Спящие

Привлеченные громкими голосами, в библиотеку стекаются студенты.

— Айанна! — окликают они через маску. Мало кто отваживается подойти. — Айанна! — зовут издалека.

Где-то в соседнем корпусе парень Айанны жарит попкорн или запускает стирку — а может, думает о возлюбленной.

— Она сказала, что в порядке, — говорит Мэй, но ее не слышат. Лицо под маской вспыхивает, глаза саднит. — Минуту назад с ней все было хорошо.

Айанна лежит неподвижно, но если присмотреться, видно, как колеблется спина в ритме дыхания.

Опасный рубеж: два случая в один день.

— А эта, — Мэтью тычет пальцем в Мэй, — сидела и читала, словно ничего не произошло.

Не дожидаясь приезда «скорой», Мэй запирается в своей комнате и сворачивается клубочком на ярко-зеленых простынях, купленных специально для колледжа. В простынях воплощалась ее надежда измениться, стать чуточку другой — менее серьезной, слегка взбалмошной и не такой робкой.

Горло перехватывает от слез. За стеной бормочет телевизор — есть ли на свете более одинокий звук?

Мэй появляется лишь к обеду следующего дня и только тогда узнает: заболели еще двое.





10




Веки подрагивают. Дыхание неровное. Мышцы вялые. С каждым новым пациентом Кэтрин убеждается — всем им снятся сны.

Случаи совершенно нехарактерные. Именно любопытство заставляет Кэтрин всякий раз возвращаться.

Во время третьего визита в Санта-Лору врач-сомнолог подтверждает: сканирование головного мозга показало, что пациенты действительно видят сны.

Сновидения никогда не интересовали Кэтрин. Психиатрия давно ушла в другое русло. Большинство коллег считают сны откровенной бессмыслицей, хламом, наобум сгенерированными электрическими импульсами мозга. В лучшем случае сны как религия — стихия, неподвластная науке.

Но тем же вечером, собираясь в долгий обратный путь, Кэтрин одолевает один и тот же вопрос: о чем грезят эти дети?

Может, о тех, кого уже нет на свете, о родных, упокоившихся в могиле. Или о вторых половинках, реальных и вымышленных, о девочке в баре, о старом приятеле. А может, им, как иногда Кэтрин, снится рутина: захламленные столы, мониторы, гул стиральной машины, звяканье тарелок, шум газонокосилки. Или они летают во сне. Или убивают. Кому-то снится беременность и всепоглощающая радость. Кому-то — беременность и всепоглощающее отчаяние. Как знать, вдруг единицам повезет сквозь дрему отыскать ответы на терзающие их вопросы — как это произошло в девятнадцатом веке с немецким химиком[2], который утверждал, что формула бензола явилась ему во сне.

Если подросткам снится падение с большой высоты, они не проснутся до того, как ударятся о землю, но только ощутят удар и продолжат спать.

Разумеется, истинное содержание снов скрыто от посторонних глаз, но у отдельных пациентов сопутствующие мозговые волны улавливаются электродами и выводятся на экран, точно призраки из загробного мира. Ни Кэтрин, ни сомнологи прежде не видели ничего подобного. Мозг пациентов не имеет ничего общего с мозгом обычного спящего человека или коматозника. Мозговая активность во много раз превышает норму.

Когда Кэтрин подъезжает к дому, новость уже просочилась в СМИ и льется из динамиков машины: у пациентов Санта-Лоры наблюдается аномальная мозговая деятельность, несвойственная ни бодрствующим, ни спящим.





11




Тем же вечером в десяти кварталах от колледжа на кухне серого особняка мать поет младенцу колыбельную. Отец готовит ужин. Естественно, они слышали новость. Кто не слышал? Но на десятый день еще ничто не омрачает удовольствия от аромата жареного лука и тепла детской головки, прижатой к плечу, ничто не мешает супругу откупоривать бутылку вина со словами: «Смотри, с каждым разом все легче».

Младенцу семнадцать дней отроду.

Бен и Энни, приглашенные профессора, приехали в Санта-Лору недавно, сосновые полы заставлены коробками, книги поленницей сложены в столовой, разобранные стеллажи ждут, пока их соберут, обернутые в коричневую бумагу репродукции аккуратно прислонены к стене. Среди нагромождения вещей белеет новенький футбольный мяч, купленный спонтанно, заодно с грилем, — подумать только, собственный двор! Детская. Огромный дом в их полном распоряжении. Супруги вне себя от счастья. Они молоды, но не слишком, пребывать в статусе молодых им осталось буквально пару лет.

Энни сидит за столом в майке и шортах — своей неизменной пижаме, под хлопком видны очертания голой груди, такой непривычно большой, с расширившимися, потемневшими сосками.

Грейс сладко сопит у нее на руках, скрестив ножки с розовыми пяточками.

— Разморозишь еще бутылочку? — просит Энни.

Молока у нее до сих пор нет. Был период, когда малышка таяла день ото дня, еще немного — и совсем растворится в воздухе. Так, по крайней мере, думали родители, думали и ждали, затаившись, как звери, когда их детеныш поправится. «Какая худышка!» — обронила медсестра в первую неделю, и Энни разрыдалась прямо в больнице — то ли от гормонов, то ли от переутомления, а может, от банальной любви.

К счастью, все наладилось. Малютка стала прибавлять в весе — спасибо мамочкам, жертвовавшим излишки грудного молока в больницу. Бен раньше не представлял, как можно кормить ребенка чужим молоком, но сейчас это их единственное спасение. Главный залог благополучия крохи.

Пока у Энни заживает шов, Бен научился купать дочку, менять памперсы. Он привык к бесконечной стирке, мытью посуды, звону бутылочек в раковине, круглосуточной суматохе и отсутствию секса, привык валиться в постель, не приняв душ. Семнадцать дней они спят тревожно, урывками, а просыпаются еще более разбитыми, чем накануне, — словно пытаешься утолить жажду морской водой. На счету каждый час, дорога каждая секунда. Именно этого Бен опасался перед рождением дочери. Однако он даже не подозревал, не мог вообразить, какое наслаждение получаешь от этой кутерьмы.

Впрочем, сегодня у супругов наметилась короткая нежданная передышка, и они с радостью осознали, что времени вполне хватает, чтобы приготовить салат, пожарить рыбу.


«Вот моя семья, жена, дочка Грейс», — размышляет Бен, промывая под струей листья салата. Произносить ее имя — уже счастье. Некоторые факты в их простоте, умиротворенности так приятно констатировать.

Нельзя сказать, что супругам безразлично происходящее в колледже. Безусловно, им жаль ребят — таких молодых, но абсолютно посторонних. Трагедию чужих людей не принимаешь близко к сердцу. Иногда глаза закрывают, чтобы выжить.

Энни вдруг поворачивается к задней двери, говорит что-то, но слова тонут в шуме воды.

— Повтори. — Бен заворачивает кран.

— Слышишь? — Энни поднимается со стула, дочка начинается возиться, выгибает спину, как рыба, крохотное личико покраснело от натуги. — Птицы совсем обезумели.

Со двора доносятся пронзительные крики ласточек, живущих под кондиционером на подоконнике. Ласточкино гнездо стало их первой находкой, оно умиляет больше гусят, слетающихся в темноте к озеру, — в гнезде доказательство плодотворной силы здешних мест, где даже кондиционер дарует жизнь.

Энни взяли на временную должность, два года в физической лаборатории, Бен преподает литературу лишь на полставки. Однако в их скромном положении есть свое очарование, приятная невзрачность, как в покосившихся половицах старого дома.

— Наверное, ястреб. — Придерживая Грейс одной рукой, Энни толкает дверь, затянутую москитной сеткой. Движения медленные, тело болит после кесарева. — Думаю, вот почему они переполошились. Из-за ястреба.

Босая, она выходит во двор, щурясь сквозь стекла очков. Взгляд устремлен на бледно-голубое предзакатное небо. За забором простирается лес, сосны облепили склон, а на вершине темнеет выжженная полоса, голые ветви — свидетельство последнего пожара.

Во дворе две ласточки мечутся от гнезда к оливковому дереву. Желтый дом по соседству смотрится опустевшим.

— Эй, птички! — включается в игру Бен. — Что стряслось?

Ему нравится улыбка жены, маленькие неровные зубки, губы, чуть липкие от гигиенической помады.

— Действительно, — подхватывает Энни. — Что у вас стряслось?

Их птицы продолжают кричать. Супругам приятно считать птиц своими.

Грейс просыпается, испуганно машет ручками.

— Слышишь, Грейси? — обращается к ней Бен. — Это птицы — единственные животные, умеющие летать.

Им советовали почаще разговаривать с ребенком, впрочем, они и безо всяких советов ощущают неудержимый порыв говорить, делиться с дочерью багажом знаний.

Спустя всего три месяца после переезда бруклинская квартира кажется клеткой, из которой им наконец удалось выбраться. Триста квадратных футов неприятных воспоминаний остались в прошлом. Какое счастье очутиться здесь, на приволье, среди гор, с трех сторон окруженных лесом, — здесь, где пахнет сосновой смолой, где по вечерам можно сидеть на веранде в садовых креслах, купленных за десять долларов на распродаже, и слушать стрекот сверчков в кронах, гомон детских голосов. А звезды — отсюда и впрямь видны звезды. И хижины — некоторые и впрямь живут в бревенчатых хижинах. В пригородном магазинчике всегда в изобилии свежая клубника, авокадо, помидоры и кукуруза с ближайшей фермы. Последние три месяца беременности будущие родители провели именно здесь, в Калифорнии.

В какофонию звуков врывается еще один, не менее пронзительный, — звонок в дверь. Супруги молча обмениваются изумленными взглядами. В этом и заключается преимущество брака — многое можно сказать без слов.

Бен открывает дверь и видит соседскую девочку, младшую из двух сестер. Она маячит на крыльце, встревоженная не меньше птиц.

— Простите, — лепечет она. Голос дрожит, в глазах блестят слезы, щеки порозовели.

На вид ей лет десять-одиннадцать. Она нервно грызет прядь волос. Бен в растерянности, не умеет разговаривать с детьми.

— Все в порядке? — произносит он после короткого замешательства.

К счастью, появляется Энни и перехватывает инициативу.

— Господи! — вскрикивает она, прижимая ладонь ко рту. — Что стряслось?

— Беда… — В ушах девочки мерцают крохотные серьги-«божьи коровки».

Энни хочет погладить ее по плечу, но соседка шарахается в сторону.

— Мне нельзя ни до кого дотрагиваться.

Энни бросает быстрый взгляд на мужа.

— Почему? — спрашивает она, но девочка молчит.

Они с Беном не раз наблюдали за сестрами — как они бредут на остановку школьного автобуса, поливают овощи по вечерам. Иногда девочки читают на подоконнике или огороженной террасе на чердаке огромного старого дома. Они такие тихие, особенно по сравнению с отцом, который однажды заявился к ним на участок и устроил скандал из-за какого-то дерева. Напрасно супруги пытались объяснить, что они всего лишь арендаторы, а ель наверняка срубили законные владельцы.

— Может, объяснишь, в чем дело? — просит Энни.

Внезапно в соседнем доме распахивается окно.

— Либби! — пронзительно кричит старшая сестра. От оглушительного крика мороз по коже. — Немедленно вернись! Я не шучу, живо!

Девочки явно напуганы, Бен видит страх на их лицах.

Через улицу домой спешит медсестра в синей униформе. Бен знает только ее имя — Барбара. Она косится на них, то ли с любопытством, то ли с осуждением, но не замедляет шаг и вскоре исчезает за дверью.

— Пожалуйста, мне очень нужно попасть к вам на задний двор, — умоляет девчушка.