Справедливости – всем

В больнице злодей вел себя тише воды, ниже травы, всячески вызывая к себе жалость врачей и санитарок, поглядывающих на кровавого тирана (меня) так, будто я был палачом в утро стрелецкой казни. Ну как же – такой хороший, тихий мальчик, а мент ему руку ломает! Звери! Сатрапы! Нелюди! Одно слово, мусора!

В конце концов я не выдержал косых взглядов и вкратце, в красках рассказал, что именно этот тихий парень совершил вместе со своими подельниками. И как получил свою травму. Тогда отношение контингента травмпункта переменилось на резко противоположное, и на злодея стали смотреть так, как он того и заслуживает. Делали-то все что положено, но без придыханий и жалостливых, участливых причитаний вроде: «Не больно? Ну, потерпи, потерпи!» Что, в общем-то, мне и было нужно. После бессонной ночи, мордобоя и окунания в мир злодеев терпеть еще и злобные ненавидящие взгляды от нормальных людей – это уже перебор.

Провозились с рентгеном и гипсом часа два, не меньше, так что, когда садился в машину, день был в полном разгаре – солнце, теплый ветерок, запах пробивающейся из загаженных кошками газонов травы и запах кошачьего дерьма, густо усеивающего все укромные местечки земли. Весна в этом году была поздней, а зима снежной, так что в тенистых местах истекали грязным потом здоровенные глыбы льда, распространяя вокруг специфическое амбре замороженной кошачьей мочи.

По приезде в отдел я тут же попал в круговорот утренней суеты. Все бегали, таскали бумаги, куда-то звонили, чего-то подписывали. В дежурной части менялась смена, подходили начальники, стягивались на рабочие места, готовясь к планерке, опера всех калибров и видов деятельности. Охрана, пэпээсники, обэхээсники, которых теперь называли обэповцами – всякой твари по паре, и все суетятся, все куда-то спешат, и все изображают бурную деятельность под недремлющим оком бдительного начальства.

Во дворе строились рядовые милиционеры – ко всему прочему, здесь еще и курсы молодого бойца для только что устроившихся на работу ментов, большинство которых только после армии. Полгода их будут муштровать, пытаясь выковать из них карающий меч правосудия. Выкуют, ага. А обирать алкашей и гастеров они сами научатся.

Скоро бурливое горнило успокоится, рассосутся толпы народа, и все пойдет как прежде – размеренно, скрипуче ржавая телега охраны правопорядка покатится по пробитой в земле грязной колее. Все как всегда, все как обычно…

До двенадцати часов я занимался с задержанными, сидя в допросной при камерах временного содержания. Допрашивать у себя в кабинете, на глазах у соратников, – это не по мне. Слишком много глаз и ушей.

Второй подельник поплыл так же быстро, как и первый: сдал вся и всех, нарассказав еще много интересного, то, что я в официальные документы не включил. Это мое. Мой «клад». И я его буду выкапывать.

По конкретному преступлению рассказал без утаек, хотя ничего нового и не дал. Ну да – шел парень. Ну да – забили арматуринами. Обобрали. Ничего нового, ничего интересного. Такое бывало и раньше, но только без летального исхода. В самом деле – не хотели убивать. Видимо, из-за темноты не рассчитал удара. Ну а потом уже добивали, глумились, понтуясь друг перед другом. Ну как же – крутые! Лоха забили!

С главным злодеем пришлось повозиться. И у него добавилось синяков. После обработки он все-таки написал. Сам. И подписался: «Написано лично и мной подписано».

Теперь – все! Не отвертится! Два свидетеля, личное признание, осталось только похищенный телефон найти, но это вряд ли. Злодей его продал на рынке скупщикам. Скорее всего, уже изменили имэй, и… все.

А может, и не изменили! Тогда есть шанс найти. Но для этого нужен запрос оператору сотовой связи. Запрос составить несложно, и… интересно, почему Самойлов до сих пор этого не сделал? Впрочем, как раз это-то и ясно. Бездельник проклятый!

Подхватив весомо потяжелевшую папку с материалами уголовного дела, я пошел наверх, в свой кабинет. Уже поднявшись на второй этаж, передумал, повернул налево, к кабинету Татаринова. По большому счету, перед ним я и должен отчитаться по этому делу. Тем более после такого разноса. Да и в любом случае я сдаю дело ему, он – передает в дознание, и дальше пусть следаки пашут. Допрашивают под протокол, дают запросы оператору сотовой связи, ну и все такое прочее. «Вы хочете песен – их есть у меня!» Надо было найти – я нашел! На то я и опер. А дальше уж вы сами.

Постучал, Татаринов, как всегда, не откликнулся. Тогда я постучал сильнее. Снова молчание. Я ухмыльнулся и забарабанил – почти в полную силу, кулаком. И тогда уже раздался хриплый, недовольный голос, которым можно было отчищать сковородки от накипи – таким он был шершавым и жестким:

– Ну да, да, черт подери! Войдите!

Я аккуратно открыл, просочился сквозь щель между дверью и косяком, оказавшись пред темными очами своего непосредственного начальника, воззрившегося на меня так, будто я обделался, а после этого еще забрался на стол и щелкнул полковника по носу.

– Ну и чего барабанишь?! – рявкнул Татаринов, видимо, увидевший в моем громком стуке тень глумления (оно так и было, но я этого ему не скажу). – Что, тихо войти нельзя?

– Прошу прощения, товарищ полковник, но я же не могу ворваться в ваш кабинет без вашего разрешения. Я постучал, вы не ответили – думаю, может, занят? Еще постучал. Опять не отвечаете. Может, думаю, человеку стало плохо, раз он не может подать голос? Хотел уже и ворваться, а вы ответили. Еще раз извините.

Татаринов чуть прищурился, как бы соображая – то ли меня обматерить, то ли промолчать. Выбрал второе – я ведь и в самом деле сделал все то, что сказал. И правда, а вдруг он занят или что-то случилось?

– Ну и чего ты хочешь, капитан Каргин?

Он так выделил «капитан», что стало ясно – звание мной получено абсолютно не по делу, и вообще – я обмудок, каких мало. И капитан я на неопределенное, совсем даже недолгое, время.

Хм… а может, мне кажется, придумываю? Паранойя? И Татаринов ничего такого не думает и ничего особого не хочет?

Кстати, на его вопрос я мог бы ответить честно – чего именно хочу. Но вряд ли он это поймет. А может, и поймет, но только не оценит. Заниматься поиском убийцы придется ведь ему.

– Я раскрыл преступление на Миллеровской. Преступники задержаны, сидят в камере. Вот дело.

Татаринов приподнял левую бровь, пристально посмотрел на меня, затем кивнул на стул слева от стола и углубился в чтение. Читал он минут десять, затем захлопнул папку и посмотрел мне в глаза:

– Только вчера ты получил задание и сегодня уже раскрыл? Признайся, ведь ты работал над этим делом раньше! Не может быть, чтобы вот так взял и раскрыл! А зачем тогда молчал, прикидывался? Ну-ка, расскажи мне, как это все выглядело, как ты их вычислил, как брал.

Мой рассказ занял тоже не больше десяти минут. Ну что я мог ему рассказать? Что возил «языков» на Молочную Поляну? И «работал» по ним, как по грушам? Нет уж, эти подробности не для него. Официально – мой «источник», который существует у меня еще с времен работы участковым, сообщил, что ему рассказывали, будто некто убил и ограбил парня. Я поехал к этому некто, взял его, и тот выдал мне сообщников. Обычная история, ничего экстраординарного! Таких историй можно было бы рассказать тысячи и тысячи.

Большинство преступлений раскрываются не мудрыми аналитиками вроде Шерлока Холмса, хотя элемент дедукции присутствует всегда. Обычный опер тупо вытаптывает информацию, добывая ее, в том числе, и через стукачей. И это довольно-таки скучно, недостойно крутых ментовских сериалов. Не смешно, не интересно и даже глупо.

– Ты врешь! – безапелляционно заявил Татаринов. – В твоем рассказе полно дыр. Например, как ты удержал в машине двух злодеев, пока брал третьего? Говоришь, что так просто попал в квартиру подозреваемого? Сами открыли? Членовредительство было?

– Было, – кивнул я, – я же описал. Пришлось руку сломать уроду. Он меня пырнуть хотел.

– Читал. Но я не про подозреваемого, а про его семейку. Уверен, они так просто не сдались, не тот народ. Итак?

– Почти без последствий, – нехотя сознался я. – Сотрясение мозга, наверное. У мамаши и у папаши. А другого злодея отчим сам сдал. Достал его урод. Товарищ полковник, можно я сегодня отдохну? Я ночь не спал. Как от вас вчера вышел, так сразу делом занялся. С ног валюсь.

– У тебя еще одно дело, не забывай, – буркнул Татаринов, глядя в столешницу и постукивая пальцами по краю стола. – Иди, отдыхай. Завтра жду. И вот еще – надеюсь, что на самом деле не поступит жалоба о том, что ты там всех покалечил… Рэмбо!

Он вдруг ухмыльнулся, и я неожиданно для себя ухмыльнулся в ответ, отрицательно помотав головой. Потом Татаринов махнул рукой, будто отгоняя муху, и я, сообразив, тут же выскользнул из кабинета. Если тебя отправляют на выходной, значит, нужно бежать, пока начальство не передумало. Выходной в ментовке – великая драгоценность, и его нужно беречь как зеницу ока. Впрочем, как и везде. Даже если ты работаешь ассенизатором.





Глава 3





– Ложись.

Сазонов отвернулся к столику, чем-то на нем погремел. Я же сбросил полотенце и улегся на живот, подставив голый зад под привычные уже, хотя и не очень приятные, уколы. Да что там «не очень»! Боль такая, что глаза на лоб лезут! Конечно, потом Сазонов как-то ее, эту боль, снимает, но все равно – отвратительно! Если бы не мое обещание участвовать в этих экспериментах…

Так и не знаю, что за уколы он мне делает. Но то, что они мне помогают, – это точно. Как и ребятам – троим посвященным, костяку нашей группы. Им он прокалывает перед тренировкой. Не каждый день, как мне, а примерно через день.

– Скоро отменю курс, – обрадовал Сазонов, и я невольно глубоко вздохнул: наконец-то!

– Ну что так вздыхаешь? – Сазонов ухмыльнулся и недовольно покачал головой. – Терпеть должен! Вся наша жизнь – терпение! Боль, страх, голод – все человек вытерпит. А когда вытерпит – станет сильнее! Все, что нас не убивает…

– Делает сильнее! – выпалил я, скорчив отвратную гримасу, долженствующую выражать мое отвращение к автору строк. – Слышал уже! Немчура всякая сочинила, а мы повторяем! Вон инвалиды в колясках – что, стали сильнее?! А их ведь не убило! Так что бред это! Самый настоящий бред!

– А может, и сильнее… – задумчиво протянул Сазонов, толчком отправляя меня назад, на кушетку, – расслабься, и вообще, не перебивай старших! Сильнее – понятие растяжимое. Один считает, что быть сильнее – это поднять штангу в триста килограммов весом. Другой – победить на математической олимпиаде. Третий – сожрать гамбургеров больше других в единицу времени. И каждый из них считает, что именно он самый сильный.

– Ну а чем сильнее безногий инвалид?! – не унимался я, пока Сазонов втыкал в меня длинные, тонкие иглы. Больно не было – покалывание, как от слабого электротока, и… расслабуха. Сразу захотелось спать. Впрочем, я ночь не спал, еще бы не захотелось!

– По-разному. Например, развил свой мозг. Стал сильнее духовно.

– О-о-о… началось! Духовно! Я вот ни разу не спрашивал, вы в бога верите?

Я замер – ответит или нет? Вопрос вообще-то интимный! Но мы уже достаточно долго знакомы, да и за спрос ведь не побьют.

– Ну как тебе сказать… – Сазонов не замедлил движений, голос его оставался спокойным, слова четко размеренны. Впрочем, как и всегда. – Я верю, что мы никуда не деваемся. То есть наши личности. Мы уходим куда-то в неведомое, вроде как записываемся в некое информационное поле. И если это не бог, то что? И верю, что каждому воздастся по его делам.

– Ад?

– И ад. Кстати, а тебе не приходило в голову, что мы как раз в аду и живем? Что наша нынешняя жизнь – это наказание за проступки нашей души где-то там, в хорошем месте? И пока не искупим, пока Провидение не решит, что нам пора, – домой не вернемся!

– То есть вы считаете, что моя семья… Нет! Я не могу этого принять, не могу!

Голос у меня сорвался, и я едва не каркнул, как ворона. Горло перехватило, глаза защипало, и минуты три я ничего не мог сказать. Впрочем, от меня ничего и не ждали.

– Не можешь принять? А ты с другой стороны посмотри. Уйдя ТУДА, ты встретишься со своими близкими. Наверное, встретишься. До конца ведь никто ничего не знает. Но скажу тебе одно – я долго занимался этой проблемой. Годы и годы. И точно знаю, что там что-то есть. И это вселяет надежду. Согласись, зная, что ты умрешь не навсегда, не превратишься в корм для червей, умирать легче. Умрет только тело. Личность останется.

Я был согласен. Нет, не с тем, что есть загробная жизнь. С тем, что, если ты в нее веришь, умирать легче. Я не верил. Я вообще ни во что уже не верил. Кроме как в себя. И, наверное, в Сазонова.

Для меня этот «пенсионер» был чем-то вроде утеса, могучего, непобедимого, о который разобьются любые волны бурного моря Жизни. Честно сказать, я даже не представляю, что именно его может убить. Это какой-то танк, «Тигр» – против монстров-танков времен Первой мировой. Понимаю, что это иллюзия, что Сазонов так же смертен, как и все остальные люди, но… ощущение его непобедимости и вечности никуда не уходит.

– Все, закончили! Теперь на тренировку! – Сазонов бросил на поднос последнюю иглу, извлеченную из моего плеча, и я невольно заныл:

– Да я ночь не спал! Злодеев искоренял! Какая, к черту, тренировка?!

– И что? Ну и не спал! Вперед и с песней! С боевой! Спеть тебе песню викингов?

И Сазонов вдруг звучным, слегка хриплым голосом запел, глядя в мои вытаращенные от неожиданности глаза:

Виллеманн гйекк сег те сторан га,

Хаи фаграсте линделявья алле

Дер хан вилле гуллхарпапа сылл

Фор де рунерне де люстер хан ла виинне.





– И что это значит? – спросил я, натягивая штаны и рубаху. Обычные, не тренировочные. Заниматься в тренировочных слишком просто и не для меня – так всегда говорил Сазонов. Тренироваться нужно в том, в чем ты будешь биться с противником. В повседневной одежде.

Наточим ножи о камень,

Настало иное время…

Подросток мужчиной станет,

Доставши ногою стремя…

Развеются наши стяги,

И кровью врага напоим…[1]