Свои чужие люди

– Он покупал мне золото, шубы.

– Это те, которые на ленточки порезал в день расставания? – усмехнулась Катя. – Вот, наверное, жалел потом!

– Точно, угадала. Он даже мне высказал на следующий день по телефону, что это я его довела!

– Что гадать? Изучила мужа твоего за столько лет знакомства! – Катя разлила вино по бокалам. – Давай, за освобождение! Вот так и не иначе! И не смотри на меня так, Аль! Самой тошно, что я такая сволочь. Но перед тобой-то мне что уж из себя безутешную вдову изображать? Жалко Галимова, как человека жалко, до слез! И обидно, что умер так вот, по-скотски! Неужели там, где все считается, и грехи, и заслуги, не уготовили ему какую-то другую кончину, не такую бесславную? Он отцом был неплохим и сыном любящим. Ну, слабым оказался! Но за что его так?! Как последнего алкаша! Что я говорю?! А кем он был-то в последнее время? Не просыхал совсем!

– Кать, успокойся. Ты думаешь, он сам не понимал, кем становится? Сделать ничего не мог, это да.

– Или не хотел! Сколько мы с Нани его уговаривали лечиться!

– Давай считать, что он отмучился. Вот так, понимая, что ничего уже не изменить, страдая от этого, и ушел.

– Пусть так. Смотрю сейчас на Сашку и начинаю думать, что он его сын, а не Голода. Такой же бескомпромиссный и ранимый. Я его не понимаю, сама чувствую, что не понимаю! Ему мужик нужен, чтобы выслушал. Да встряхнул как следует! А то он после разрыва с Янкой словно потерялся. А Равиль-то все время пьяный! А тут и совсем… Сашка все время из дома норовит улизнуть, то к друзьям институтским, говорит, то – к школьным. Приходит под утро, похудел.

– Он про Полякова знает?

– А что знать, Аль? Ты посмотри на Жорку! Чем он от Галимова отличается? Бросил пить? Не факт. Не хочу больше такого! Никого пока не хочу! Ты в курсе, что у Голода жена умерла?

– Голода на днях арестовали, Катя.

– О! Есть Бог на свете! И за что? – как-то мрачно обрадовалась Катерина.

– Его обвинили в убийстве жены.

– Не удивлена. Подонок – всегда подонок. Хоть молодой, хоть в старости. За ним еще куча трупов числится, я уверена. Только денег у него столько, что все равно от наказания откупится. Вот увидишь! Он ведь мне звонил на той неделе! Узнал откуда-то, что Сашка его сын. И я знаю откуда.

– Поляков?

– Понимаешь, он божится, что ничего ему не говорил. Что даже не встречался с ним! Но больше источников нет! Знают единицы. Ты, Нани и я. И теперь Поляков. Мне не на кого больше думать. Да Бог с ним! Узнал и узнал. Что изменится? Я его послала так, что он даже, по-моему, растерялся. Голод – и растерялся! Не нашел что сказать. Он думал, я обрадуюсь, что он готов признать Сашку сыном. Он так и сказал «готов признать»! Представляешь, ни тени сомнений, что нам с Сашкой это не нужно. Ни деньги его, ни тем более он сам. Даже близко не нужен!

– Он себя в отцы предлагал?

– Орал, что я не имела права скрывать, что и сейчас еще не поздно все исправить, что он мальчику много дать может! Что-то даже об учебе за границей лопотал. Все продумал! Только одно не учел – я не покупаюсь и ребенка своего не продаю. Вот так.

– Ладно, Кать, забудь. Не до Сашки ему теперь.

– Я же говорю, есть Бог на свете!

– И другие силы тоже…

– Ты о чем?

– Ты представляешь, мне сказали, что я – медиум.

– Удивила! Да Нани уже давно знает, что с тобой по этой части не все в порядке! – засмеялась Катя.

– И мне ничего не говорили?!

– Как тебе скажешь? Ты бы поверила? Медиум, говоришь? Нани говорила, что точно не знает, когда и кем ты станешь. Может, гадать будешь или лечить. Сила, она говорила, есть. Значит, те сны…

– Похоже, в меня вселяется душа девочки, жившей в этой комнате.

– Это происходит тогда, когда ей, душе, что-то нужно от мира живых, – пояснила Катя уверенно.

– Да. То же мне сказала и Ядвига, экстрасенс из лесной школы. Ты слышала о школе Агнессы Бауман?

– Нет.

– Это по той же дороге, что и Заречье. Там воспитываются, а точнее, перевоспитываются подростки. С криминальным прошлым девочки. Меня туда отвез Беркутов, следователь, я тебе о нем говорила. Мы с Марининым в тот день к Нани ехали, а ее на даче не оказалось. Я позвонила, а у вас тут… Вот он и предложил заехать в школу. А у Вити там внук сейчас, Беркутов туда его и определил. Господи, я как в рай попала! Такой покой… Ядвига то ли в гипноз меня ввела или еще как, только я сама себя ощущала девочкой-подростком. Видимо, той, что и в своих снах. Словно по-настоящему все происходило. Ядвига потом сказала, что и разговаривала я голосом той девочки. И у меня там, в том мире, был кто-то, кого я очень любила.

– Мужчина?

– Брат скорее. Не знаю… Мне было лет десять, потом чуть старше. Потом четырнадцать. Так, эпизоды, не целостная картина. Но ярко, реально как-то. Со всеми ощущениями, болью, любовью. Да, я любила своего брата, безумно, преданно. А он… Он был любимцем родителей, я знала. Но ко мне относился очень хорошо. – Алевтина задумалась, точно опять погружаясь в мир своих грез.

– И что дальше?

– Дальше? Нет, ничего. Она, Ядвига, все остановила. Сказала, что хватит, сил много потрачено.

– А сны? Еще были дома?

– Только сегодня ночью. Кать, мне страшно. Мне кажется, что я – или эта девочка – схожу с ума. И для этого есть какая-то причина. Очень серьезная причина. А тут еще кто-то ко мне в комнату залез в мое отсутствие, печку разобрал. Это уже в нашей действительности. Тайник там был: вынимаешь два кирпича, а там – ниша.

– И?..


– Пустая. Я точно помню, что во сне однажды туда что-то положила. Видимо, тот, кто залез ко мне, знал точно, где искать, и нашел.

– Жаль! А вдруг что-то ценное?

– Вряд ли. По моим ощущениям – скорее что-то личное. Может быть, вещицы какие, безделушки. Девочка все же!

– Все равно интересно было бы посмотреть, что там! А сегодня что было?

– Я уже давно поняла, что у нее что-то отняли. Только что именно? Разлучили с братом? Но даже если они близнецы, это не смертельно. Рано или поздно брат все равно бы завел семью, девушка вышла бы замуж. Они бы расстались, это неизбежно. Нет, здесь что-то другое! Понимаешь, Ядвига меня погружала в прошлое, в последовательное прошлое: детство, отрочество. А во сне я только в одном каком-то времени. Я, кажется, все еще девочка, но больно, как взрослой. Не знаю, как объяснить… Потеря не игрушки или перстенька любимого, а живая потеря, человеческая. И каждый раз происходит примерно одно и то же. Словно зациклилось!

– Видимо, именно это и не дает успокоиться душе!

– Да, я тоже так думаю. Я попрошу Беркутова опять отвезти меня к Ядвиге. Я уверена, еще один сеанс, и я все пойму.

– Так звони!

– Сейчас?

– Звони, звони, а я скоро вернусь, – Катя протянула Але ее телефон и вышла из кухни.

– Егор просил приехать к нему домой часам к шести. Вернулся из Германии Карташов, историк. С очень интересной информацией о семье Эмилии Фальк. Той старушки, которая завещала нам свою квартиру, – сообщила она возвратившейся чуть позже Катерине.





Глава 48




Поляков вдруг понял, что никогда ее не вернет. Никогда! Что бы он теперь ни предпринимал. Да и что он мог совершить такого, чтобы она могла сказать: «Ты мне нужен, Поляков»? Он пришел к ней утешить, а ушел, читая в ее глазах жалость к себе. Эта жалость появилась у нее в тот момент, когда она перехватила его взгляд. А он смотрел на фотографию ее сына. Ее и Голода. Копии Голода. И не мог совладать с собой. Вздрогнул, отвел глаза. А потом в ее глазах появилось сожаление. Нет, жалость.

Он попросту сбежал. Собственно, его своим звонком спасла Алевтина. Катя попросила сходить за вином, он с радостью за это ухватился, а потом ретировался. А она еще, явно из вежливости, предложила выпить с ними. И вежливость эта была не чем иным, как проявлением все той же жалости. Поляков так понял.

Вот сейчас бы он выпил. Нет, сейчас он бы напился. Даже зная, что это уже точно будет концом. А что, собственно? Он – тихий пьяница, как его однажды назвала Алевтина в разговоре с Марининым. А Поляков услышал, притормозив в этот момент у приоткрытой двери. И в тоне Алевтины сквозила жалость.

Когда, в какой момент жизни он стал таким? Наверное, это его сущность. Послушный малыш, послушный ребенок, подросток. И только любовь к Кате сделала его свободным и сильным. Любовь отняли – опять послушный сын при матери.

Поляков шел и оправдывал заранее то, что собирался сделать. В маленьком магазинчике недалеко от дома всегда была разливуха. «Коньяк», так называлось это подкрашенное неизвестно чем пойло. Поляков поднялся по высоким ступенькам и толкнул дверь. У прилавка, расплачиваясь, стоял его сосед Раков. Поляков немного стушевался.

– Привет! За хлебом? – Раков положил буханку в пластиковый пакет: в этом магазине хлеб привозили из какой-то деревенской пекарни.

– Да, – односложно ответил Поляков, вспоминая о том, что дома лежит только начатый кирпичик серого.

– Тебя подождать? – Раков сказал это, уже держась за ручку входной двери.

– Нет, не стоит, – Поляков, не глядя на Ракова, помотал головой.

– Как хочешь!

– Мне пол-литра, – попросил Поляков, как только за соседом закрылась дверь.

– Чего, хлеба? – молоденькая девочка спросила очень серьезно.

– Да, жидкого, – съязвил он неожиданно зло.

– Да пожалуйста! – небрежно повела девчонка худыми плечиками и достала из-под прилавка пластиковую бутылку.

Он выпил все, до последней капли. Один. Хотя после первой рюмки все порывался постучаться в дверь к Ракову. Пока сомневался, вот уж никчемная деликатность, Раков куда-то ушел.

А потом Поляков заснул.

Этот стук был то ли во сне, то ли наяву, Георгий сразу-то и не понял. Он открыл глаза, потер виски, потянулся к бутылке с минералкой и замер. Стук повторился. Поляков вышел в коридор и понял, что звук раздается из комнаты Маринина. Было похоже, что кто-то монотонно колотит по батарее отопления. Поляков знал, что Маринин на дежурстве, он утром его, Полякова, сменил. Алевтина у Кати, в комнате никого не должно быть. Поляков подошел к телефонному аппарату и набрал свой рабочий номер.

– Виктор Васильевич, это Поляков. Слушай, какие-то звуки странные из твоей комнаты раздаются. Вроде как стучит кто-то. Да, внутри. Никого не может быть? Ключ? В Степкином тапочке? Хорошо, сейчас посмотрю. Я позвоню позже.

Поляков положил трубку, подошел к вешалке у двери, нагнулся, достал из пластикового пакета маленькие тапочки, сунул руку в мысок тапка и достал ключ.

Он открыл дверь без опаски и недоуменно остановился на пороге: в комнате никого не было. И тут он понял, откуда раздается стук. Кто-то стучал по стояку отопления. Стучал требовательно, почти не прерываясь. «Ремонт наверху делают? Но в этой комнате бабка живет! Может, это она стучит?» – Поляков запер дверь, положил ключ на место, переобулся в ботинки и натянул куртку.

Ему, конечно же, никто не открыл. Поляков не знал, что нужно делать дальше, но уверенность в том, что в квартире что-то случилось, росла. «Так, стоп. У нас должен быть участковый. Отделение здесь недалеко, через квартал», – вспомнил он и вышел на улицу.

Его долго не могли понять. Молодой парень поминутно отвечал на телефонные звонки и каждый раз, кладя трубку, повторял: «А теперь с самого начала и помедленнее». И Поляков начинал все сначала. Наконец участковый встал и надел на голову фуражку. «Пошли, на месте разберемся!» – бросил он Полякову.