Свои чужие люди

– Да, Иван. Остальных придется искать вам. И сделать это нужно быстро.

– Побойтесь Бога, Эмилия Яновна! Где же мне их искать? – растерялся Качинский.

– Да помилуйте! У вас столько клиентов! Такие судьбы! Я бы только хотела, чтобы вы держали меня в курсе. Пока это возможно.

– Вам трудно отказать.

– Вот и хорошо.

– Тогда у меня к вам, Эмилия Яновна, два вопроса. Первый. Вы сказали, что один тайник не открывали…

– Да! Я немного слукавила. Я его открыла, конечно. Ценностей там не было. Я кое-что туда положила и закрыла опять. Собственно, изначально я и хотела его оставить невскрытым. Но, знаете, любопытство… Деньги мне больше не нужны, я оплатила все, что только можно, даже собственные похороны, – улыбнулась она, – Пусть этот тайник будет призом тому, кто его случайно найдет. Он находится как раз в детской. Я думаю, сообщать о нем не следует, это может привести к нежелательным последствиям…

– И не сомневайтесь! – совсем невежливо перебил ее Качинский.

– Какого же вы плохого мнения о людях, Иван, – осуждающе покачала головой Эмилия Фальк.

– Я – реалист. А мой друг Егор Беркутов – следователь. С его слов, большинство преступлений совершают в общем-то нормальные в быту, обыкновенные люди. И движет ими жадность, ревность и зависть к ближнему.

– Согласна. Поэтому вы и не скажете никому из будущих жильцов квартиры о тайнике. Вот если найдут случайно… пусть радуются! И только по окончании срока… А второй вопрос?

– Второй? Да уж, вопрос! Что делать с теми, кто не сможет использовать шанс? Или не захочет? Пройдет год, а у него так ничего и не изменится? Этого человека мы должны будем выгнать на улицу?

– Нет, Иван, что вы! Я купила четыре комнаты в коммунальных квартирах в разных домах. Те, кто не сможет «выплыть», переедут туда.

– А если «выплывших», как вы сказали, будет двое, трое?

– Тогда они разделят квартиру между собой, чего уж проще. Знаете, Иван! Мне кажется, что борьбы между моими жильцами как таковой и не будет. Я не могу представить корысть в мыслях женщины, отказавшейся от обеспеченной жизни с мужем. Алевтина Бурова могла судом взять у него половину имущества. Но ушла гордо! А Раков? Он мне показался просто влюбленным в свою работу, немеркантильным человеком. Я надеюсь, и остальных вы найдете похожих на этих двоих. Мы все вопросы прояснили? Тогда до встречи. Я жду вас в хосписе вечером, часам к восьми. – Эмилия Фальк протянула Качинскому визитку с адресом своего последнего пристанища.

«Было бы чудно, если бы вы, Эмилия Яновна, не ошиблись!» – подумал Качинский, с некоторым сожалением глядя на нее.





Глава 16




Он шел за незнакомым человеком, который предложил ему помощь. Или он, Георгий Поляков, решил, что тот ему поможет? В любом случае думать так было удобно. Он бы, может, и не пошел за ним, но сил и совести, чтобы смотреть, как убивается его соседка Полина Яковлевна, оплакивая свое добро, не было. И он попросту сбежал. Георгий не видел лица мужчины, только спину. Тот был высок и широк. Широкой была его спина, Георгию на зависть, потому что собственная мелкая фигура заставляла его краснеть перед женщинами. Это когда он ловил их сожалеющий взгляд. Как ему думалось, тех, кто все-таки задерживался возле него, стареющего, привлекал его ум. А иначе что?

Мужчина вдруг остановился около неприметной двери старого дома. Георгий с удивлением заметил, что они завернули во двор, но никак не мог вспомнить, по каким улицам они шли.

– Проходите, пожалуйста, – посторонился мужчина, открыв дверь своим ключом.

– Спасибо.

– Присаживайтесь, – легкий указующий жест на псевдокожаный диван.

Георгий сразу понял, что это не частная квартира, да и на кабинет в государственном учреждении это помещение похоже не было.

– Вы в нотариальной конторе. Я – нотариус Качинский Иван Семенович. А вас как зовут?

– Поляков. Георгий Аркадьевич. Кандидат технических наук. Могу я спросить прямо, почему я здесь?

– Наверное, потому, что нуждаетесь в помощи, – пожал плечами Качинский.

– А вы всех так подбираете на улице? Вот таких, нуждающихся? – Поляков поймал себя на мысли, что почему-то невежливо разговаривает с незнакомым и в сущности ничего плохого не сделавшим ему человеком.

– Хотите кофе? Чая нет, у нас его здесь никто не пьет, – мирно предложил Качинский.

– Наливайте, – согласился Георгий, плюхаясь на диван, и тут же смутился: не хотелось ему вот так, с размаху! Красиво хотелось сесть, небрежно-непринужденно, но подвела все не проходившая дрожь в коленках.

Иван Качинский и сам не смог бы четко объяснить, зачем он привел этого не очень трезвого погорельца к себе в контору. Весь сегодняшний день его мысли были заняты заданием Эмилии Фальк: найти еще троих жильцов для ее квартиры. Он проходил мимо пожарища, остановился, прислушиваясь к разговорам возбужденных соседей и складывая из отрывочных диалогов вполне ясную картину. Выяснил он, что хозяин сгоревшей недвижимости сегодня похоронил мать, что личная жизнь не удалась, детей нет. «Вот ведь правда, что беда не приходит одна, – говорила одна соседка другой. – Сначала Жорку с работы попросили, полгода уж без денег с парализованной матерью на руках! Мать, царство ей небесное, похоронили сегодня. Так вот еще и дома лишился!» – «Пить меньше надо!» – упрекнула вторая. «Да… Пропадет Жора теперь…» И тут у Качинского что-то щелкнуло. А почему бы нет? Вот и пригласил плачущего на пороге своего жилища мужчину пойти с ним. Завтра Эмилии все обрисует, пусть сама решает.

Он налил полную чашку горячего напитка, поставил ее перед Поляковым на низкий столик и достал из застекленного шкафа сахарницу и пакет с печеньем и вафлями.

– Это – комната отдыха в нашей конторе. Вы можете здесь переночевать пару ночей. До понедельника никого не будет. Или у вас есть куда еще пойти? Родственники?

– Нет, никого.

– Тогда располагайтесь. – Качинский достал из стенного шкафа подушку и плед. Я утром зайду. Часов в девять. А вам нужно выспаться. Вот мой номер мобильного телефона. Звоните, если что. Я рядом живу, в двух кварталах.


– Спасибо.

– Туалетная комната по коридору направо. Спокойной ночи. – Качинский похлопал себя по карманам, достал из правого ключи, из левого – мобильник, покрутил его, будто в сомнении, и сунул обратно. – До завтра.

Накрапывал дождичек, приятно пощипывая лицо своими легкими прикосновениями. После духоты помещения эта свежесть была весьма кстати: то ли от общения с полупьяным Поляковым, то ли от еще не до конца решенной задачи, которую поставила перед ним Эмилия Фальк, Качинский маялся головной болью. Он был очень ответственным с молодых лет, как только лишился бабушкиной поддержки, когда та умерла. Она все за него помнила, и он, когда ее не стало, вдруг осознал, что вполне может пользоваться своей памятью, не такой уж он беспамятный девятилетний Ваня. И мама, часто что-то забывавшая, вдруг стала просить его напомнить ей то или иное. И он с удовольствием напоминал, важничая при этом, по-взрослому пытаясь даже дать какой-то совет. И мама слушала его, иногда рассеянно, но всегда согласно качая головой. Ему мнилось, что он умнее, пусть не житейским опытом, так хоть логикой мысли.

Задание Эмилии Фальк, поначалу казавшееся невыполнимым, теперь было на треть выполнено: чем больше он размышлял над этим, тем больше в этом убеждался. Поляков подходил по всем статьям.

Дойдя до своего дома, он машинально взглянул на светящееся кухонное окно своей квартиры и улыбнулся: не спит Леночка, ждет усталого мужа. Мысль эта приятно согрела душу, а желудок в предвкушении Леночкиных котлеток нетерпеливо заурчал, и ноги невольно зашагали быстрее.

– Почему ничем вкусным не пахнет? – почти возмутился он, открывая дверь своим ключом и утыкаясь в мягкий шелк волос жены, ожидавшей его в коридоре.

– Потому, Качинский, что я уже трижды разогревала ужин, ожидаючи тебя у оконца. А ты домой не торопился, – упрекнула она вроде бы шутливо.

– Обстоятельства! – сважничал он, многозначительно подняв указательный палец вверх.

– Интересно…Что такое могло произойти в твоей конторе, что тебя так раздуло? – ухмыльнулась она необидно, ткнув его в выпяченный картинно живот.

– Ты сначала молодца накорми, а уж потом расспрашивай!

– Без проблем! Руки вымой! – напомнила она.

Руки нужно было мыть непременно. Леночка, будучи хирургом, считала ополаскивание пальцев холодной водой не мытьем, а отмазкой и всегда следила за Качинским, как за ребенком, контролируя количество мыльной пены на руках и температуру воды, текущей из крана. Полотенца для вытирания рук у них в доме были бумажными, сразу на выброс, и Качинский часто шутил, что половина ее зарплаты уходит на эти рулоны, и хозяин супермаркета, в котором он массово закупал их, должен бы уже дать им скидку процентов так в пятьдесят. Он прощал жене это ежедневное занудство, беззлобно бубня что-то в ответ на ее замечания и придирки: любовь к хрупкой на вид, но сильной и безбоязненной Леночке была такой, что ее вроде бы зудящий голос он воспринимал как музыку, честно намыливая руки еще и еще раз.

– Ну, говори! – потребовала она, как только Качинский, съев ужин, потянулся к своей кружке с чаем.



…Иван когда-то пытался не рассказывать ей о делах своих клиентов. Пряча глаза, мямлил что-то о тайне исповеди (вот так махом причисляя себя к исповедникам), обещании не разглашать и прочем. Леночка не обижалась, сама делилась с ним больничными новостями, но как-то ненавязчиво, не называя имен и фамилий, без лишних подробностей и сплетен. Получалось, что он как бы знаком с ее коллегами-врачами и сменяющими друг друга пациентами, но на самом деле знать не знал, кто они есть. Встреть на улице – пройдет мимо. И однажды, выслушав ее, неожиданно выпалил: «А вот у нас…» – «Ну-ну!» – поторопила его жена, и он принялся рассказывать об интересном деле так же, не называя имен и фамилий. И полегчало. Оказалось, что не хватало как раз этого: ее внимательного взгляда, ненароком брошенной фразы (а он-то так и не подумал даже, а правильно ведь!) и разделенного на двоих груза чьей-то семейной тайны. Неких «Икс». Это объединило их еще больше, таких разных в своих профессиях и близких в любви. Только одно имя Иван слышал от жены довольно часто. Имя любимого и пациентами, и врачами всей первой городской больницы главврача Березина[5]. Он был звездой больничного масштаба, его личная жизнь, неустроенно-одинокая, судилась бабьим в основном больничным царством по-доброму, с искренним сопереживанием и сестринской любовью. Женщина, так и не полюбившая его, такого талантливого и человечного, осуждалась одними и восхищала других. За ней признавали право на ее верность мужу, но при этом болели душой за однолюба Березина, наперебой придумывая способы «отворота» последнего от безнадежно невозможных отношений. Березин решил все сам, разом отрубив себя от нее отъездом в другую далекую страну. «Мы осиротели!» – сказала как-то Леночка Качинскому, придя с дежурства в клинике. «Что случилось?» – переполошился тот, кидаясь к графину с водой: такой бледной была жена. «Уехал Березин. Совсем. На ПМЖ в Германию!» – «Фу-ты! Я уж думал, случилось что!» – схлынуло у Качинского. «Ничего ты не понимаешь! Это такой человек!» – воскликнула она, как ему показалось, слишком горячо, и он впервые взревновал.

Позже, даже разобравшись в этой всеобщей любви к Березину, нет-нет да и вспоминал он заплаканные несчастные глаза Леночки…

Рассказывая жене о сегодняшней необычной клиентке, он впервые назвал имя – Эмилия Фальк. Леночке фамилия старушки была незнакома, хотя что-то такое припоминалось из истории медицины, вроде был когда-то такой врач в старой Самаре.

– Точно, это его праправнучка.

– Очень эксцентричная бабуля! – вроде бы осудила Леночка.

– Но что-то в ее благотворительном жесте есть, согласись.

– А мне это кажется игрой. Она выбрала марионеток и хочет подергать за ниточки, я так это вижу, – не уступала жена.

– Это было бы так… Но она больна. Осталось неделя-две.

– Никто не может сказать с такой точностью… Я бы таких врачей!..

– Тебе, конечно, виднее. Но я должен выполнить ее просьбу. Вот, одного потенциального жильца в ее хоромы уже нашел. У него сегодня квартира сгорела, здесь, недалеко. Я мимо шел.

– А! Вот откуда гарью в окно тянет!

– Да, наверное. Выгорело полностью, он остался без угла, без документов, без вещей. Я оставил его ночевать в конторе.

– Зачем? Нужно было вести к нам.

– Завтра разберемся. Я расскажу о нем Эмилии, решать ей.

– А если она «забракует?» Куда ты его?

– Помогу устроиться. Придумаем что-нибудь!

Обычно о других заботилась Леночка. Он просто был рядом. Наверное, полк бездомных животных – от белой крыски, сбежавшей от хозяев, до старого больного дворового пса, притащившегося от помойки до самых их дверей, – был пристроен Леночкой по добрым рукам и приютам. На этот раз бездомного «пригрел» сам Качинский.

Он позвонил Эмилии Фальк, попросил перенести сегодняшнюю встречу на утро следующего дня и, получив ее согласие, успокоился.

– Ваня, у меня тут идея одна есть. Только скажи, старушка возраст претендентов на ее наследство как-нибудь ограничила?

– Нет, кажется. Во всяком случае, об этом мы не говорили. А что?

– Сегодня к нам в отделение привезли молодую женщину, сильно избитую. Удивительно, как она выжила. Документов у нее нет, но я, кажется, ее узнала. Беркутова я уже попросила выяснить по своим каналам, может ли она быть той, о ком я думаю.

– И кто же она?

– Помнишь дом, в котором мы жили с родителями? На нашей площадке жила семья. Мой отец работал вместе с ее отцом в одном ведомстве. Фурцев Геннадий, не помню отчества. Они жили втроем: он, его вторая жена и дочь от первого брака, Юля. Мне кажется, это она. Лет десять назад Фурцева посадили за взятку, жена куда-то делась, а Юлю отправили то ли в деревню к родственникам, то ли в детский дом. Точно не знаю. Сегодня я ее оперировала. Она почти не изменилась. Мне кажется, она потеряла в этой жизни все. А я помню только, что она была очень умненькой, воспитанной. Если бы не арест отца…

– Ты уверена, что это та девочка?