Страна чудес без тормозов и Конец света
Часть 56 из 76 Информация о книге
– Все в порядке, – ответил я. – Просто решил проверить перед выездом. – Понятно, – снова улыбнулась она. И я вспомнил другую девчонку, с которой учился еще в старших классах. Большая умница, дружить с ней было весело и легко. После школы поступила в университет, выскочила за ультралевого радикала, родила ему двойню, а потом бросила мужа с детьми и исчезла в неизвестном направлении. Миновало полжизни – и я вспомнил ее, глядя на девчонку из автопроката. Кто мог тогда представить, что семнадцатилетний ангел, обожающий Сэлинджера и Харрисона,[100] через несколько лет родит двойню революционеру и сгинет черт знает куда? – Жаль, что не все клиенты такие осмотрительные, как вы, – посетовала девчонка. – У последних моделей эти компьютерные панели такие навороченные – никто даже не пытается в них разбираться. А потом на проблемы жалуются. Я кивнул. Слава богу. Выходит, не я один такой троглодит. – Скажите, какой кнопкой здесь извлекают квадратный корень из ста восьмидесяти пяти? – спросил я. – Боюсь, вам придется подождать следующей модели! – засмеялась девчонка. – А это у вас Боб Дилан? – Он самый, – сказал я. Играла «Положительно 4-я улица». Положительно, хорошие песни и через двадцать лет хороши. – Все-таки Боба Дилана ни с кем не спутаешь, – убежденно сказала она. – Потому что его гармошка еще ужасней, чем у Стиви Уандера?[101] Она опять засмеялась. Я поймал себя на том, что мне нравится ее смешить. Как ни странно, я еще способен смешить симпатичных девчонок. – Нет, конечно, – ответила она. – Просто у него голос особенный. Как у ребенка, который смотрит на дождь из окна. – Отличное сравнение, – оценил я. И правда, здорово сказано. О Дилане я прочитал книг пять или шесть, но такого сравнения не встречал. Точного и тонкого. От моей похвалы девчонка порозовела. – Ну, не знаю… Просто я так чувствую. – Подобрать к чувствам слова непросто, – улыбнулся я. – Все мы что-нибудь чувствуем. Только мало кому удается сказать. – Я мечтаю написать книгу, – призналась девчонка. – Могу спорить, это будет очень хорошая книга, – уверенно сказал я. – Спасибо, – улыбнулась она. – И все-таки сегодня ваши ровесницы не слушают Боба Дилана. – А я вообще люблю старую музыку. Дилана, «Битлз», «Дорз», «Бёрдз», Джими Хендрикса и все такое. – Это здорово… – Я посмотрел ей в глаза. – Нам бы как-нибудь встретиться, поболтать… Она улыбнулась и чуть заметно склонила голову набок. У каждой симпатичной девчонки найдется триста разных ответов на подобные предложения. Как для сверстников, так и для тридцатипятилетних разведенных холостяков. – Спасибо, – сказал я ей и тронул машину с места. «Застрявший в драндулете под Мемфис-блюз опять»… После разговора с девчонкой настроение резко улучшилось. Выбирая «карину-1800», мой внутренний голос не прогадал. Табло на панели показывало 16:42. Пустое, без солнца небо заливали сумерки. Я ехал домой, тормозя у каждого светофора. Это не обычная воскресная пробка: целый квартал парализовало аварией. Зеленая спортивная легковушка вляпалась в восьмитонный грузовик с бетонными плитами и теперь напоминала пустой картонный ящик, на который уселся чей-то огромный зад. Когда я подъехал, вокруг уже суетились полицейские в черных дождевиках, а груду зеленого лома цепляли тросом к огромному эвакуатору. Авария задержала меня на полчаса, но до встречи с библиотекаршей время еще оставалось. Я закурил и, слушая Дилана, попытался представить, что значит быть женой революционера. С одной стороны, революционер – все-таки не профессия. А вот политик – профессия. Но революция ведь тоже политика, как ни крути. Я вконец запутался и помотал головой. О чем говорит такой муж за ужином после работы? Неужели о том, насколько назрела сегодня революционная ситуация? Боб Дилан затянул «Как последний хмырь». Я плюнул на революцию и решил помычать с Диланом. Все мы стареем. Это ясно, как дождь за окном. 34 Конец света Черепа Летят птицы. Проплывают над мерзлым склоном Западного Холма, исчезают с глаз. Греясь у печки, я пью заваренный Полковником чай. – Сегодня опять пойдешь сны читать? – спрашивает старик. – Смотри, к вечеру так заметет – на холм не заберешься. Что, не можешь хоть денек отдохнуть? – Как раз сегодня нужно сходить обязательно, – отвечаю я. Старик качает головой, выходит из комнаты и вскоре возвращается с парой зимних ботинок. – На-ка, примерь. В этих не поскользнешься. Ботинки мне в самый раз. Добрый знак. Пора. Я заматываю шею шарфом, надеваю перчатки и шапку, которую одолжил мне Полковник. Сую в карман сложенный аккордеон. Не знаю, почему, но я привязался к нему так, что не хочу расставаться. – Будь осторожнее, – говорит старик. – Трудное у тебя сейчас время. Какое решение ни примешь – обратной дороги не будет. – Да, – отвечаю я. – Я понимаю. Как и следовало ожидать, яму порядком замело. Вокруг уже ни стариков, ни инструментов. Можно не сомневаться – к утру снег похоронит яму целиком. Я стою перед ней и смотрю на падающие хлопья. А они все гуще – за несколько метров уже ничего не разглядеть. Я снимаю черные очки, прячу в карман, заматываю лицо шарфом до самых глаз и спускаюсь по склону. Рифленые подошвы скрипят на ходу. Иногда из леса доносятся крики птиц. Не знаю, каково птицам в такую метель. А что сейчас делают звери? О чем они думают в таком непролазном снегу? * * * Я прихожу в Библиотеку на час раньше обычного, но она уже ждет меня, затопив печку. Приняв у меня пальто, отряхивает налипший снег и помогает сбить с ботинок кусочки льда. Я был здесь только вчера, но мне уже не хватает Библиотеки. Желтой лампы под матовым абажуром, тепла печки, аромата закипающего кофейника, старых воспоминаний, осевших по углам невидимой пылью… И ее – спокойной, в любую секунду готовой прийти на помощь. Всего этого мне уже так давно недостает. Расслабившись, я погружаюсь в уют Библиотеки. Очень скоро я потеряю этот тихий мир навсегда. – Сейчас поешь? Или позже? – Вообще не буду, – говорю я. – что-то не хочется. – Ладно, проголодаешься – сразу скажи. Может, кофе? – Давай. Я вешаю над огнем мокрые перчатки и, грея пальцы, смотрю, как она разливает по чашкам кофе. Одну чашку ставит мне, а с другой садится за стол. – Жуткий снег, – говорю я. – Ничего не видно. – Да уж… Теперь зарядит на несколько дней. Пока все тучи на землю не выпадут. Я сажусь напротив и смотрю ей в лицо. Невыразимая тоска опять словно затягивает меня куда-то. – Когда кончится снег, наметет такие сугробы, каких ты никогда не видел, – говорит она. – И, наверно, никогда не увижу. Она смотрит на меня. – Почему? Каждый может смотреть на снег. – Давай, мы сегодня не будем читать сны? Просто поговорим, – предлагаю я. – Это очень важно. Я хочу рассказать тебе кое-что и послушать, что ты об этом думаешь. Согласна? Даже не представляя, о чем я, она сцепляет ладони и кивает, глядя сквозь меня. – Моя тень умирает, – начинаю я. – Сама понимаешь, такую суровую зиму ей не пережить. Если она умрет, я навсегда забуду, кто я такой. Поэтому я должен решить кое-что важное. Это касается и меня, и тебя. А времени очень мало. Я много думал, но вывод всегда получался один. А потом – решил. Я глотаю кофе и в который раз задумываюсь – не ошибка ли? Нет, все правильно. Не потерять ничего мне уже все равно не удастся. – Завтра я уйду из Города, – продолжаю я. – Не знаю, как и откуда. Это мне объяснит моя тень. Я уйду вместе с ней. Мы вернемся в мир, откуда пришли, и будем там жить. У меня снова появится тень, я буду страдать и переживать, а потом состарюсь и умру. Такая жизнь – как раз для меня. Мое «я» будет таскаться везде за мною, доставать меня и вертеть мною, как ему вздумается. Но… ты просто не можешь представить, как для меня это важно. Она смотрит прямо перед собой – то ли на меня, то ли в пустоту, где я должен сидеть. – Тебе не нравится Город? – Помнишь, ты говорила: если я ищу покоя – мне здесь понравится? Да, мне нравятся здешние мир и покой. И если я останусь и забуду себя – эти мир и покой станут абсолютными. Ведь в Городе ничего не заставляет мучиться и страдать. Возможно, я всю жизнь буду жалеть, что ушел отсюда. Но стать жителем Города я не могу. Внутри что-то пока еще говорит со мной. Оно никогда не простит, если я останусь, а моя тень умрет и будут гибнуть звери. Каким бы покоем меня за это ни наградили – обмануть это что-то внутри невозможно. Может быть, оно скоро исчезнет. Но это уже другая история. Все, что в нас исчезает – даже если оно исчезает навеки, – оставляет после себя дыры, которые не зарастут никогда… Понимаешь, о чем я? Она очень долго смотрит на свои пальцы. Над чашками с кофе больше не поднимается пар. Все вокруг замирает. – То есть, ты никогда не вернешься? Я качаю головой. – В Город не возвращаются. Никогда. Даже если я снова приду к Стене, Ворота уже не откроются. – И тебе не больно? – Больнее всего потерять тебя. Но я люблю тебя, и это – самое важное. Я не хотел бы приручать тебя и уродовать то, что ты для меня значишь. Уж лучше потерять тебя так, чтобы ты навсегда оставалась во мне. Но только не наоборот…