Старшая подруга

Земля под ногами постепенно раскисла, сапоги стали вязнуть в грязи. Елене сделалось жарко, волосы у нее растрепались и падали на глаза. По спине тек пот. «Только бы увидеть их! Увидеть лодку! Увидеть – и все, – стучало у нее в мозгу. – Увидеть и упасть на мокрую осеннюю траву под соснами. Перевести дух. Включить телефон. Позвонить Игорю… хотя телефон, наверное, в этой чаще не ловит…»

– Ой, гляньте! – Шура указала куда-то вдаль, за деревья.

– Что там? – Елена встрепенулась, пытаясь разглядеть маячащий в туманной дымке силуэт.

– Кажись, лодка… – Шура запнулась, остановилась и опасливо глянула на Елену. От этого взгляда той стало не по себе.

– Где? – упавшим голосом проговорила она.

В этот момент глаза ее различили покачивающуюся на воде старую лодку, перевернутую кверху дном. Шура растерянно молчала, переминаясь с ноги на ногу. Елена вдруг вскрикнула и схватилась за голову.

– Господи! Как же я сразу не поняла!

Вот оно! Вот зачем Золотова привезла Светку во Льгов! Она с самого начала все продумала. Все до мелочей. Светка никогда не умела плавать. Проще простого опрокинуть лодку на глубине – и Светке не выплыть. Хорошая месть за то, что по вине Елены Ульяна попала в детский дом.

– Света!!! – не своим голосом вскрикнула Елена и бросилась к берегу. – Света!!! Ты где?? Отзовись!!!

Она с разбегу влетела в воду. Ноги обожгло холодом. Сзади слышались шаги, шорох.

– Что вы делаете? Стойте! Куда вы? – Шурочка стояла на берегу и смотрела на Елену с ужасом.

– Скорее! Телефон есть? Беги!! Звони в полицию!! Скажи, девушка… упала в воду… может, еще можно… можно спасти… – Елена захлебнулась словами. С шумом втянула воздух открытым ртом и снова закричала, как полоумная: – Светка!!!! Свет!!

С Шурочкиного лица сбежал румянец, оно стало белым как снег.

– Вы что… вы думаете, что они… утопли, что ль? Да не, я Ульку знаю, она плавает как рыба.

– Беги в полицию, – пробормотала Елена, черпая воду сапогами. – Убийца твоя Улька. Специально Светку сюда привезла, чтобы утопить. Беги…

Шурочка разинула было рот, чтобы что-то сказать, но вдруг ахнула и замерла. Затем круто развернулась и кинулась из лесу.

Елена нагнулась, схватила с берега сучковатую ветку и принялась с остервенением тыкать ею в воду.

– Светка-а-а! – Ей казалось, мозг взорвался. Небо упало на голову, не давая распрямиться, сделать вздох. – Све-етка-а-а-а!!!

Она уже была по пояс в воде. Она отчетливо видела лодку – та спокойно колыхалась метрах в десяти от нее. Кругом было до жути тихо, лишь далеко-далеко три раза прокуковала кукушка.

– Светка, дочка, – мертвеющими губами прошептала Елена.

– Ку-ку, – ответила чаща. – Ку-ку…





23




Она хорошо запомнила тот день. Утром ее в очередной раз толкнул рыжий Васька, и она налетела на стол, больно ударившись об острый угол. Сразу же вслед за этим на нее набросилась Полина.

– Хромоножка! Достала уже всех. Хватит болтаться под ногами, иди лучше спальню подметай.

Она послушно взяла щетку и, глотая слезы, принялась скрести тусклый, местами дырявый линолеум. Ей было так тоскливо и одиноко, хоть волком вой. Она даже подошла к окошку и глянула вниз. Высокий третий этаж был довольно далеко от земли. «Если упасть? – подумала она. – Может, получится разбиться насмерть? Так, чтобы не чувствовать этой ужасной тоски и боли». Но разум трезво подсказал ей, что она вряд ли умрет по-быстрому. Скорее сломает себе позвоночник, ноги, руки. Будет адски больно, да еще и неизвестно – вдруг откачают, вылечат. И тогда к хромой ноге прибавятся другие увечья…

Она подметала пол, то и дело шмыгая носом, сгорбившись, чтоб ее было незаметно, периодически поправляя пальцем сползающие с носа очки. Шаг, еще шаг. Когда уже кончится этот ненавистный линолеум…

Бац! Низко наклоненная голова уперлась во что-то мягкое. От толчка, хоть и легкого, очки свалились на пол. Она не успела остановиться и наступила на них ногой. Послышался треск. О господи, снова! Она испуганно вскрикнула и подняла голову. Перед ней в расплывчатом нечетком фокусе возник женский силуэт. Круглое добродушное лицо, гладко зачесанные на прямой пробор волосы, долговязая фигура, ноги, похожие на две выпуклые бутылочки, обутые в войлочные тапки.

Незнакомка улыбалась. Она видела эту улыбку, несмотря на то что расплющенные очки валялись у нее под ногами. Здесь, в интернате, почти никто так не улыбался. Да что там, тут вообще редко улыбались, а так! Широко, весело, обнажая два ряда крупных, белых зубов!

– Оба на, – нараспев произнесла долговязая тетка. – А чего ж ты ревешь? – Голос у нее был такой же вкусный и искренний, как улыбка, слегка смягчающий букву «г», как это делают на юге России.

Вместо ответа она нагнулась и подняла очки. Стекла были покрыты паутиной трещин.

– Дай сюда. – Тетка протянула руку и забрала у нее очки. – Ты плохо видишь?

– Да.

– Ну и что, плакать из-за этого? Купим новые очки, лучше прежних. Эти-то тебе велики, куда тебе такие микроскопы. А ну, пошли. – Круглолицая крепко схватила ее за руку и потащила за собой. Она не успевала передвигать ноги, но послушно семенила за ней. – Ты хромаешь? Прости, я не знала. – Тетка замедлила шаг.

Ей стало удобно и почему-то совсем не страшно. Даже привычная тоска, сжимавшая тисками сердце, куда-то отступила. Они вошли в комнату, где обычно отдыхали воспитатели. Детям даже заглядывать туда было строго запрещено.


– Садись, пожалуйста, – пригласила ее круглолицая, кивнув на диванчик у окна. – У тебя близорукость или дальнозоркость?

Она молчала, не зная, что ответить. Она понятия не имела, что такое дальнозоркость и близорукость. Знала лишь то, что она слепая, слепуха, кротиха, лупоглазая. Тетка понимающе покачала головой.

– Ясно все с тобой. А нога – это давно?

– Всегда, – с трудом разлепив пересохшие губы, выдавила она.

– Ну ничего, не плачь. – Круглолицая погладила ее по голове. Это было так непривычно и приятно, что в животе у нее потеплело от удовольствия. – Мы проверим твое зрение. И ногу вылечим. Вот увидишь.

То, что говорила круглолицая, было настолько удивительным, что казалось волшебной сказкой. Разве можно ее вылечить? Она – презренная калека, хромоножка, никому и никогда до нее не будет дела. А тут – вылечить.

– Да, и кстати, – будничным тоном продолжила незнакомка. – Я забыла представиться. Я ваша новая воспитательница, Арсения Борисовна.

Имя у нее тоже было сказочным, волшебным. Арсения. Как будто шелест молодой весенней листвы.

– А тебя как звать? – спросила Арсения Борисовна.

– Меня Ульяна, – еле слышно шепнула она.

– Как славно! – обрадовалась Арсения. – Улечка. Так нежно звучит.

Что-то нахлынуло на нее. Какая-то лавина теплоты, слюнявой щенячьей преданности, неистового восторга. Словно рухнула бетонная стена, ограждающая ее от всего мира, и он, этот мир, ринулся на нее со всеми буйными и упоительными запахами, синим небом, золотистым солнцем, зеленью и ароматом цветов. Это было настолько прекрасно, так невероятно хорошо и восхитительно, что она не выдержала и застонала от блаженства и облегчения.

– Что с тобой? – испугалась Арсения Борисовна. – Тебе больно? Где болит?

Она отчаянно замотала головой.

– Нет? – удивленно произнесла Арсения. – А что же тогда?

Она молчала, не в силах объяснить, что с ней происходит. И воспитательница поняла. В добрых ее глазах мелькнуло странное выражение: это были одновременно и жалость, и недоумение, и горечь, но больше всего любовь. Она протянула руку и коснулась ее лба. Мягким, ласковым жестом отвела в сторону выбившуюся из косички прядь волос, затем так же мягко привлекла ее к себе и обняла.

– Ты чудесная малышка, Уля, и все у нас будет хорошо. Ты никогда, слышишь, никогда не будешь больше плакать. Станешь хорошо видеть, перестанешь хромать. Тебя, верно, дразнят здесь? Обижают?

Она молча опустила голову.

– Безобразие, – гневно проговорила Арсения Борисовна. – Поверь, я наведу здесь порядок. Странно, что ты вообще попала сюда со своими болячками. Есть ведь специализированные учреждения.

Она не вполне понимала, о чем говорит воспитательница. Ее мысли были заняты другим – зарождающейся неимоверной любовью к человеку, проявившему по отношению к ней сочувствие и интерес. Она смотрела на Арсению, как молящийся смотрит на икону. Ее лицо казалось ей ангельски красивым, хотя на самом деле оно было самым обычным, круглым и простым женским лицом. Чуть усталый взгляд, морщинки в уголках губ, вздернутый нос. Но на того, кого любят, смотрят не глазами, а сердцем…

Арсения отвела ее обедать, посадила рядом с собой, строго следила, чтобы никто ее и пальцем не тронул. Рыжему досталось по полной, когда воспитательница услышала, что он по привычке назвал ее «хромоножкой».

– Послушай, – спокойно проговорила она. – А тебе бы понравилось, если бы мы стали называть тебя, к примеру, «рыжим»? «Эй, Рыжий, пойди сюда. Сделай то-то и то-то».

Дети засмеялись. Дети по природе своей жестоки и склонны сбиваться в стаи. Хорошо, если вожак – достойный и великодушный, а если злой и жестокий, то горе тому, кто этой компании не понравится, не впишется в нее, окажется изгоем.

– Тихо, ребята, не нужно смеяться, – мягко сказала Арсения. – Никто у нас больше не будет никого дразнить. Клички для животных, а у людей есть имена. Понятно?

– Да-а, – загудел нестройный хор.

Рыжий залился краской. Никогда прежде Ульяна не видела его таким, багровым до корней волос. Арсения смотрела на него в упор, и под этим взглядом он опустил голову.

– Ты согласен с нами? – спросила его Арсения Борисовна.

– Да, – буркнул он едва слышно.

– Ну и славно. – Арсения улыбнулась и принялась разливать чай.

С этого дня для Ульяны началась совсем иная жизнь. Ее перестали бить, травить и гонять. Арсения свозила ее в больницу, там ее внимательно осмотрели доктора и записали на операцию. Одновременно с этим она стала заниматься в группе лечебной физкультуры в недавно открывшемся ортопедическом центре. Ездить приходилось далеко, на другой конец города, и Арсения добилась, чтобы Ульяну возил на машине детдомовский шофер.

Реабилитолог, молодая симпатичная девушка, работала с ней не покладая рук: гоняла на тренажерах, делала массаж, заставляла плавать в бассейне до изнеможения. Иногда было так тяжело, что хотелось расплакаться, бросить все и убежать. Но она представляла, как расстроится Арсения Борисовна, и, стиснув зубы, снова и снова тянулась на резиновом коврике и отчаянно гребла ногами, держась рукой за пенопластовый плотик.

Через полгода таких тренировок она хромала значительно меньше, а через полтора – думать забыла о своем увечье. Тогда же подошла очередь на операцию, ее близорукость уменьшили с десяти диоптрий до двух. Она подросла, поправилась, щеки ее порозовели. У нее завелись наконец друзья.

Осенью она пошла в первый класс. Учиться ей было на удивление легко, задачки и примеры щелкались как орешки. Письмо тоже не доставляло никаких хлопот. Арсения страшно гордилась ее успехами, просто расцветала, просматривая ее дневник, весь в пятерках. Она часто брала ее к себе домой.

Жила Арсения на окраине городка, в старом, но добротном частном доме. Семья у нее была большая – муж, пожилая мать и два сына-школьника. Все они отнеслись к маленькой детдомовке с теплотой и вниманием. Старушка норовила подсунуть баранку или конфету, глава семьи научил кататься на велике, а мальчишки с удовольствие играли с ней в салки и жмурки. Сама Арсения оказалась знатной кулинаркой – ее борщам и котлетам не было равных.

Иногда, сидя за большим столом в светлой, чистой горнице, Ульяна мечтала о том, чтобы Арсения удочерила ее. Не то чтобы ей плохо жилось в детдоме – с некоторых пор ее там ценили и уважали. Но приютское существование не шло ни в какое сравнение с жизнью в настоящей, хлебосольной и дружной семье, с домашним очагом, бережно лелеемым и оберегаемым хозяйкой. С милыми и добрыми семейными традициями, шумными днями рождения, походами на рыбалку и шашлыки, пышными румяными пирогами из печи. Ульяна ждала, что воспитательница сама заведет разговор об усыновлении. Но та молчала. И в душе у Ульяны постепенно поселилась обида. Сначала она была крошечным комочком, но потом пустила корни, ростки, заколосилась, заполняя собою все нутро.

Она больше не верила Арсении. Все ее благодеяния казались ей неискренними, фальшивыми. Подумаешь, добилась операции на глаза. Подумаешь, вылечила хромоту. А в дом к себе взять оказалось слабо`! Конечно, кому она нужна, брошеная калека, от которой даже родная мать отказалась.

Мать… Она никогда прежде не думала о ней, ей просто некогда было об этом думать – жизнь была тяжелым испытанием, вечной борьбой. Но становясь старше, Ульяна все чаще размышляла над тем, как могло случиться, что самый родной и близкий человек бросил ее, беспомощную, на произвол судьбы. Она попыталась расспросить об этом Арсению – та отвечала уклончиво, мол, молодая девчонка, родила вне брака, не справлялась, решила бросить ребенка.

– Чего о ней вспоминать, – сказала она Ульяне. – Она за все эти годы ни разу не навестила тебя. Значит, у нее своя жизнь. Плохая ли, хорошая, но своя.