Стая воронов

Выйдя из пещеры, они пошли по тропе на юг. Она вилась и уходила правее, взрезала низкие холмы, забираясь иногда на крутые склоны окаймленной сверкающим фьордом долины. Тропа пролегала по кромке леса; слева раскинулись холмы: на их вершинах стояли под холодным синим небом открытые всем ветрам выжженные развалины когда-то устрашающего длинного дома викингов. Вскоре дорога резко ушла вниз, под сень деревьев, и в воздухе закружились на ветру золотые и бурые листья.

Тут они сошли с резко повернувшей направо тропы, и Гринмир повел их верхами, избегая поселений и обходя стороной поля, на которых зрел последний в этом году урожай. Иногда он начинал шагать с немилосердной скоростью, и Этайн почти переходила на бег; а иногда они пригибались, словно пробирающиеся в стан врага лазутчики. В такие моменты Гримнир принюхивался и чуть ли не вжимался носом в землю. Около полудня Этайн заметила, что он оживленно беседует со скрюченным деревом – ругаясь на грубом наречии, на котором, наверное, говорили меж собой скрелинги.

– Твой Распятый Бог их заразил, – сказал он, с отвращением сплюнув.

– Кого заразил? Деревья?

Гримнир смерил ее тяжелым взглядом.

– Landvættir, духов леса, маленькая тупица! Проклятые христоверы! Разносите повсюду свою грязь, словно чума; втыкаете везде свои мерзкие колья, которые вы зовете крестами, а потом из земли вытекает весь сейд.

– Сейд – это магия, да? – Этайн почувствовала, как разгорается вновь огонь внутри. – А вся магия от лукавого. Так что земля, избавленная от власти магии и от нечистых духов, которые живут на ней, как твои landvættir, – это земля, угодная Богу. Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их.

– Когда твой Бог – полудурок, который рубит сук, на котором сидит, – ответил Гримнир и пихнул Этайн в спину. – Шевелись! Не трать драгоценное время.

К концу дня ветер пригнал с запада облака; и хотя его дуновение совсем ослабло, стало даже холоднее прежнего. Этайн уже спотыкалась от усталости, когда они вышли из леса на скалистый берег, в бухту, надежно скрытую у подножия фьорда: гладь широкого озера под лучами заходящего солнца горела, как расплавленная медь. Высокая стена сосен, пихт и дубов с алыми кронами вздымалась почти у кромки воды. Дальше по берегу, там, куда не доставала приливная волна, стояло несколько деревянных построек – селение, центральный зал в окружении восьми домов. Дрожало пламя огня, над крышами вился дымок. На краю деревни Этайн увидела с полдюжины привязанных на ночь рыбацких лодок.

– Южнее взяли, – услышала она бормотание Гримнира. Долгое время он просидел в очень странной позе – на корточках, прижимая колени к подбородку.

Сначала она смотрела на деревню, а потом перевела взгляд на дальний восточный берег – над горизонтом повисла фиолетовая дымка тумана.

Этайн не могла сказать, что замышляет Гримнир. Если он хочет отплыть из Зеландии в Англию – что в это время года было бы безумием, – то нужно идти к западному побережью и искать корабль, который увезет их по Каттегату в Ютландию. Если следовать по пути, который выбрали они с Ньялом, когда жили на востоке, то Гримниру придется отплыть из Рибе к землям франков, а оттуда – по Бретонскому морю к Восточной Англии или Уэссексу. Но пока что Гримнир выбирал дороги, которые уводили их прочь от побережья.

Когда сквозь сгущавшиеся на небе тучи прорвался свет первых вечерних звезд, Гримнир наконец зашевелился. Он схватил запястье Этайн и притянул ее к себе, второй рукой вытаскивая из сумки моток плетеной кожаной веревки.

– Слушай и запоминай, – он говорил тихо, но в голосе сквозила угроза. – Мы спустимся в эту вонючую дыру и добудем себе лодку. Вон ту, крайнюю. Ту, что дальше всех от их жалких домишек. Пойдем быстро и тихо, и если Коварный пошлет нам удачу, то эти вонючие рыболовы опомнятся только к утру.

Он быстрым движением обмотал вокруг ее правого запястья веревку и завязал ее тугим узлом. Она задохнулась от боли и вцепилась в веревку.

– Что ты делаешь?

– Я что, похож на дурака? Ты себе думаешь: «Ха! Вот и мой шанс от него избавиться! Шанс сбежать!» Только попробуй, только посмей привлечь к нам внимание, и я обещаю: с твоей жалкой головенки ни волоса не упадет, но я вырежу всех до последнего, всех мужчин, женщин и детей, что найду. Лишь пискни, и я распотрошу их живьем, сварю из их костей похлебку и сошью себе из их кожи плащ. Думаешь, я вру?

Этайн, широко распахнув глаза, потрясла головой.

Гримнир ощерился.

– Отлично. Ты не так глупа, как мне казалось. Держись ближе и смотри, куда идешь: если упадешь, я тебя волоком по гальке потащу. Поняла? Запомни, что я сказал.

Гримнир поднялся и набросил за спину сумку; Этайн тоже встала на ноги, прижала к груди маленький узелок с вещами. И они пошли. Гримнир двигался быстро и низко к земле, словно волк; девушка старалась от него не отставать. Под ногами мелькала галька. Веревка меж ними натянулась и тянула запястье, выкручивала его так, что казалось, оно сломается. Девушка вцепилась в веревку, ослабляя напряжение, и вверила себя в руки Господа. Каким-то чудом она не упала. Когда они достигли каменистого берега, она тяжело дышала и старалась как можно тише хватать ртом воздух. Гримнир даже не запыхался. Он остановился, присел в тени валуна. Они были в двадцати ярдах от лодок.

Этайн удивило, что он замер; почему не поспешить прямо к ним? Но она не решилась озвучить вопрос из страха, что кто-нибудь может ее услышать. Сколько в этой деревне детей? Через мгновение она поняла, в чем была причина: около лодок прогуливался седобородый дан, похлопывая каждую по бортам, словно перед ним стояли породистые жеребцы. Он был одет в мешковатые штаны и рубаху цвета лососевого мяса, с вышивкой на вороте и рукавах; лысеющую макушку согревал шерстяной колпак. Ноздри Гримнира раздулись, он ощерился. Выпустил из руки веревку и достал из ножен сакс.

Дан остановился у последней лодки – девятифутового скифа с уключинами и высоким носом. Он стоял, сунув руки за пояс и задрав голову, и наблюдал, как облака затягивают сверкающий купол небес. От его дыхания в холодный воздух поднимались облачка пара. Вскоре он медленно повернулся и той же дорогой пошел назад.

Этайн не услышала, как исчез Гримнир: она заметила, что его нет рядом, лишь когда обернулась, непонимающе подняв бровь. Только тогда она увидела, как по гальке, прижавшись к земле, бесшумно крадется черная тень и мерцает, словно звездный луч, сакс. Этайн прижала ладонь к губам, но не посмела даже пискнуть. Предчувствуя участь старого дана, она взмолилась Богу о его душе…

– Afi! – крикнул кто-то детским голоском. У самой дальней лодки в ряду показался лохматый мальчишка: он несся вперед, размахивая деревянным мечом. Гримнир замер; ребенок вдруг резко остановился, и Этайн до крови прикусила язык. Старый дан протянул руки к внуку. Но мальчик побледнел, будто увидел призрака. Он бросил меч и с оглушительным криком помчался обратно в деревню. Озадаченный старик обернулся посмотреть, что же напугало мальчика…

…Но на берегу никого не было.

Этайн выдохнула в ладонь, благодаря про себя Бога, что Гримнир спрятался за бортом лодки, где его было не разглядеть. Он все еще был готов к драке. Старый дан покачал головой и ринулся вслед за внуком, чтобы тот не поднял на уши всю деревню.

Гримнир сидел неподвижно, пока тот не добрался до крайнего дома, а после все с той же злобой махнул Этайн рукой и уперся плечом в киль лодки. Дерево заскребло о камень: Гримнир толкал судно к спокойным водам бухты.

Этайн подхватила его сумку и кинулась к нему.

– Имир поглоти этого визгливого крысеныша! – пробормотал Гримнир. – Надо было обоих прирезать. Поторапливайся! Залезай! Есть там весла?

Этайн вскарабкалась по борту и тут же заметила пару весел, короткую мачту и сложенный парус под скамейкой – туда девушка и засунула сумку. Кивнув Гримниру, она почти повалилась на сиденье: тот особенно сильно толкнул киль вперед и запрыгнул в лодку. Суденышко накренилось и закачалось на воде. Гримнир опустился на скамейку посередине и, взявшись за весла, стал размеренно и плавно грести – нос лодки взрезал плескавшую воду. Очень скоро они вышли из бухты и оказалась на глубоководье.

Этайн увидела, как из деревни к лодкам движется цепочка факелов. Их вел тот самый старик, за ним шло несколько мужчин и женщин. Дан держал на руках внука – хотел показать ему, что у берега нет никаких чудовищ. Гримнир тоже заметил людей. Этайн услышала, как он ругается, продолжая махать веслами.

– Они поплывут за нами? – спросила Этайн, чуя нутром, что так и будет.

Лодки были сердцем этой деревни, и рыбаки добрались бы и на край света, чтобы отомстить ворам. Но ночь играла похитителям на руку: нелегко было заметить их на темной воде.

Молчание Гримнира только укрепило предположение Этайн.

Он налегал на весла, гребя с такой скоростью, которая утомила бы любого мужчину, будь он хоть так же силен, как Ньял или его сородичи. Этайн била дрожь. Гримниру она сейчас была не нужна, так что она сползла на дно лодки и тянула веревку на запястье, пока наконец ее не развязала. Плечи ее поежились, она вытащила из-под сиденья парусину. Из жесткой просоленной ткани вышло неплохое одеяло. Она слышала далекие звуки погони, плеск воды и сердитые крики. Но они остались далеко позади и казались нереальными. Покачивание лодки завораживало: вверх-вниз, вверх-вниз. Гримнир потянул носом воздух и немного сменил курс – теперь они плыли через озеро на юго-запад.


Лежа на дне мягко качающейся лодки, Этайн снова вспомнила о бедном Ньяле. Она гадала, жив ли он еще; молилась о нем и о его благе так же, как о своем. «Если на то будет Божья воля, он меня найдет», – сказала она сама себе. Этот момент спокойствия заставил ее задуматься о том, что с ней сталось. Куда делась ее сила и хваленая решительность? Разве не говорила она еще только вчера: на Бога надейся, но сам не плошай? И вот она уже сама забилась в угол и дрожала, словно прикованная к скале Андромеда, молясь, чтобы ее Персей нашел ее и спас от чудовища. Она живо представила, как сжимает в руке топор, сносит скрелингу голову с плеч и возвращается к Ньялу с этим отвратительным трофеем. Девушка улыбнулась. «Но ты дала слово, – шепнул ей тихий внутренний голос. – Ты поклялась Богу, что пойдешь добровольно». С этим пришлось согласиться.

Ее сморила усталость; Этайн зевнула. Ее сознание медленно меркло под мягким натиском сна, и вскоре она, несмотря на все усилия, поддалась. Уже почти заснув, она кое-что поняла: ведь данная под принуждением клятва, клятва язычнику – и не клятва вовсе. Господь меня простит.

Окутавшие ее сны – сны о падающем к ее ногам безголовом теле ее тюремщика – согрели ее совсем не христианским теплом…





Глава 8




Гримнир работал веслами, будто заведенный стальной механизм. Мускулы слегка ныли от усталости, но лишь когда он сам обращал на это внимание. Не было времени ни на слабость, ни на отдых – Гифр, брат его матери, показал Гримниру, что бывает, если поддаться сиюминутным желаниям тела. Пф! Он по-своему любил этого ублюдка, но Гифр чересчур охотно потакал своим прихотям. Отдых порождает лень, за ленью идет тоска – а, наступая ей на пятки, плетется черная овца смерти. Недуг оркнеев: их не брал ни один яд, не валила ни одна болезнь, но если они давали слабину, то вес прожитых лет подкашивал их, словно чума.

Гримнир же следовал примеру своего отца. Балегир Одноглазый отдыхал лишь раз в декаду, и то неохотно. Дни свои он занимал тем, что плел интриги, творил козни и обагрял землю кровью врагов. А что хорошо для отца, то сойдет и для сына.

Не переставая грести, Гримнир вернулся к более насущным проблемам. Жалкие вонючки-рыболовы шли по его следу, будто свора собак. Ни один смертный не мог тягаться с Гримниром в зоркости, и он уже видел пену под килями двух самых больших лодок, плывущих за ними следом. До них около мили, прикинул он, а еще в миле позади ловчей сетью раскинулись лодки помельче. Гримнир насчитал в двух ведущих лодках по три гребца, еще по одному сидело на румпеле – они знали это озеро не хуже, чем лоно своих жен.

Жалкие ублюдки! Гримнир не переставал гадать, как они узнали, куда он поплывет. Но вряд ли кто-то из самовлюбленных мерзавцев и впрямь что-то знал. Они «чуяли нутром» – по крайней мере, так им хотелось думать. А Гримниру это было известно наверняка. Он слышал. Каждый раз, как он опускал весла, по воде неслась рябью призрачная песнь сьйоветтир, которая указывала проклятым данам путь так же ясно, как если бы сам Гримнир поднялся и размахивал в воздухе факелом. У сьйоветтир, этих морских тварей, была длинная память, и они люто ненавидели его народ.

Гримнир харкнул в воду.

– Ловите, – проворчал он на своем родном языке. – Хлебните и поймете, что я от семени Балегира. Ведите ко мне этих глупцов – ваше озеро станет соленым от их крови.

На миг песнь сьйоветтир затихла, но тут же возобновилась с новой силой; Гримнир рассмеялся. Его весла взрезали водную гладь. Он был не по зубам этим трем бледнокожим дурням, которые за ним гнались. Он даже не сомневался, что первым достигнет берега. А уж когда достигнет, то по-своему разберется с этой целующей кресты падалью!

Гримнир ощерил зубы в мрачной усмешке и стал грести еще усерднее.





Глава 9




«Найди меня, Ньял Рыжий, сын Хьялмара, убийца принца Эотреда из Вэрхэма, Бич Эксетера. Найди меня, если того хочет Бог».

Услышав этот призыв, Ньял сорвался с шаткого моста, ведшего к небесам. Он видел далекие зеленые поля Рая, раскинувшиеся над пропастью Смерти, видел, как сверкают покрытые снегом горные вершины; он слышал, как воины его народа, братья по оружию зовут его на холодном ветру, приглашая сесть с ними за стол Всеотца. Слышал – но не мог откликнуться на зов. Искра жизни, слабая, как затухающий уголек, тянула его обратно.

«Найди меня, Ньял Рыжий, сын Хьялмара. Найди меня».

Знакомый голос. Он принадлежал женщине – но не его жене, ведь он поклялся служить… Кому? Точно, пронзенному богу. Одину? Скорее всего, ведь Всеотец однажды на девять дней пригвоздил себя к Иггдрасилю, чтобы познать таинство рун. Он служит Одину, а женский голос, который взывал о помощи…

«Найди меня».

– Этайн, – застонал он, вспомнив худенькую рыжеволосую девушку, которую он нашел на руинах Эксетера.

Он вновь чувствовал вес своего тела, тяжелого, вялого, словно вытесанного из камня, на котором он лежал. Мышцы взорвались болью, стоило лишь пошевелиться – кисти рук, локти, плечи. Горло будто превратилось в один сплошной синяк, лицо горело огнем. Как?..

Скрелинг, – вспыхнуло в мозгу. Ярость отогнала прочь агонию. Скрелинг! Чума на них, на весь их жалкий род – и все же он заключил с одним из них договор вместо того, чтобы раздробить ему башку! Повел себя как дурень, и вот благодарность за это!

Ньял медленно повернулся на бок, сжал зубы, давя тошноту. Ткань спала с его лица. Один глаз заплыл и не открывался – он открыл второй. Сквозь трещину в потолке пещеры пробивался тусклый серый свет. В полумраке было видно разбросанные по полу вещи, одежду, свитки пергамента и две перевернутые корзины. На месте костра лежали холодные уголья.

Он поднялся на четвереньки. Хотя при каждом движении тело пронзала боль, все кости, кажется, остались целы. Голова плыла. Таща за собой одеяло, Ньял дополз до ступенек и сел. Накинул на дрожащие плечи шерстяное полотно.

Он не помнил, как оказался в пещере и где она была. Не понимал, как умудрился пойти на мировую с треклятым скрелингом и почему позволил мерзкому ублюдку – как там его звали? Гримнир? – себя одолеть. Но он нутром чуял, что должен был беречь Этайн, охранять ее. А вместо этого почти позволил негодяю себя убить – и улизнуть с девушкой!

«Найди меня».

Ньял спрятал лицо в ладонях. Она точно осталась жива, скрелинг что-то хотел от нее, но что? Куда он пошел? Куда?

В израненной голове Ньяла что-то вспыхнуло. Он поднял голову, выловив из мешанины воспоминаний нужное имя: Бьярки Полудан.

– Англия, – произнес он. – Он отправился в Англию.

Ньял Рыжий, сын Хьялмара, убийца принца Эотреда из Вэрхэма и Бич Эксетера, поднял с земли длинную деревянную щепку и встал. Одеяло упало с его плеч. Он знал, что скрелинг размозжил кость над его правым глазом; знал, что, скорее всего, больше никогда не взглянет им на мир. Но еще он знал, что он человек Одина. Эта жертва была уместна.

– Всеотец! Взгляни на меня, великий Один! Направь мою месть! Вверяюсь в твои руки! Один!