Спящие
Часть 38 из 41 Информация о книге
Добравшись до дома, Натаниэль замечает черную букву Х, намалеванную аэрозольной краской на парадной двери. Интерьер смотрится так, словно его не только размыло водой, но и основательно подточило временем. Обои слезают, как кора с эвкалиптового дерева. Углы покрылись плесенью. Коврики хлюпают под ногами, точно губка. Кофейный столик валяется на боку, стулья перевернуты, будто всю мебель подхватило волной, а с отливом расшвыряло где придется. В голове шевелится смутное воспоминание — перед болезнью он пытался починить в ванной кран. Труба по-прежнему течет, зафиксированная чьей-то неопытной рукой. Натаниэль зовет Генри по имени. — Ау? Где ты? — Тишина. Натаниэль почти уверен, что Генри утонул, его труп наверняка лежит где-нибудь на мокром ковре. — Ау?! Наконец Генри обнаруживается в доме престарелых. Сгорбившись, он сидит в своем кресле, погруженный в привычный ступор. Натаниэль не верит своим глазам. — Мы пытались связаться с вами, — сообщает врач. — Как он сюда попал? — недоумевает Натаниэль. — О чем вы? Ни слова о чудесном исцелении Генри. То же отстраненное выражение. Пустой взгляд. Нулевая реакция на любые вопросы. Перед лицом неопровержимых фактов Натаниэль понимает: Генри не возвращался, это был всего лишь сон, навеянный сокровенными мечтами. Однако в глубине души Натаниэль отказывается признавать очевидное. Воспоминания о днях, проведенных с Генри, совсем не похожи на сон. Они на редкость отчетливы, словно все происходило наяву. — Тебе не снилось ничего необычного? — спрашивает дочь Натаниэля по телефону. Она специально прилетела из Лос-Анджелеса, но не смогла пробраться дальше соседнего городка. — Говорят, там какая-то чертовщина со снами. — Нет, — отвечает Натаниэль, стыдясь сказать правду. Он включает огромные вентиляторы, чтобы просушить дом. Звонит в страховую компанию. Возобновляет прогулки по лесу. Однако конечности по-прежнему налиты свинцом, во всем теле ощущается слабость — и ни один анализ не в силах установить, чем обусловлены симптомы: болезнью или горем. Иногда за нечаянным проблеском радости следует самая темная полоса. Натаниэль принимается изучать труды своего давнего коллеги, приверженца специфического направления в физике, которое гласит: еще не свершившиеся события в действительности уже случились, каждое преобразование развивается в собственной параллельной вселенной. По ночам Натаниэль спит в полном одиночестве, начисто лишенный сновидений. На тринадцатой неделе потихоньку отрастают волосы, брови. Появляется костный мозг. В том же крыле самые ранние жертвы вируса — соседки Ребекки по общежитию — начинают приходить в себя. Одной приснилась долгая, блистательная жизнь. Другой — череда катастроф. Третья жалуется на чудовищные кошмары, после которых заурядная действительность кажется чуть ли не раем на земле. Ближе к выходным власти Санта-Лоры обозначают новый этап: ни одного случая за неделю. Долгожданный момент настал. У каждого вируса свой срок — всегда и везде лишь определенный процент населения попадает в зону риска. На той же неделе в отделении педиатрии Бен ненадолго отлучается от колыбельки, а по возвращении застает удивительную картину: дочка открыла глаза. Энни баюкает ее на руках, во взгляде — непередаваемая безмолвная радость. Малышка щурится, как в день своего появления на свет, только синева радужки стала чуть темнее. Ее возвращение сродни настоящему чуду, даже при рождении ребенка Бен не испытывал ничего подобного — только теперь он проникается истинным счастьем отцовства. После, уже дома, пока Энни кормит Грейс из бутылочки, Бен отваживается заговорить о своих снах: — Они были как предзнаменование. Энни испуганно вздрагивает. — Знаю, звучит странно, — кивает Бен, но все же решает продолжить. Сначала он рассказывает про каноэ, весла, которые унесло течением, пока они пили пиво под деревом. — Ты в порядке? — с тревогой спрашивает Энни. — Да, в полном. Слушай дальше. — Бен прикрывает веки, чтобы отгородиться от приглушенного света ночника, и вспоминает: — Мы были у воды. Там еще росли деревья. Весь берег в соснах. Энни издает короткий нервный смешок, и Бен успевает пожалеть о своей затее. Зря он разболтался. — Это не будущее, — произносит жена, — а прошлое. Поначалу ее слова не укладываются в голове, как если бы Бену сказали, что время способно повернуть вспять. Однако Энни настаивает: — Мы ездили в Мэн летом, после окончания колледжа. Ты правда забыл? Мы же постоянно вспоминали эту историю. Тогда Бен рассказывает о вечеринке, когда обвалился пол. — Правильно, мы праздновали Хеллоуин на старой квартире Роба в Бруклине. Бен понимает, о чем речь, но отказывается верить. Вероятно, рассудок у Энни помутился сильнее, чем у него. Супруги поочередно перебирают сны, пока за окном не начинает падать снежок, мерцая в тусклом свете уличного фонаря. — Тебе приснилась наша молодость, — объясняет Энни. Малышка, не отрываясь, смотрит на отца. Бен испытывает острое желание остаться наедине с дочуркой и с ней одной поделиться своими догадками. — Папочка любит оглядываться назад, — улыбается Энни, а Грейс хлопает ресничками. — Прошлое всегда нравилось ему больше настоящего. После такого Бен умолкает. А ночью долго ворочается в темноте, не смыкая глаз. Отныне он обречен каждую ночь лежать подле жены и грезить об Энни из своих снов. К семнадцатой неделе затвердевает костный лабиринт внутреннего уха. Теперь зародыш улавливает биение материнского сердца, циркуляцию крови в пуповине, тихий плеск околоплодных вод, когда Ребекка поворачивается во сне, и, возможно, приглушенные голоса медсестер, писк кардиомонитора. Число больных сокращается, за месяц ни одного нового пациента, поэтому Центр по контролю и профилактике заболеваний объявляет об окончании эпидемии, которая войдет в историю под названием «вирус Санта-Лоры». Последней жертвой становится восьмидесятидевятилетний подопечный дома престарелых, а потом, как штиль после бури, вирус исчезает. Вероятно, он возвращается туда, откуда прибыл, — в лес или к обитателям фауны. Ученые разъезжаются по своим лабораториям в разные штаты, где продолжат изучать недуг на случай, если тот вернется, — в чем, собственно, никто не сомневается. Через год, через десять или сто лет — не важно. К тому времени вирус наверняка мутирует, станет более щадящим или, наоборот, усугубится и чумой обрушится на страну — тогда нас всех ждет по-настоящему легкая смерть, мир просто уснет вечным сном, без боли, без мучений. Федеральный судья приказывает снять санитарный кордон. Баррикады убирают. Городок наводняют родственники и журналисты. Уцелевшие спешат убраться из Санта-Лоры, самые впечатлительные — навсегда. Спустя четыре месяца безвылазного карантина Кэтрин наконец отпускают домой в Лос-Анджелес. Но стоит ей переступить порог, как дочка прячется за бабушку. У Кэтрин разрывается сердце, однако она сама ощущает некоторую нервозность, скованность, как перед знакомством с новым человеком. Кэтрин опускается на корточки, словно для беседы с очередным пациентом: — Можно тебя обнять? Дочка мотает головой. На ней незнакомая футболка с зеленым динозавром. — Ты совсем другая, — буркает она, на секунду высунувшись из укрытия. Действительно, за время разлуки Кэтрин сильно похудела. Радует и огорчает одно — скоро дочка обо всем забудет. Пройдет немало лет, прежде чем слабые отголоски событий начнут оседать в долгосрочной памяти. Однако Кэтрин опасается, что печальный опыт расставания с единственным родителем оставит в душе девочки неизгладимый след, — так корень обвивает попавшийся на пути валун, так сломанная кость неправильно срастается под кожей. На двадцатой неделе участок гипоталамуса, отвечающий за суточные биоритмы, почти полностью синхронизирует сердцебиение и выброс определенных гормонов с нормальной продолжительностью дня. Калеб просыпается через четыре двери от Ребекки. Он не заглядывает к ней в палату. Не берет за руку. Не догадывается, что` зреет у нее в утробе. Так и не узнав, что станет отцом, Калеб уезжает из Санта-Лоры вместе с родителями, которые дневали и ночевали у баррикад в ожидании сына. Ребекку в числе еще восьмидесяти пяти узников Морфея переводят в общее крыло, где они продолжают крепко спать. На двадцать восьмой неделе мозг формируется настолько, что способен испытывать страх, реагировать на голоса. Тогда же плод начинает видеть сны. Интересно, о чем? О мерном покачивании на воде или об игре света и тени? А может, юный рассудок грезит о чем-то поистине непостижимом, недоступном языку и науке, чего нам никогда не узнать. Плод учится открывать и закрывать рот. Стремительно оформляются легкие, которым совсем скоро предстоит перерабатывать воздух в полезный для тела кислород. Занятия в школе возобновляются. Сара снова обедает в одиночестве на площадке. Внезапно — о радость! — она замечает Акила, целого и невредимого. — Привет! — Привет. — Его речь слегка заторможена. Без слов понятно, что он недавно перенес болезнь. — Как родители? С ними все хорошо? — спрашивает Сара. — Да, порядок. А твоя семья? В норме? Она кивает. Теперь они частенько перекусывают вдвоем, пока другие школьники носятся по площадке. Приятно разделить с кем-то молчание. Кругом распускаются весенние цветы: у научной лаборатории благоухают розы, спортивный зал обрамляют бархатцы. Повсюду в траве желтеют одуванчики. Погожим солнечным днем, покончив с ланчем, Акил рассказывает про отца.