Свои чужие люди

Женщина подошла к печке и потрогала ее. Зябко передернула плечами. Отошла к окну, протянула руку.

– Похоже, что открывает ящик в столе и что-то оттуда достает. – Раков в волнении выдвинул и задвинул ящик стола Голода. Тот даже не заметил этого.

Женщина прижала к груди руки и постояла так с минуту, потом подошла к печке, опустилась рядом с ней на колени.

– Смотрите, смотрите, она вынимает кирпичи! И что-то кладет в нишу. Вы понимаете? – Раков уже почти кричал.

– Все, успокойся. Сядь. – Голод почти толкнул Ракова на стул.

– Она что-то туда спрятала! Обратили внимание, как у нее были раздвинуты руки?! Как будто она держала коробку! Или шкатулку! Точно, шкатулку! А в ней…

– Раков, очнись! Какая шкатулка! Даже если она там и была, ее уже давно оттуда достали!

– А если нет?!

– Проверь. Ты же все видел!

– Что же мне, печку разобрать?

– А что ты предлагаешь? Еще один потоп и еще один ремонт?

– Нет. Но я не смогу! У вас же этот, абрек…

– У него свои задачи. А все, что внутри квартиры, – на тебе, Раков. Давай, вперед, действуй. Оставь-ка мне записи с других камер, я посмотрю. Иди.

«Чутье этого журналюгу не подвело, получается довольно занятно. А с женщиной и правда что-то происходит. Конечно, все может оказаться и проявлением шизы, но все равно интересно. А этот пусть печку вскроет. Добавит остроты в сюжет! Не получится, Раков, боком пройти, не получится!» – Голод усмехнулся.

– Вызови через полчаса Рашида, Милочка, – сказал он, нажимая кнопку на интеркоме.

До прихода парня он решил посмотреть все остальные записи.

У него появилось странное чувство, что он уже где-то это видел. Глядя на своего друга детства Жорку Полякова, разгуливавшего в трусах по комнате, он вдруг подумал, что тот очень похож на своего отца. Аркадий Семенович был частым гостем в их квартире, самым, пожалуй, тихим и культурным. Он никогда не пил водку с матерью Васьки, он просто приносил ей цветы, конфеты и разные деликатесы в банках. Словно стесняясь, он выкладывал все это из газетного кулька, потом снимал плащ и шляпу и, оглядываясь на Ваську, шел в спальню. Однажды, вернувшись раньше положенного с улицы, Васька застал его сидящим за столом в одних трусах. Увидев Ваську, Аркадий Семенович метнулся в спальню, и Васька успел заметить только тонкие ножки, торчащие из трусов. Вот такие же ноги, тонкие и кривые, Василий Голод наблюдал сейчас и на экране монитора. Промотав почти все, Голод вдруг задержал кадр.

В комнату Полякова входила женщина. Голод вздрогнул. «Не может быть! У этого козла! Она! – разозлился вдруг он не на шутку. – Она ему все расскажет…»



…Он приехал в отпуск из армии всего на три дня. Матери дома не было, он ничего ей не сообщил, хотел нагрянуть так. Не то чтобы сделать сюрприз, на самом деле ему хотелось посмотреть на то, как она живет. Со стороны посмотреть, свежим взглядом. Он никогда ее не осуждал за приблудных мужиков и вольную для бабы жизнь. Но он не хотел бы, чтобы она спилась тут без него, без его присмотра.

В холодильнике было пусто, на кухонном столе – крошки и засохшее кофейное пятно, в мойке – немытая посуда. Пахло чем-то затхлым, и Васька, рывком открывая форточку, громко выругался. Он прошел в комнаты, пооткрывал окна и там, но находиться в квартире так и не смог. «Пусть выветрится вся эта хмарь», – подумал он, выходя на улицу. Первой, кого он встретил, открыв наружу дверь подъезда, была она, Катерина Сотникова. Обалдев от открытого по-летнему девичьего тела, ее широкой улыбки, он подхватил Катю на руки и закружил. Они просто гуляли по улицам до самого вечера, он рассказывал о службе, с шутками и анекдотами, она слушала и улыбалась. Уже когда стемнело, они подошли к ее дому. «Я провожу тебя до квартиры», – отметая все возражения уже только своим тоном, сказала он, поднимаясь за ней по ступенькам. «Что со мной случится?» – отшучивалась она.

Он ни разу не спросил ее о Жорке, а она словно тоже избегала разговоров о нем. И он на миг забыл, что она его, Жорки Полякова, почти официальная невеста. Он обнял ее за плечи в тот момент, когда она открывала ключом дверь. «Этого не будет», – вдруг твердо сказала она, поворачиваясь к нему лицом и глядя прямо в глаза. Он не знал, откуда взялась у него вдруг эта злость. Рванул дверную ручку, толкнул ее в квартиру, ввалился туда сам и пинком захлопнул за собой дверь.

Она не кричала, молча и ожесточенно сопротивляясь ему и постепенно теряя силы. Он взял ее, когда она уже просто лежала на спине на жесткой ковровой дорожке в прихожей, отвернувшись от него и безучастно уставившись в стену. Он так и оставил ее, неподвижную, на том же коврике. И захлопнул за собой дверь уже с другой стороны.

В квартире матери было шумно. Какой-то мужик, развалившись на диване, орал матерные частушки. Мать пьяно покачивалась на стуле в такт его мычанию и курила сигарету.

Он с ходу врезал мужику в сытую морду, выволок его за ворот майки в прихожую и, дав ему под зад, вышвырнул за дверь. Испуганную и ничего не понимающую мать он поволок в ванную, сунул ее голову под кран с холодной водой и держал там, пока она не заголосила вполне трезвым голосом. «Убью, если узнаю, что ты тут пьешь! Вернусь и убью!» – прорычал он, швыряя ее в неприбранную постель. «Не думай ничего плохого, сыночек. Я просто так, от тоски…» – лепетала она, пытаясь встать. «Отсыпайся! Я уехал!» – бросил он, забирая свои вещи.

Оставшиеся два дня отпуска он провел в заброшенном домике на берегу протоки, оставшемся ему от родителей матери, которых он почти не помнил…



«Значит, они опять вместе…» – мысль резанула как острый нож. Василий еще раз посмотрел на экран. Катерина и Жорка сидели за столом и разговаривали. Голод прислушался. Это был разговор ни о чем, словно оба старательно избегали темы о прошлом. Было похоже, что встретились едва знакомые люди. Жорка смотрел на Катерину только тогда, когда она отворачивалась. И наоборот. И вдруг…

Он просто взглянул на Катерину пристально. Голод не слышал, чтобы Жорка задал ей вопрос. Точно, только заглянул ей в глаза. А она заговорила об этом. Василий замер. Он ловил каждое их слово, он запоминал их. Короткий диалог в несколько фраз. И столько информации! Голод боялся пошевелиться…

Она ушла, выпив несколько чашек чая.

«У меня сын. Она родила от меня сына. Но разве так бывает? Значит, бывает. Она не стала бы врать Жорке. Я ничего не знал! Почему я не знал!!!» – озлился он, почти с ненавистью глядя на экран.

«И что бы я сделал, если бы узнал? Правильно, послал бы ее на… Не до нее тогда было. Хотя… женился же я на своей, когда приспичило! Но скрыть от меня!» – победила-таки в нем здоровая злость.

«Козел ты, Жора! Как был козлом, так и остался!» – резюмировал Голод, посмотрев до конца их с Катей встречу.

– Поедешь сегодня на снятую квартиру, – сказал он вошедшему Рашиду. – Посиди рядом с Раковым, посмотри на мониторах, где что. Пора.

– Хорошо, хозяин, – довольно сверкнул белками глаз чеченец, предвкушая скорую расправу с обидчицей.





Глава 36





Он никогда не чувствовал себя таким опустошенным. Даже когда умерла мать. Даже когда Катя бросила его в первый раз, толком ничего не объяснив. Тогда ее «разлюбила» прозвучало для него как «не сошлись характерами» при разводе в суде. Ни к чему не обязывающее сообщение. Формулировка ни о чем. А по сути – отговорка. Тем летом, вернувшись с практики, он так соскучился, что прямо с вокзала, с вещами, рванул к ней, поймав частника и заплатив ему двойной тариф. А деньги у него были. Заработал он денег на практике, заработал много: и на свадьбу, и на поездку к морю. Сокурсники весело пропивали все, а он копил. И читал учебники, чтобы закончить два курса за один год: скорее нужно было выйти на работу, чтобы кормить семью. Он так и думал уже про них с Катей – семья. Ну и дети, конечно. Это уже, когда она захочет. Он все просчитал. Кроме того, что она его бросит… Как он сумел сдать экзамены хотя бы за этот курс, непонятно. Наверное, нужно сказать спасибо матери. Видя, что с сыном творится неладное, она всячески его тормошила, возвращая к жизни. Даже как-то пристроилась встречать его после института. Странно, но над ним никто не потешался. Сокурсницы организовали что-то вроде шефства, он понял это не сразу, заметив однажды, что в их с матерью квартире мелькает поочередно то одна, то другая. Да и когда понял, не отреагировал никак. Сессию закрыл, сначала зимнюю, потом и летнюю. А там на автомате и диплом защитил совсем неплохо. Но «блестящий ученый» в нем умер. «Ремесленник», – так однажды назвал его завкафедрой, и Георгий понял, что дальше лаборатории ему не подняться.

А потом и лаборатория пала, как и вся наука.

Сейчас он пытался хотя бы себе объяснить, почему все так, а не по-другому. По-другому – это нужно было тогда за Катю драться, выгрызать счастье, стоять за них с Катей насмерть. Не смог, не захотел, не догадался, струсил или… просто растерялся. От неожиданного ее предательства.

А сейчас оказалось, что предал он. Ничего не делая, он убил и ее, и себя. «Если бы ты тогда мне не поверил… Просто не поверил бы, что я смогла так быстро тебя разлюбить! Ведь это было так очевидно!» – сказала она ему вчера, сидя вот на этом диване.

Он сначала ее не понял. А через минуту – как молнией ударило: причина! Была причина, почему она так ему сказала!

– Катя, почему? Почему ты меня бросила?

– Я была беременна. Не от тебя.

– Кто он?

– Важно, Жора, не «кто». Важно «как».

Он опять ничего не понял сразу. Какая разница «как», если не от него? Измена! Удар по мужскому эго! Предательство, грязь, пошлость!

– Как? Ну и как же? – спросил машинально, не прощая.

– Больно, страшно и стыдно.

– Ты не любила его? – уже с надеждой.

– Ты все о себе Жора… Все лелеешь свою боль! Вот странно – я могу говорить об этом спокойно, а ты до сих пор нет. А у меня сын от него. Да, Сашка не родной моему мужу. Но мой муж ему отец. А мог бы им стать и ты… – Катя поднялась и вышла из его комнаты.

Чайку попили…

Она ушла к его соседке Але, а он за ней опять не пошел. Нечего было ему сказать на тот момент. Да, собственно, и сейчас нечего. Кроме того, что любит. Любит, как любил. И рассказать, как водку пил, чтобы ее забыть. Как других баб имел! И все сравнивал, сравнивал! И называл их ее именем, получая за это пощечины. И гнал их от себя, чужих, с чужим запахом, чужой красотой… Женщин-то он себе всегда подбирал красивых. Точно в отместку – вот какие у меня! Хвастался перед ней, Катей, будто она его видела в тот момент… Потом опять пил!

Георгий посмотрел на часы: пора было на работу. В охрану. «И никакой конкуренции! Никто, похоже, и не старается особо завоевать эту жилплощадь. Алевтина с Виктором все в «романе», у них любовь. Виктор помог с работой. Юля, похоже, не собирается ни учиться, ни карьеру делать. Только Раков. Говорит, что работает в телекомпании, даже удостоверение показывал. У него шансов больше, чем у других. Часто приходит поздно ночью, а то и не приходит, значит, личную жизнь налаживает. И амбиции у него. Вон как хвастался, что сценарий его в Москву ушел! Хотя как проверишь? А ведь пройдет еще десять месяцев, и нужно будет решать, кому здесь оставаться. Интересно, кто-нибудь задумывался, каких денег стоит эта квартира? Кстати, нужно бы и заняться моим пепелищем!» – вдруг вспомнилось ему.

Его предусмотрительная мама, мир праху ее, как оказалось, застраховала все, что можно. И его жизнь, и квартиру, и стоящий в соседнем дворе гараж. Качинский, спасибо ему, все узнал, расспросив соседку. Самому-то Георгию стыдно было к ней сунуться! И помог еще и документы восстановить.

Но кто ему поможет восстановить отношения с Катей?

Георгий набрал номер Кати, который она ему оставила так, на всякий случай. После долгого, как ему показалось, ожидания мужской голос ответил: «Перезвоните позже, она занята». Наверное, ее телефон взял муж.

Как-то выпало у него из памяти, что у Кати есть муж.

«Муж не муж! Плевать, я слишком долго ждал!» – пришла вдруг из ниоткуда злость. Эту бы злость ему да двадцать лет назад! Георгий бы ее, Катерину, не отпустил от себя! Он бы ее допросил с пристрастием, чтобы не ответить не смогла! Он бы тогда все узнал! И что, и от кого, и как! А потом бы решал. Он сейчас знал, что бы тогда решил Жорка Поляков. Ему всегда была нужна она. Это ее ребенок. И он заставил бы ее, Катю Сотникову, признать его, Георгия Полякова, отцом этого ребенка!





Глава 37




– А теперь, Юля, давайте еще раз, помедленнее. И я буду задавать вопросы, хорошо? – Беркутов смотрел на девушку, удивляясь только одному: бессмысленности ее избиения Голодом. Ну, допустим, хотел тот ее запугать, чтобы от сына его отказалась. Так ведь он не мог не понимать, что парень ее будет искать. И найдет, при желании найдет. По ее словам можно понять, что любовь там не шуточная, настоящее у него к ней чувство, давнее, с детских лет. Так почему же он ее не искал? Сразу как пропала? По больницам, моргам, у сутенера, наконец. Не захотел или кто-то помешал?

– Марк подобрал меня на дороге…

– Нет, Юля. Начните с того момента, когда и как вы узнали, кто организовал вашему отцу статью.

– Сказала мне об этом Нелли, мачеха. Она неплохая была, простая баба, умом особо не одаренная. Еще до суда, когда только отца взяли, она уверенно говорила мне, что его засудят. Не с тем человеком связался. Я тогда не в курсе была, да и откуда, что мой отец «помогает» таким, как Голод, решать разные вопросы. Конечно, за определенную мзду. За взятку, короче. А Нелли все знала. Папа, когда выпивал, такой разговорчивый становился… Я думаю, он с Нелькой поэтому и жил, что считал, что по дурости и недалекости своей она в его делах не разберется, а значит, никому и не расскажет. Просто в голову не придет. Шмоток ей покупал достаточно, побрякушек, она была рада каждой тряпке: что она видела в селе своем хохляцком? Ела и то не досыта, сама говорила. Но Нелька все же наблюдательной оказалась и даже смогла связать кое-что воедино.

Отец в тот день, когда его взяли, уходя на работу, пообещал ей вернуться с крупным подарком. А накануне, хлебнув с ней на пару коньячку, проболтался, что именно Голод «подогнал» ему крупного клиента. С такой суммой в конверте, что не похвастаться, хотя бы перед Нелькой, он не смог. Она и ждала его с подарком…

– Вы помните ее фамилию? А возраст?

– Голенко. Нелли Андреевна Голенко. Что-то слегка за тридцать ей было. Точно не знаю даже.

– Что с вами было дальше? Нелли от вас съехала?

– Я ее не осуждаю. Она взяла только то, что отец подарил ей. А меня, как несовершеннолетнюю, отправили к бабушке. Опекуном мне стала сестра отца. Школу я окончила в райцентре, тетка тут же отправила меня в Самару, в швейное училище. В квартире у них была теснотища, голова на голове, я была лишней.