Сто лет пути
Часть 23 из 41 Информация о книге
Варвара молчала, смотрела на свои сцепленные руки. — Варвара Дмитриевна, — заговорил Дмитрий Иванович, поглядывая на нее, — вы преувеличиваете опасность. Она печально на него взглянула и опять опустила глаза. Ей нужно было как-то привыкнуть к мысли, что изменить ничего нельзя, ее никто ни о чем не спрашивает, и поделать она ничего не может. Все решено. — Столыпин сам возглавит операцию. Я почти уверен, что и выстрелить никто не успеет. Будут задействованы только самые проверенные люди. Она покивала. — В Охранном отделении держат исключительно профессионалов, самых опытных. Они все время будут начеку. Петр Аркадьевич… — Ах, что вы меня утешаете Петром Аркадьевичем, как маленькую!.. Я знаю только, что довольно будет одного неверного слова, случайного жеста, малюсенькой ошибки, и случится непоправимое. — Не будет никаких ошибок. Я вам обещаю. Она опять покивала. Князь переглянулся с отцом Андреем. — Я не стал бы втягивать вас в это дело, но так вышло, что вы обо всем узнали, а держать в неведении, обманывать вас мне бы не хотелось. Вы же первый пропагандист и певец равноправия, Варвара Дмитриевна! Это была шутка, и Варвара улыбнулась, глядя на свои руки. …При чем тут равноправие? Легче ей было бы ничего не знать или лучше вот так — зная? Бесспорно, в незнании есть великая милость, свобода от тяжких раздумий, от страха, который теперь станет терзать ее ежеминутно, ежечасно. Но не знать — это оставить его одного?.. Чтобы он справлялся не только во время страшного дела, но и какое-то время до него — один? Шаховской взял проклятые усищи, кое-как приладил, скорчил ужасную рожу и как можно веселее спросил Варвару Дмитриевну: — Похож я на сумасшедшего миллионера от революции? — Я не знаю, — сказала она, глядя ему в лицо. — Я ничего не понимаю в сумасшедших миллионерах. Только если вас убьют… Тут самообладание дало трещину. Варвара Дмитриевна всхлипнула и выбежала из комнаты. Следом за ней потрусил обеспокоенный Генри Кембелл-Баннерман. Утром профессор отправился в Думу. Пропуска у него не было, он ни с кем ни о чем не договаривался и поехал наудачу — просто потому что его осенило, кого можно попросить о помощи. Советоваться с полковником по этому вопросу он не стал. Тот ни за что не разрешил бы, а мысль показалась Шаховскому удачной. Охотный ряд и поворот на Тверскую были запружены машинами, которые не двигались, ждали, когда подойдет очередь проехать следующий десяток метров. Дождутся, проедут и станут — дальше ждать. Светофор исправно переключался с красного на зеленый, но это ничего не меняло, ехать было некуда. Дмитрий Иванович приткнул машину в университетском дворе, побежал пешком. На Охотном ряду по утреннему времени было многолюдно, офисные работники непрерывной рекой поднимались из глубин переходов и метро, выплескивались наружу, растекались ручьями, запружая тротуары. …Почему все процветающие офисы непременно находятся в центре, думал профессор, проталкиваясь по переходу. Зачем они здесь?.. Бесчисленные компании — транспортные, лесозаготовительные, производящие телевизоры и руду или вовсе ничего не производящие, а занимающиеся волшебным, упоительным превращением воздуха в деньги, — считают своим долгом непременно обзавестись помещением в пределах Садового, а то и Бульварного кольца?! Почему нельзя открыть «представительство» или «хэд-офис», что бы это ни значило, в Балашихе? Или в Химках? И дешевле выйдет, и добираться сотрудникам проще!.. — Где метро?! — вдруг рявкнул на Дмитрия Ивановича какой-то очумелый в кожаной куртке и высокой меховой шапке, так что профессор от неожиданности отшатнулся. — Метро где, ну?! Профессор кивком показал, где. — Нету там метра, я там уже был!.. — Вон вход, — Шаховской ткнул рукой в сторону беспорядочно машущих туда-сюда дверей, в которые ломился народ. — А чего, туда очередь, что ли?! Дмитрий Иванович на это ничего не ответил и стал продираться дальше. …Почему все так неразумно и безалаберно устроено? На автомобиле не проедешь, в метро не войдешь — нужно сначала очередь отстоять, — припарковаться негде, пешком ходить тоже негде, разве что по Тверской туда-сюда фланировать! Из-под колес грязь, потому что не работают ливнестоки, как только пойдет снег, техника непременно не справится, и окажется, что «коммунальные службы не подготовлены к зиме», а закупленное за несколько миллионов оборудование существует лишь на бумаге, в реальности нет его и не было никогда, отравленный химикатами снег станут валить в изнемогающую Москву-реку, сминая и уничтожая чугунные решетки, а городские начальники примутся скорбеть в новостях о том, что организация жизни в мегаполисе дело чрезвычайно трудное, практически невозможное, потому вы живите как хотите, а мы пока поменяем асфальт на плитку, а потом плитку на асфальт. Стараемся, работаем для населения! Где их старания? В чем они?.. Возле Думы толпа текла широко, свободно, — места много, — но и народу столько, что Шаховской приуныл. Разглядеть в такой толпе одного человека невозможно. Или возможно? Он пристроился рядом с будкой, через которую заходили думские служащие, поднял воротник, ветер был действительно как на Каспийском море!.. — Ба, Дмитрий Иванович!.. — сказал совсем рядом знакомый насмешливый голос. — На какое-нибудь совещание опаздываете? Вот если бы вы не опаздывали, я бы решил, что вы избраны депутатом, а крестоносцы вошли в Константинополь. — Петр Валерианович, как хорошо, что я вас встретил, — искренне сказал обрадованный Шаховской, — собственно, я только вас и намеревался встретить. То есть я вас тут жду. — Меня? — удивился Ворошилов. — А если бы я не с Охотного ряда зашел? В Думу можно было попасть через любой из многочисленных подъездов, но Шаховскому, который на оперативной работе состоял недавно, это даже в голову не пришло. — По телефону-то проще позвонить, Дмитрий Иванович! — А у меня вашего номера нету, Петр Валерианович! — Проблема, — согласился Ворошилов. — Грандиозная. — Вы надо мной смеетесь? — осведомился Шаховской. — Нет, еще не приступал, — ответил Ворошилов совершенно серьезно. — Можно приступать?.. Ну, пойдемте, пойдемте, холодно! Хоть бы снег выпал, что ли! Когда снег, сразу как-то веселее делается. — Почему, когда снег, мы все время хотим, чтобы он скорей растаял, а когда его нет, хотим, чтоб побыстрее нападал?.. — Чего-то вас, Дмитрий Иванович, с утра пораньше в мизантропию потянуло?.. Шаховской улыбнулся — ничего его не тянуло в мизантропию!.. У него уже несколько дней было прекрасное настроение. Воспоследовала процедура с заказом пропуска, ожиданием его, предъявлением оного, поиском паспорта, сличением физиономии в паспорте с подлинной профессорской физиономией и проезжанием его портфеля через просвечивающий аппарат. Ворошилов терпеливо ждал. В кабинете, заваленном бумагами так, что казалось, если открыть дверь пошире, бумажная волна выплеснется в коридор и листы полетят во все стороны, как после налета белогвардейцев на штаб Чапаева, Ворошилов пристроил пальто в узкий шкафчик и спросил, чего профессору хочется: чаю или кофе. Получив ответ, он уселся за стол, как бы выполнив необходимую, но бессмысленную процедуру, нацепил на кончик носа очки и уставился — приготовился слушать. — Дело вот в чем, Петр Валерианович. Мне нужно знать, чем конкретно в последнее время занимался депутат Бурлаков. — Тю! Это который? Из комитета по культуре? — В его ведении находятся музеи, но что это конкретно означает, я не знаю. — Так и я не знаю, откуда?.. — Какие у него были дела в музее на Воздвиженке, вот самый главный вопрос. Ворошилов помолчал. — Это вы за расследование убийства принялись, Дмитрий Иванович? Не только в исторической части, но и в современной, что ли?.. — Я просто хочу помочь. — А с какого боку там Бурлаков? — Он несколько раз приезжал к директору и в день его убийства тоже там был. И пока непонятно, зачем. — Шаховской запнулся. — Когда я его об этом спросил, разговаривать со мной он не стал. А если идти официальным путем, сами понимаете, на это очень много времени потребуется. — Да, — согласился Ворошилов, — это точно. — Вы не можете разузнать, Петр Валерианович? Ворошилов засмеялся и уронил очки. — Так ведь я не ясновидящий! Шапки-невидимки у меня нету, через стены тоже не хожу. Как же я узнаю? — Да вам наверняка и так все известно, — негромко сказал Дмитрий Иванович. — А мне больше помощи попросить не у кого. — Известно! — фыркнул Ворошилов и поправил на столе бумажный холм. За его спиной на стене взблескивал маятник в старинных часах, и это движение мешало Шаховскому. — Мне, конечно, многое известно, Дмитрий Иванович, но тут, насколько я понимаю, дело довольно тонкое и… как бы это помягче… уж больно криминальное. Шаховской кивнул. Ворошилов порассматривал свои очки так и эдак, почесал за ухом, а потом спросил: — Куда это вы смотрите? — А?.. А, на часы. Ворошилов повернулся и тоже посмотрел. — Надо бы их завести. Из дома принес, сделаны на немецком часовом заводе в тысяча восемьсот девяносто втором году. Семейная реликвия. В квартире с ними сожительствовать невозможно, бьют каждые полчаса, а здесь я привык, знаете ли. Он еще посмотрел на часы — с удовольствием, а потом оборотился к Дмитрию Ивановичу без всякого удовольствия. — А письма? Помните, вы рассказывали про письма, которые на месте преступления нашли? Что-нибудь прояснилось? — Пока почти ничего. — Давайте я вам лучше в этой части помогу, — предложил Ворошилов, как-то особенно выделив «часть», в какой он может помочь. — Подключу архивистов. Хотите, аналитическое управление?.. Они ребята дотошные, чего-нибудь да разыщут. А депутаты не по моей части. Я же аппаратчик, никчемный человек. Больше с бумажками работаю.