Стеклянные дома

– Что?

– Смешно, но, когда я вошла сюда, меня вдруг осенило: может быть, они делают это специально?

– Чтобы загубить дело? – спросила Джоан. – Они не только танцуют джигу, но еще и в сговоре?

Морин хохотнула:

– Ты настоящая язва.

– Извини, я не хотела зубоскалить. Но это очень странно, тебе не кажется? Зачем им так поступать? Если ты права, то они действительно пытаются развалить дело об убийстве. Гамаш производил арест подсудимого. Прокурор предъявлял обвинения. И теперь эти двое, которые к тому же не любят друг друга, намеренно заводят процесс в тупик?

Морин покачала головой, а потом кивнула:

– Я согласна. Это нелепо. Фантазия разыгралась.

Она погрузилась в размышления, а Джоан стала наблюдать за людьми, идущими по улице Сен-Поль.

Все они, без сомнения, начали день свежими и бодрыми, но теперь многих доконала жара. Судья Корриво чувствовала, как по шее катится струйка пота, да и подмышки у нее намокли.

Ее угнетала мысль о том, что сейчас придется вернуться, надеть судейскую мантию и провести весь день в этой духовке – зале суда. Хорошо хоть ее не зажарят.

– Месье Гамаш сегодня утром цитировал Ганди, – сказала она. – Что-то о высшем суде.

Джоан постучала по айфону:

– Нашла. «Есть более высокий суд, чем судебная палата, и это суд совести. Он выше всех других судов».

Морин Корриво судорожно вздохнула:

– У меня мурашки по коже.

– Почему?

– Глава Квебекской полиции объявляет свою совесть выше наших законов? Тебя это не пугает?

– Вряд ли он хотел сказать что-то подобное, – заметила Джоан, пытаясь успокоить свою партнершу. – Это скорее расхожее выражение, чем личное кредо.

– Представляешь такой заголовок в газете: «Глава Квебекской полиции действует, руководствуясь своей совестью, а не законами».

– Ну да, или такой: «Судья впадает в бешенство в зале заседаний».

Морин рассмеялась и встала:

– Мне пора. Спасибо за ланч.

Но, сделав несколько шагов, она вернулась:

– Ты в это веришь?

– Что чья-то личная совесть выше общественных законов? – спросила Джоан. – Разве наши законы не основаны на представлениях о совести? На заповедях?

– Например, запрет гомосексуальности?

– Нашла что вспоминать, – усмехнулась Джоан.

– Этот закон еще действует во многих странах. Он не имеет никакого отношения к совести.

– Значит, ты согласна с месье Гамашем? – спросила Джоан.

– Если я с кем и соглашусь, то скорее с Ганди, чем с Гамашем. Но может ли судья реально верить в суд совести? Который выше всех других? Это похоже на анархию.

– Это похоже на прогресс, – возразила Джоан.

– Это похоже на окончание многообещающей судейской карьеры, – с улыбкой сказала Морин. Она поцеловала Джоан, потом наклонилась и поцеловала еще раз, прошептав: – А этот – за Ганди.





Глава семнадцатая





Двое мужчин снова сошлись в единоборстве.

Зрители, и без того всегда внимательные, подались вперед, стараясь оказаться как можно ближе к огороженному квадрату в передней части помещения, напоминавшему боксерский ринг. Только здесь шло сражение по делу об убийстве.

В воздухе зала, где вела процесс судья Корриво, потрескивало электричество. Она этого не приветствовала. В зале и без того стояла жара. И по мнению судьи, электрические явления и правосудие были две вещи несовместные.

Она видела источник напряжения. Вражда между этими двумя действовала как генератор.

Упрямые быки – так назвала их Джоан.

Скорее дикие слоны, подумала судья Корриво. Изгадили ее первый серьезный процесс.

Но даже и это не вполне отвечало действительности.

Главный прокурор месье Залмановиц был изворотлив, двигался с грацией пантеры. Он мерил шагами свою территорию, изредка совершая набеги на скамью защиты, но не сводил глаз с человека в свидетельском кресле.

Хищник, оценивающий добычу.

А Гамаш? Сидит спокойно, словно у себя дома, словно все здесь принадлежит ему: кресло, свидетельское место, весь зал. Вежливый, внимательный, вдумчивый.

Его абсолютное спокойствие являло собой резкий контраст с возбуждением расхаживающего взад-вперед прокурора.

Этот человек был само терпение. Ему хватало здравого смысла сидеть и ждать, когда атакующий проявит какую-нибудь слабость.

Не слон. И не пантера.

Хищник, не имеющий себе равных. Вершина пищевой цепочки.

Судья Корриво наблюдала за месье Залмановицом, который сужал круги, и еле сдерживалась, чтобы жестом не отогнать прокурора от Гамаша.

Предупредить его, что такой сдержанностью и самоконтролем, какие демонстрирует старший суперинтендант, обладают только те, у кого в природе нет врагов. Было бы роковой ошибкой принимать его спокойствие за летаргию.

Не имеющий себе равных хищник, цитирующий Ганди? Делает ли это Гамаша более опасным или менее?

И не является ли он главным врагом самому себе?

Потом Морин Корриво вспомнила мимолетную фантазию, посетившую ее, когда она шла по мощеной улице на ланч с Джоан. О том, что на самом деле эти два врага являются союзниками и только притворяются, что готовы перегрызть друг другу глотки.

Но что могло сподвигнуть их на такое поведение?

Она, конечно, знала ответ. У них была всего одна причина действовать подобным образом.

Чтобы заманить в ловушку еще более крупного хищника.

Судья Корриво посмотрела на обвиняемое лицо.

Возможно ли, что человек, который выглядит таким слабым, таким разбитым, является кем-то совершенно иным?

– Перед нашим уходом на обед вы рассказывали, старший суперинтендант, как принесли известие об убийстве Кэти Эванс ее мужу, – напомнил прокурор. – Это было в ресторане.

– Да, в бистро, – сказал Гамаш и с удовлетворением отметил, как ощетинился прокурор, услышав эту маленькую поправку.

Барри Залмановиц, в свою очередь, взглянул на главу Квебекской полиции, удобно устроившегося в свидетельском кресле, что, по счастью, никак не затрудняло атаку на него.

Несмотря на обмен любезностями во время ланча, прокурору не требовалось притворяться в ненависти к Гамашу. Он его и в самом деле ненавидел. Сколько раз они спорили по поводу обвинения! Иногда прокурор отказывался предъявлять обвинения человеку, которого Гамаш считал убийцей. Залмановиц утверждал, что улик недостаточно или они недостаточно убедительны.

Это ваша вина, Гамаш, говорил тогда Залмановиц.

И старший инспектор Гамаш, возглавлявший тогда отдел по расследованию убийств, называл его трусом, который не рискует предъявлять обвинения, если они имеют хоть малейший шанс быть отвергнутыми судом.

И по иронии судьбы весь план строился на том, чтобы убедить всех в их ненависти друг к другу. А красота плана состояла в том, что они действительно не питали любви друг к другу.

Вышагивая по залу суда, Залмановиц наблюдал за спокойным человеком на свидетельском месте и не мог обнаружить никакой видимой неприязни со стороны Гамаша. Хотя настороженность чувствовалась.

Лишь нависшая над всеми серьезнейшая угроза вынудила Армана Гамаша обратиться к человеку, который ему не нравился и которому он не доверял, но который обладал уникальными возможностями для того, чтобы помочь.

Это была самая необычная встреча за всю карьеру Залмановица.

Гамаш прилетел в Монктон, а оттуда приехал в Галифакс на машине, тогда как Залмановиц прилетел в Галифакс напрямую.

Они обедали в столовой на берегу – в жалкой забегаловке даже по сомнительным стандартам докеров и рыбаков, окружавших их.

И там, в тени кораблей, отправляющихся в порты по всему миру, старший суперинтендант Квебекской полиции изложил свой план главному прокурору Квебека.