Спящие

Во многих частях страны сохраняется скептицизм. Появляются хештеги #МистификацияСанта-Лоры.

Власти наверняка знают больше, чем говорят. Поэтому вокруг города выстраивают кордон — скрыть, что там происходит на самом деле.

Только солдаты не подлежат сомнению. В этом и суть — правительство просто ищет предлог, чтобы ввести военный режим. Разве не очевидно? Санта-Лора — лишь начало, пробный камень.

А если ситуация с вирусом — правда, сами виноваты. Возможно, это происки России или Северной Кореи. Какой-нибудь нервно-паралитический газ, распыленный вражеским дроном. Но ведь мы давно напрашивались. Сколько можно посылать истребители в разные точки мира и безнаказанно сбрасывать бомбы? Впрочем, вероятнее всего, власти только внушают, что мы под ударом.

Люди, очнитесь. Если вы верите в байки про Санту-Лору, заодно поверьте, что содержащийся в воде фтор полезен для зубов, а пассажирский лайнер действительно врезался в здание Пентагона одиннадцатого сентября.

Слышали последние сводки? Полторы тысячи случаев за шесть недель? Да перестаньте, ни одна инфекция не способна распространяться с такой скоростью.





39




Примерно тогда же Бену начинают сниться сны. Они обрушиваются стремительно. Стоит задремать хотя бы на пару минут, и сны тут как тут, прорывают шлюзы сознания. И неизменно — всегда — в центре этих снов, словно засевшая в голове мелодия, — Энни. Всякий раз она возвращается в мелочах, о которых Бен даже не подозревал: в стуке, с каким ее бальзам для губ катится по столешнице, в свежем аромате мыла, в том, как она отращивает ногти, пока те не начинают ломаться, поэтому они всегда неровные и разной длины. Временами Бен слышит ее шаги, звук слива в унитазе, вот она тихонько сплевывает в раковину, вот мурлычет себе под нос, но пение обрывается досадливым: «Зараза!», когда жена в очередной раз ударяется мизинцем о расшатанную паркетину.

Сны всегда заканчиваются одинаково — плачем голодного младенца.



Прогулки умиротворяют Грейс. Как, собственно, и Бена — все равно других занятий нет. Поэтому они гуляют два, три, четыре раза на дню. Это сосна, объясняет Бен, шагая по улице, а это сосновая шишка. Вот наши тени — твоя и моя, они растягиваются по мостовой, потому что солнце стоит низко в такое время года. Называется такое время осень. Вон люди на крыльце, говорит Бен со слезами на глазах, изнуренная женщина, повторяющая: «Нет, нас до сих пор не выпускают», — она зовется мамой. Мальчик рядом с ней — ее сын. Вот тротуар. Вот улица. Вот паутина. Скворечник. Автомобиль.

Но не для всего удается подобрать слова.

К примеру, как охарактеризовать мужчину в синем пластиковом комбинезоне, ползающего средь бела дня на четвереньках.

Бен замечает его за полквартала. Пальцы мужчины теребят капюшон, дергают за маску, движения порывистые, но бессмысленные. Паника чувствуется даже за сотню футов. Наконец мужчина срывает с головы капюшон. Под ним — совсем молоденький парнишка, взмокшие черные пряди прилипли ко лбу.

Он лихорадочно бормочет что-то нечленораздельное. Но больше всего настораживает взгляд — пустой, застывший.

Бен пятится. Руки машинально стискивают малютку, словно мышцы запястий живут отдельной жизнью и действуют еще до того, как разум успевает принять решение.

— Эй, вы в порядке? — окликает Бен.

Парень в комбинезоне не реагирует, не оборачивается. Вместо ответа он взбирается на капот припаркованного неподалеку «универсала». Ноги соскальзывают из-за бахил, надетых поверх обуви.

Кто-то из соседей припадает к окнам.

— Вы в порядке? — снова спрашивает Бен.

Наконец картина проясняется — юноша спит и ходит во сне. Неясно только, откуда он взялся. Может, один из врачей «скорой», брошенный товарищами на произвол судьбы?

Внезапно бормотание становится отчетливым и резко перерастает в крик:

— Я не умею плавать! — обращается он в пустоту. — Умоляю, помогите! Я не умею плавать.

Соседи толпятся на верандах, однако никто не торопится подойти — черствость, навеянная страхом.

Бен непременно протянул бы руку помощи, если бы не малышка, ее теплый затылок у него на груди. Ребенок многое упрощает. Задача Бена — увести ее подальше отсюда. Его единственный путь — домой.

По дороге он набирает 911. «Скорая» приедет, заверяют его, но ждать придется долго. Битый час Бен слушает иступленные вопли, пока меняет подгузник и вскрывает новую упаковку смеси.

Все это время Грейси смотрит на него в упор, словно понимает куда больше отца, и только в процессе ее взросления он начнет медленно постигать истину.

— Ему обязательно помогут, — твердит Бен, точно отвечая на безмолвный вопрос или оправдываясь. — Обязательно.

Включи Бен телевизор, он бы увидел, как вертолет транслирует все перемещения юноши в синем комбинезоне, пока тот петляет по улицам, скрывается в лесу и снова появляется уже босиком.

В отличие от миллионов телезрителей, Бен так и не узнает, что случится потом: как юноша выскочит наперерез разогнавшемуся внедорожнику. Однако даже за шесть кварталов Бен слышит скрип тормозов и звон разбитого стекла — слышит, но не подозревает, что парень в синем комбинезоне, волонтер из Теннесси, как впоследствии объявят на всю страну, погиб под исполинскими колесами джипа.



Сны: чем чаще, тем причудливее. Может, всему виной недосып. Одиночество. А может, он просто сходит с ума. Так или иначе, эти сны не назовешь нормальными. Они вбирают груз прожитых дней. Сложно объяснить, но ощущение, будто все это происходит наяву.

Сначала Бену снится прошлое: они с Энни в Нью-Йорке, на концерте, пьют ледяное пиво, танцуют, его рука лежит у нее на талии, реальные события, разворачивающиеся в ее комнате общежития, реальные прогулки по парку.


Однако ему не снится ни поездка в Италию, ни свадьба, не снятся любимые места: Венеция, Мехико, гамак в штате Мэн. Естественно, Бен грезит о ее теле — как же иначе! Но почему-то Энни не является ему в красивом зеленом платье, или с накрашенными губами, или с аккуратной укладкой на блестящих каштановых волосах. Нет, она появляется в спортивных брюках, в заляпанных очках. Вот она пьет пиво, развалившись в пижаме на старой виниловой софе в Бруклине, от смеха под вытертой футболкой проступают контуры груди. Вот она смотрит документальный фильм по ноутбуку. Еще Бену снятся сэндвичи с мороженым, которые Энни собрала в поездку — кто берет такие вещи в машину? — сладкие капли и крошки усеивают салон, даже спустя недели пальцы липнут к рулю.

Иногда ему снятся прежние ссоры и мелкие придирки: Энни никогда не моет посуду, не выносит мусор, вечно забывает купить туалетную бумагу и в самую жару боится включать расшатанный вентилятор под потолком. Впрочем, такие сны приносят удовлетворение, удовлетворение от того, как легко и просто решить все проблемы наутро — достаточно взять отвертку со стремянкой или быстренько сбегать в аптеку.

Бену больше не снится, как Энни уходит от него к научному руководителю. Напротив, она всегда рядом — верная, надежная, умиротворенная.

Временами Бен путает, где подлинные воспоминания, а где нет. Например, пресловутое мороженое-сэндвич.

— Мы его правда готовили? — спрашивает он, купая дочку в кухонной раковине, ее большие глазенки пустые, как у рыбы.

Он уже не помнит, куда они ехали с теми сэндвичами, на чьей машине, сколько им стукнуло на тот момент. А свадебная церемония посреди леса — такое действительно было?

— Кто тогда женился? — гадает Бен.

Может, это просто сон?

Но раз за разом крепнет ощущение, что все это отголоски далекого будущего.

Разумеется, Бен гонит от себя нелепую мысль. Чушь какая-то, бредятина. Бабушкины сказки, древние предания, о которых он иногда рассказывает студентам: там ангелы передают послания, ведьмы говорят загадками, а королей и принцев посещают призраки.

Возникают провалы в памяти. В трезвом уме Бен никогда бы не забыл вытащить столовые приборы из раковины прежде, чем купать в ней малютку.

Из мыльной воды, у самого бедра Грейси, всплывает зазубренное острие ножа. От ужаса Бену мерещится голос жены: «Какого хрена!»

Но разве этот случай или нечто подобное не являлось ему во снах?

Как говорится, первый признак галлюцинаций — неспособность отличать реальность от фантазий.



Однажды Бен выясняет то, что давно известно всему городу, — на двух единственных заправках кончилось топливо. Новая партия на подходе, твердят солдаты, но бензовозы не пропустят за кордон.

— Кто бы сомневался, — фыркает парень, стоящий впереди Бена в очереди на станцию. — Станут они создавать себе лишние проблемы! Еще разбежимся, чего доброго, а без бензина мы все в куче, как овцы в загоне.



Бену снится прекрасное солнечное утро. Они спят допоздна — немыслимая роскошь. Потом Энни отправляется за круассанами и клубникой. До обеда они валяются в постели: читают газеты, пьют кофе, лямка сорочки соскальзывает с ее плеча. «Чем займемся?» — Энни лениво потягивается, вопрос подразумевает, что они могут заняться чем угодно, чем только пожелают. Время — весь сон сводится к нему. У них появился неиссякаемый запас времени, бесчисленные часы, которые они вправе расходовать как угодно. Возникает блаженное, почти осязаемое чувство безделья.

Какая досада, что сон обрывается, вторая половина кровати пуста, но даже наяву Бена не покидает ощущение, что это дивное утро еще впереди.

Секунду спустя он вспоминает о том, чего ему так недоставало во сне, — о ребенке.

Его пронзает острое желание увидеть дочь. Проверить, все ли в порядке.

Добравшись до колыбельки, Бен замечает неладное. Одеяльце сбилось, накрыв девочку с головой. Дрожащими руками Бен приподнимает край, и его затапливает волна облегчения. Грейси жива-здорова, немного вспотела, но продолжает сладко спать. А вдруг она бы задохнулась? Вдруг бы он сам не очнулся ото сна?



Постепенно у него зреет совершенно дикое, нелепое предположение. Или наивная фантазия? Словно все эти сны сродни путешествию во времени, видениям из будущего.

Раньше ему такое и в голову бы не пришло. Бен никогда не призна́ется, как сильно он изменился после рождения дочери. Как много готов принять на веру — или наоборот? В свете последних событий так трудно отличить, где правда, а где нет. В конечном итоге самое невероятное уже свершилось — разве младенец не истинное чудо света? Разве не вера в чудо помогла убедиться, что в разбухшем животе Энни и впрямь поселилось человеческое существо? Разве малышка в первые секунды не напоминала выходца с другой планеты? «Criatura», — вспомнилось тогда Бену. Так испанцы называют новорожденных. Существо. Туловище младенца покрывали шелковистые волосики. Шерстка, восторгалась Энни. Пушок, определил доктор. У нашей девочки есть шерстка, любила повторять Энни, будто дочка явилась к ним из потустороннего мира. Только родившись на свет, она сразу умеет дышать. Хвататься за палец. Чем, как не телепатией, объяснить то, что даже сейчас, когда Бен с тревогой просыпается посреди ночи, Грейси дает о себе знать коротким обнадеживающим всхлипом? Разве после такого можно с уверенностью отрицать сверхъестественное?

Утром раздается странный капающий звук — Бен в недоумении смотрит, как кофе течет со столешницы на линолеум. Он включил кофеварку, хотя кувшин остался в мойке.

Бен подогревает бутылочку, попутно размышляя о своем сне, и мало-помалу начинает верить — да, он никогда не скажет об этом вслух, но вдруг, вдруг, подобно коллективному бессознательному или экстрасенсорике, — вдруг в снах ему действительно открывается будущее?





40




Мы часто путаем мечты с реальностью, надежду с обманом, лучший мир с тем, каков он есть на самом деле. Взять, к примеру, детей — нам и в голову не приходит, что мы можем их потерять.

Поэтому, когда Грейси не просыпается в положенное время, Бен даже не помышляет о беде. Девочка сладко спит и выглядит совершенно обычно: розовые щечки, толстые губки, веки слегка трепещут. Посапывая, она сучит ножками. Все вроде бы в порядке, кроме одного: как Бен ни старается, она не открывает глаза.

— Просыпайся. — Бен берет ее на руки, такую теплую. Даже во сне стоит протянуть ей палец, и она схватит его крохотными ладошками. — Просыпайся, кисуля. — Он щекочет ей пятки, теребит щеки, брызжет водой в лицо — безрезультатно.

Не важно, сколько раз Бен представлял себе эту сцену, — его худшие опасения сбылись и затмили собой все вокруг.

Невозможно, невыносимо передать, каково это — утратить смысл жизни.