нему она испытывает природную склонность, а главное, у нее есть способности.

Инга Валерьевна встала на ноги, оправилась, как могла, но была совсем слабенькой. И… Нагорные забрали ее к себе жить, вместе с ее престарелой матушкой. А как же – родня, теперь уж законная, раз Сонечкина бабушка и прабабушка.

Квартиру Кати поменяли на другую, почти такую же, тоже в Центре, но в соседнем районе, руководствуясь несколькими причинами. Самое главное конечно, чтобы не напоминала о трагедии и чтобы друзья-приятели, да и родня Виктора не появлялись с «приветом» на пороге. Сдали и эту квартиру жильцам в аренду, и однокомнатную, из которой женщины переехали.

Вроде бы на жизнь хватало. В тесноте, правда, но фигня: в одной комнате родители с детьми, бабушка с дедом в другой, Инга Валерьевна с мамой в третьей, а Дина на диване в кухне, тем более ее практически и дома-то не бывало с ее посменной работой и учебой. Отсыпалась на смене, во время езды на адрес и в перерывах между вызовами.

Жили. Между прочим, очень весело и дружно. Сложности и трудности сплачивают людей нормальных, а ситуаций и поводов для иронии более чем достаточно при такой-то скученности народа.


– Знаешь, – поделилась Дина, – за годы работы на «Скорой» такого понасмотрелась, на такие трупы ужасные приходилось выезжать, казалось бы, привыкла ко всему. Но пока… – замолчала, справляясь со слезами, сглотнула – … пока это не касается тебя лично… – продолжила она, – первый год после гибели Катюшки я почти каждую ночь видела ее такой, какую нашла там, в квартире.

Она прижала пальцы к губам, прикрыла глаза, не разрешая себе плакать, – держалась, держалась.

– Иди сюда, – позвал Влад.

Протянул руку, прижал к себе, насколько это возможно, когда сидишь за рулем. Погладил по голове.

– Я понимаю, – поддержал он ее. – Очень хорошо тебя понимаю.

Как она ни сопротивлялась, как ни дышала-глотала, но не совладала-таки со слезами, выкатились две, а за ними еще две. Вытерла торопливо ладошкой, шмыгнула носом и прижалась поплотней к Владу.

Помолчали, словно сплотившись в этом своем единении. Влад наклонился, поцеловал ее в голову, поддерживая, передавая свои силы, утешая.

– Пока я боролась против системы, против такой откровенной гадости, как покрывание убийцы теми, кто вообще-то нас именно от них и обязан защищать, я как бы отдавала Катюшке дань, как ты когда-то, восстанавливая справедливость после смерти отца. И это поддерживало меня, придавая силы, словно отгораживая от полного осознания всего ужаса и трагедии произошедшего. А когда эта борьба закончилась, я вдруг поняла совершенно отчетливо, что стала совсем другой и моя жизнь изменилась. Изменилась совсем. И откуда-то пришло осознание, что я хочу владеть инструментами для защиты своих прав, прав своих близких и вот таких несчастных женщин, и это моя необходимость и внутренняя потребность: знать законы и уметь ими апеллировать.

Она поцеловала Влада в щеку, благодаря за поддержку и понимание, выпрямилась, вытерла слезы, перевела дыхание и продолжила рассказ.



Это было так удивительно, что она с первого раза умудрилась поступить в университет. Ну да, готовилась, да и пройдя закалку в борьбе с системой, многое узнала и во многих правовых вопросах стала прекрасно разбираться, но ведь при поступлении не это главное. Но казалось, что кто-то словно вел ее, помогал свыше даже в мелочах. Забыла одну справку, а ей почему-то сделали поблажку – «принесете завтра». Опаздывала на экзамен – бежала прямо со смены, так у другой бригады вызов на ту же улицу, куда ей надо, ради нее даже «светомузыку» пару раз включали, чтобы не опоздать, и – опа – она успевает вот тютелька в тютельку, и все экзамены прошли как-то легко и достаточно просто.

Ну явно же прямо какая-то рука сверху! Может, Катюшка?

Жизнь сделала очередной странный кульбит, и вот уже Дина студентка, но и с работы нельзя было уходить, все-таки семья большая. И хоть они и сдавали целых три квартиры в аренду за приличные деньги, но девять человек народу: четверо пенсионеров и двое маленьких детей – это многовато на троих работающих за смешные оклады, пожалуй, что и с большим перебором. Так что работала.

А где-то в октябре, чуть больше месяца после начала учебы Дины, случилось два знаковых события, окончательно направивших ее жизнь в очень конкретное русло, словно опять кто-то свыше вел или подталкивал именно к этому.

Однажды в выходной, редким образом совпавший с выходным днем Дины, в дверь их квартиры кто-то позвонил долгим, продолжительным звонком. Пошел открывать дед Боря. Женщины, затеявшие лепить пельмени всем своим сплоченным дамским коллективом в пять человек, насторожились, прислушавшись к приглушенным, неясным голосам, доносившимся из прихожей.

Голоса замолкли, и через пару минут дед Боря вернулся в кухню в сопровождении незнакомой женщины.

– Вот, Диночка, женщина к тебе пришла, – с удивлением представил он посетительницу.

Женщина лет за пятьдесят, внешний вид и облик которой выдавал в ней человека опустошенного, словно придавленного бедой или тяжкой болезнью, смотрела измученным горем взглядом только на Дину, не замечая никого да, наверное, и ничего вокруг.

Дина медленно поднялась, сделала шаг навстречу женщине, как та вдруг тяжело, словно из нее вырвали удерживавший стержень опору, как-то грузно и обессиленно рухнула перед ней на колени, сложила жестом отчаявшегося просителя ладони на груди и, заглядывая снизу вверх в глаза, взмолилась:

– Помогите. Умоляю вас, помогите нам!

Инга Валерьевна с Антониной Борисовной вскочили с места, кинулись поднимать женщину, а та, не обращая внимания ни на требование встать, ни на руки, которые ее поднимали, все смотрела скорбным, умоляющим взглядом прямо Дине в глаза, как на самую распоследнюю надежду.

И завороженная этим взглядом, Дина не могла отвести своих глаз, так и продолжая стоять столбом и смотреть на замершую у ее ног просительницу.

Но повысивший децибелы общий гомон «курятника» вывел из ступора и Дину, и зарыдавшую вдруг внезапно женщину. Незнакомку подняли-таки с колен, усадили за стол, налили валериановых капель, а потом и крепкого сладкого чаю. Она все благодарила, растерянно и чуть заискивающе улыбаясь через льющиеся слезы, все извинялась и извинялась, и все кидала на Дину осторожные взгляды, полные ожидания и той самой крайней, самой распоследней надежды.

– Так чем я могу вам помочь? – спросила Дина, когда незнакомка немного успокоилась.

– Только вы и можете, Диночка, – поставив чашку с чаем на блюдце, сказала та неожиданно твердо. – Я увидела по телевизору репортаж о судьбе вашей подруги и передачу по Первому каналу, в которой вы рассказывали о том, как разваливают уголовное дело, возбужденное против ее мужа. Я стала искать материал об этом деле, и принимала участие в вашем пикете у здания суда, и ходила на все судебные заседания. Все мы понимали, что этого Дерюгина отпустят и обвинения с него снимут, но когда вдруг ему дали четырнадцать лет… – Она внезапно нервно, в два всхлипа, втянула в себя воздух: – Я поняла, что только вы сможете нам помочь. Только вы. – И зарыдала навзрыд: – Он убьет ее! Убьет мою дочь!

Ситуация у Вики, дочери Валентины Николаевны, так звали ту женщину, была еще более тяжелой и неразрешимой, чем у Катерины, хотя казалось бы, что может быть страшнее и тяжелее, чем та дикая, чудовищная смерть, которой она умерла.

Оказывается, может, да еще как!

Муж Вики был не просто милиционером, он был следователем одного из райотделов милиции, и именно того района, в котором и проживал с семьей. Мало того, ситуация усугублялась еще и тем, что Николай, как звали этого деятеля, был москвичом, и они жили в квартире, принадлежавшей ему.

Бить молодую жену Коля начал через три месяца после свадьбы, перед этим грамотно и целенаправленно ограничив все ее связи с миром. То есть Вике запрещалось общаться с подругами, друзьями и родственниками, потому что те на нее якобы плохо влияли и пытались вмешиваться в их жизнь. Ну, понятно: подруги такие-сякие, слишком вольные-свободные и чуть ли не проститутки, родственники хотят только одного – его помощи в своих делах, а маме родной (ну тут вообще банальная претензия) просто не нравится зять.

Вика практически сразу оказалась под его постоянным и неусыпным контролем – сотового у нее не было, звонить можно было только на домашний телефон. А вот с ним дела обстояли неоднозначно. Ее муж, пользуясь своим служебным положением, ежемесячно брал распечатки входящих-исходящих звонков их домашнего телефона и даже поставил жучок для прослушки разговоров. Однажды он до полусмерти избил Вику в наказание за то, что она пожаловалась маме, что он ее бьет.

Он контролировал каждый шаг молодой жены: какие планы на день, куда собралась идти, где была, что делала, требовал полный отчет и проверял, звоня по нескольку раз на день, дома ли она. И бил, понятное дело, в воспитательных целях за все – за мимолетный разговор с соседкой у подъезда, за то, что задержалась в магазине дольше отведенного времени, за то, что оделась на работу слишком фривольно, с его точки зрения, за то, что к ней на работу он никак не мог дозвониться, за то, что какой-то мужик проводил ее взглядом.

О, это отдельная статья для претензий – ревность.

Как большинство тиранов и неверных мужей, Николай страдал патологической ревностью и избивал жену за любой привидевшийся ему намек на ее интерес к другим мужчинам. По сути, как и любому тирану, ему, собственно, не нужна была причина для избиения как таковая, лишь повод распалить себя, а так, как говорится, «была бы спина – будет и вина».

Первый раз он избил ее совсем уж люто, по-настоящему страшно, когда узнал, что жена беременна.

Именно тогда первый раз Вика попала в больницу с переломами, гематомами, сотрясением мозга, и у нее случился выкидыш. После которого муж стал более осмотрительным и в следующую ее беременность ногами в живот уже жену не бил, и она умудрилась каким-то чудом выносить и родить сына при непрекращающихся «экзекуциях» мужа, а через год дочку, которой на тот момент, когда к Дине пришла Валентина Николаевна, исполнилось три месяца.

Она практически не общалась и не виделась с дочерью полтора года. И только совсем недавно Вике удалось позвонить маме из уличного телефона-автомата и умолять помочь ей.

– Мама, спаси меня! – рыдала Вика в трубку. – Спаси, мамочка! Я так больше не могу! Он меня убьет! Меня и детей! – и бросила трубку.

Несчастная женщина помчалась к дочери, дежурила у подъезда, дожидаясь, когда она выйдет с детьми на прогулку, а когда та наконец вышла, кинулась было к ней, но Вика, увидев мать, испугалась и показала жестом, чтобы она не подходила. И все поняв, Валентина Николаевна начала следить за дочерью день за днем, чтобы улучить момент, изыскать хоть малую возможность поговорить. И им таки удалось несколько раз коротко переговорить.